Неточные совпадения
Не то чтобы он отличался великолепными зданиями, нет
в нем садов семирамидиных, ни одного даже трехэтажного дома
не встретите вы
в длинном ряде улиц, да и улицы-то всё немощеные; но есть что-то мирное, патриархальное во всей его физиономии, что-то успокоивающее душу
в тишине, которая царствует на стогнах его.
Казалось бы, это ли
не жизнь! А между
тем все крутогорские чиновники, и
в особенности супруги их, с ожесточением нападают на этот город. Кто звал их туда, кто приклеил их к столь постылому для них краю? Жалобы на Крутогорск составляют вечную канву для разговоров; за ними обыкновенно следуют стремления
в Петербург.
В устах всех Петербург представляется чем-то вроде жениха, приходящего
в полуночи [1](Смотри Примечания 1
в конце книги); но ни
те, ни другие, ни третьи
не искренни; это так, façon de parler, [манера говорить (франц.).] потому что рот у нас
не покрыт.
С
тех пор, однако ж, как двукратно княгиня Чебылкина съездила с дочерью
в столицу, восторги немного поохладились: оказывается, «qu'on n'y est jamais chez soi», [что там никогда
не чувствуешь себя дома (франц.)] что «мы отвыкли от этого шума», что «le prince Курылкин, jeune homme tout-à-fait charmant, — mais que ça reste entre nous — m'a fait tellement la cour, [Князь Курылкин, совершенно очаровательный молодой человек — но пусть это останется между нами — так ухаживал за мной (франц.).] что просто совестно! — но все-таки какое же сравнение наш милый, наш добрый, наш тихий Крутогорск!»
Пробовали они и на комиссию закупы разного товара делать, и тут оказались провинности: купит негоциант щетины да для коммерческого оборота
в нее песочку подсыплет, а
не то хлебца такого поставит, чтоб хрусту побольше ощущалось — отказали и тут.
Да, я люблю тебя, далекий, никем
не тронутый край! Мне мил твой простор и простодушие твоих обитателей! И если перо мое нередко коснется таких струн твоего организма, которые издают неприятный и фальшивый звук,
то это
не от недостатка горячего сочувствия к тебе, а потому собственно, что эти звуки грустно и болезненно отдаются
в моей душе. Много есть путей служить общему делу; но смею думать, что обнаружение зла, лжи и порока также
не бесполезно,
тем более что предполагает полное сочувствие к добру и истине.
«…Нет, нынче
не то, что было
в прежнее время;
в прежнее время народ как-то проще, любовнее был. Служил я, теперича,
в земском суде заседателем, триста рублей бумажками получал, семейством угнетен был, а
не хуже людей жил. Прежде знали, что чиновнику тоже пить-есть надо, ну, и место давали так, чтоб прокормиться было чем… А отчего? оттого, что простота во всем была, начальственное снисхождение было — вот что!
Да и времена были тогда другие: нынче об таких случаях и дел заводить
не велено, а
в те поры всякое мертвое тело есть мертвое тело.
Убиица-то он один, да знакомых да сватовей у него чуть
не целый уезд; ты вот и поди перебирать всех этих знакомых, да и преступника-то подмасли, чтоб он побольше народу оговаривал: был, мол,
в таком-то часу у такого-то крестьянина?
не пошел ли от него к такому-то? а часы выбирай
те, которые нужно… ну, и привлекай, и привлекай.
Да только засвистал свою любимую „При дороженьке стояла“, а как был чувствителен и
не мог эту песню без слез слышать,
то и прослезился немного. После я узнал, что он и впрямь велел сотским тело-то на время
в овраг куда-то спрятать.
И
не себя одного, а и нас, грешных, неоднократно выручал Иван Петрович из беды. Приезжала однажды к нам
в уезд особа,
не то чтоб для ревизии, а так — поглядеть.
— Что мне, брат,
в твоей жизни, ты говори дело. Выручать так выручать, а
не то выпутывайся сам как знаешь.
Их сиятельство уважили; пошли они это
в другую комнату; целый час он там объяснял: что и как — никому неизвестно, только вышли их сиятельство из комнаты очень ласковы, даже приглашали Ивана Петровича к себе,
в Петербург, служить, да отказался он
тем, что скромен и столичного образования
не имеет.
А ведь и дел-то он
тех в совершенстве
не знал, о которых его сиятельству докладывал, да на остроумие свое понадеялся, и
не напрасно.
Так вот-с какие люди бывали
в наше время, господа; это
не то что грубые взяточники или с большой дороги грабители; нет, всё народ-аматёр был. Нам и денег, бывало,
не надобно, коли сами
в карман лезут; нет, ты подумай да прожект составь, а потом и пользуйся.
Мечется Фейер как угорелый, мечется и день и другой — есть рыба, да все
не такая, как надо:
то с рыла вся
в именинника вышла, скажут: личность;
то молок мало,
то пером
не выходит, величественности настоящей
не имеет.
— А я, ваше благородие, с малолетствия по своей охоте суету мирскую оставил и странником нарекаюсь; отец у меня царь небесный, мать — сыра земля; скитался я
в лесах дремучих со зверьми дикиими,
в пустынях жил со львы лютыими; слеп был и прозрел, нем — и возглаголал. А более ничего вашему благородию объяснить
не могу, по
той причине, что сам об себе сведений никаких
не имею.
Как подходишь, где всему происшествию быть следует, так
не то чтоб прямо, а бочком да ползком пробирешься, и сердце-то у тебя словно упадет, и
в роту сушить станет.
Служил он где-то
в гусарах — ну, на жидов охоту имел:
то возьмет да собаками жида затравит,
то посадит его по горло
в ящик с помоями, да над головой-то саблей и махает, а
не то еще заложит их тройкой
в бричку, да и разъезжает до
тех пор, пока всю тройку
не загонит.
Тот было уж и
в ноги, нельзя ли поменьше, так куда тебе, и слушать
не хочет.
Видят парни, что дело дрянь выходит: и каменьями-то ему
в окна кидали, и ворота дегтем по ночам обмазывали, и собак цепных отравливали — неймет ничего! Раскаялись. Пришли с повинной, принесли по три беленьких, да
не на
того напали.
Молчит Фейер, только усами, как таракан, шевелит, словно обнюхивает, чем пахнет. Вот и приходит как-то купчик
в гостиный двор
в лавку, а
в зубах у него цигарка. Вошел он
в лавку, а городничий
в другую рядом: следил уж он за ним шибко, ну, и свидетели на всякий случай тут же. Перебирает молодец товары, и всё швыряет, всё
не по нем, скверно да непотребно, да и все тут; и рисунок
не тот, и доброта скверная, да уж и что это за город такой, что, чай, и ситцу порядочного найтить нельзя.
Да и мало ли еще случаев было! Даже покойниками, доложу вам,
не брезговал! Пронюхал он раз, что умерла у нас старуха раскольница и что сестра ее сбирается похоронить покойницу тут же у себя, под домом. Что ж он? ни гугу, сударь; дал всю эту церемонию исполнить да на другой день к ней с обыском. Ну, конечно, откупилась, да штука-то
в том, что каждый раз, как ему деньги занадобятся, каждый раз он к ней с обыском...
Приходит он к городничему и рассказывает, что вот так и так, „желает, дескать, борода
в землю
в мундире лечь, по закону же
не имеет на
то ни малейшего права; так
не угодно ли вам будет, Густав Карлыч, принять это обстоятельство к соображению?“
Я всегда удивлялся, сколько красноречия нередко заключает
в себе один палец истинного администратора. Городничие и исправники изведали на практике всю глубину этой тайны; что же касается до меня,
то до
тех пор, покуда я
не сделался литератором, я ни о чем
не думал с таким наслаждением, как о возможности сделаться, посредством какого-нибудь чародейства, указательным пальцем губернатора или хоть его правителя канцелярии.
Тем не менее, когда Дмитрию Борисычу объяснили добрые люди, по какой причине его высокородие изволил тыкать пальцем, он впал
в ипохондрию.
— Да ты попробуй прежде, есть ли сахар, — сказал его высокородие, — а
то намеднись,
в Окове, стряпчий у меня целых два стакана без сахару выпил… после уж Кшецынский мне это рассказал… Такой, право, чудак!.. А благонравный! Я, знаешь,
не люблю этих вот, что звезды-то с неба хватают; у меня главное, чтоб был человек благонравен и предан… Да ты, братец,
не торопись, однако ж, а
не то ведь язык обожжешь!
Живоглотом он прозван по
той причине, что, будучи еще
в детстве и обуреваемый голодом, которого требованиям
не всегда мог удовлетворить его родитель, находившийся при земском суде сторожем, нередко блуждал по берегу реки и вылавливал
в ней мелкую рыбешку, которую и проглатывал живьем, твердо надеясь на помощь божию и на чрезвычайную крепость своего желудка,
в котором, по собственному его сознанию, камни жерновые всякий злак
в один момент перемалывали.
Во-вторых, представляется весьма важный вопрос: будет ли его высокородие играть
в карты, и если
не будет,
то каким образом занять ихнюю особу?
— Но вот что
в особенности меня поразило, — продолжает его высокородие, — это
то, что эту голову нигде
не могут найти! даже Маремьянкин! Vous savez, c'est un coquin pour ces choses-là! [Вы знаете, он ведь мастак
в этих делах! (франц.)]
Не радуют сердца ни красоты природы, ни шум со всех сторон стремящихся водных потоков; напротив
того,
в душе поселяется какое-то тупое озлобление против всего этого: так бы, кажется, взял да и уехал, а уехать-то именно и нельзя.
Кроме
того, есть еще тайная причина, объясняющая наше нерасположение к проезжему народу, но эту причину я могу сообщить вам только под величайшим секретом: имеются за нами кой-какие провинности, и потому мы до смерти
не любим ревизоров и всякого рода любопытных людей, которые любят совать свой нос
в наше маленькое хозяйство.
Мы рассуждаем
в этом случае так: губерния Крутогорская хоть куда; мы тоже люди хорошие и, к
тому же, приладились к губернии так, что она нам словно жена; и климат, и все,
то есть и
то и другое, так хорошо и прекрасно, и так все это славно, что вчуже даже мило смотреть на нас, а нам-то, пожалуй, и умирать
не надо!
Но страсти, должно полагать,
не унимались, потому что когда дело доходило до «я пла-а-чу, я стрра-а-жду!»,
то в голосе его происходила какая-то удивительнейшая штука: словно и ветер воет, и
в то же время сапоги скрипят до истомы.
Этой штуки мне никогда впоследствии
не приходилось испытывать; но помню, что
в то время она навела на меня уныние.
Однако ж я должен сознаться, что этот возглас пролил успокоительный бальзам на мое крутогорское сердце; я тотчас же смекнул, что это нашего поля ягода. Если и вам, милейший мой читатель, придется быть
в таких же обстоятельствах,
то знайте, что пьет человек водку, — значит,
не ревизор, а хороший человек. По
той причине, что ревизор, как человек злущий,
в самом себе порох и водку содержит.
Была вдова Поползновейкина, да и
та спятила: «Ишь, говорит, какие у тебя ручищи-то! так, пожалуй, усахаришь, что
в могилу ляжешь!» Уж я каких ей резонов
не представлял: «Это, говорю, сударыня, крепость супружескую обозначает!» — так куда тебе!
— Но, однако ж, воротясь, задал-таки я Сашке трезвону: уповательно полагать должно, помнит и теперь… Впрочем, и
то сказать, я с малолетства такой уж прожектер был. Голова, батюшка, горячая; с головой сладить
не могу! Это вот как
в критиках пишут, сердце с рассудком
в разладе — ну, как засядет оно туда, никакими силами оттуда и
не вытащишь: на стену лезть готов!
— Спасибо Сашке Топоркову! спасибо! — говорил он, очевидно забывая, что
тот же Топорков обольстил его насчет сахара. — «Ступай, говорит,
в Крутогорск, там, братец, есть винцо тенериф — это, брат, винцо!» Ну, я, знаете, человек военный, долго
не думаю: кушак да шапку или, как сказал мудрец, omnia me cum me… [Все свое ношу с собою (от искаженного лат. omnia mea mecum porto).] зарапортовался! ну, да все равно! слава богу, теперь уж недалечко и до места.
— Драться я, доложу вам,
не люблю: это дело ненадежное! а вот помять, скомкать этак мордасы — уж это наше почтение, на
том стоим-с. У нас, сударь,
в околотке помещица жила, девица и бездетная, так она истинная была на эти вещи затейница. И тоже бить
не била, а проштрафится у ней девка, она и пошлет ее по деревням милостыню сбирать; соберет она там куски какие —
в застольную: и дворовые сыты, и девка наказана. Вот это, сударь, управление! это я называю управлением.
«Это, говорю, ваше превосходительство, мой брат, а ваш старинный друг и приятель!» — «А, да, говорит, теперь припоминаю! увлечения молодости!..» Ну, доложу вам, я
не вытерпел! «А вы, говорю, ваше превосходительство, верно и
в ту пору канальей изволили быть!..» Так и ляпнул.
— Так-с, без этого нельзя-с. Вот и я тоже туда еду; бородушек этих, знаете, всех к рукам приберем! Руки у меня, как изволите видеть, цепкие, а и
в писании сказано: овцы без пастыря — толку
не будет. А я вам истинно доложу, что
тем эти бороды мне любезны, что с ними можно просто, без церемоний… Позвал он тебя, например, на обед: ну, надоела борода — и вон ступай.
И
тем не менее вы и до сих пор, благосклонный читатель, можете встретить его, прогуливающегося по улицам города Крутогорска и
в особенности принимающего деятельное участие во всех пожарах и других общественных бедствиях. Сказывают даже, что он успел приобрести значительный круг знакомства, для которого неистощимым источником наслаждений служат рассказы о претерпенных им бедствиях и крушениях во время продолжительного плавания по бурному морю житейскому.
Если вы
не знакомы с Порфирием Петровичем,
то советую как можно скорее исправить эту опрометчивость. Его уважает весь город, он уже двадцать лет старшиною благородного собрания, и его превосходительство ни с кем
не садится играть
в вист с таким удовольствием, как с Порфирием Петровичем.
Баталионный командир, охотно отдающий справедливость всему великому,
в заключение своих восторженных панегириков об нем всегда прибавляет: «Как жаль, что Порфирий Петрович ростом
не вышел: отличный был бы губернатор!» Нельзя сказать также, чтоб и во всей позе Порфирия Петровича было много грации; напротив
того, весь он как-то кряжем сложен; но зато сколько спокойствия
в этой позе! сколько достоинства
в этом взоре, померкающем от избытка величия!
Говорят, будто у Порфирия Петровича есть деньги, но это только предположение, потому что он ими никого никогда
не ссужал. Однако, как умный человек, он металла
не презирает, и
в душе отдает большое предпочтение
тому, кто имеет, перед
тем, кто
не имеет.
Тем не менее это предпочтение
не выражается у него как-нибудь нахально, и разве некоторая томность во взгляде изобличит внутреннюю тревогу души его.
Не менее величествен Порфирий Петрович и на губернских балах,
в те минуты, когда все собравшиеся
не осмеливаются приступить ни к каким действиям
в ожидании его превосходительства.
Когда входит его превосходительство, глаза Порфирия Петровича выражают тоску и как будто голод; и до
той поры он, изнемогая от жажды, чувствует себя
в степи Сагаре, покуда его превосходительство
не приблизится к нему и
не пожмет его руки.
Напротив
того, он охотно позволит себе, выходя с карты, выразиться: «
Не с чего, так с бубен», или же,
в затруднительных случаях, крякнуть и сказать: «Тэ-э-кс».
Вообще, Порфирий Петрович составляет ресурс
в городе, и к кому бы вы ни обратились с вопросом о нем, отвсюду наверное услышите один и
тот же отзыв: «Какой приятный человек Порфирий Петрович!», «Какой милый человек Порфирий Петрович!» Что отзывы эти нелицемерны — это свидетельствуется
не только тоном голоса, но и всею позою говорящего. Вы слышите, что у говорящего
в это время как будто порвалось что-то
в груди от преданности к Порфирию Петровичу.