Неточные совпадения
В одном из далеких углов России
есть город, который как-то особенно говорит
моему сердцу.
Да, я люблю тебя, далекий, никем не тронутый край! Мне мил твой простор и простодушие твоих обитателей! И если перо
мое нередко коснется таких струн твоего организма, которые издают неприятный и фальшивый звук, то это не от недостатка горячего сочувствия к тебе, а потому собственно, что эти звуки грустно и болезненно отдаются в
моей душе. Много
есть путей служить общему делу; но смею думать, что обнаружение зла, лжи и порока также не бесполезно, тем более что предполагает полное сочувствие к добру и истине.
—
Мое, говорит, братцы, слово
будет такое, что никакого дела,
будь оно самой святой пасхи святее, не следует делать даром: хоть гривенник, а слупи, руки не порти.
Алексей Дмитрич очень хорошо сознавал, что на месте Желвакова он бы и не так еще упарил лошадей, но порядок службы громко вопиял о
мыле и щелоке, и
мыло и щелок
были употреблены в дело.
— Господи! кабы не
было хозяйственных управлений, — говорит про себя Дмитрий Борисыч, — пропала бы
моя головушка!
Однако ж я должен сознаться, что этот возглас пролил успокоительный бальзам на
мое крутогорское сердце; я тотчас же смекнул, что это нашего поля ягода. Если и вам, милейший
мой читатель, придется
быть в таких же обстоятельствах, то знайте, что
пьет человек водку, — значит, не ревизор, а хороший человек. По той причине, что ревизор, как человек злущий, в самом себе порох и водку содержит.
— Ну-с, так вот здесь все
мои капиталы!.. То
есть, кроме тех, которые хранятся вот в этом ломбарде!
«Это, говорю, ваше превосходительство,
мой брат, а ваш старинный друг и приятель!» — «А, да, говорит, теперь припоминаю! увлечения молодости!..» Ну, доложу вам, я не вытерпел! «А вы, говорю, ваше превосходительство, верно и в ту пору канальей изволили
быть!..» Так и ляпнул.
Задаром-с, совсем задаром, можно сказать, из уважения к вам, что как вы
мои начальники
были, ласкали меня — ну, и у нас тоже не бесчувственность, а чувство в сердце обитает-с.
Тут начался длинный ряд подвигов, летопись которых
была бы весьма интересна, если б не имела печального сходства с тою, которую я имел честь рассказать вам, читатель, в одном из прежних
моих очерков.
Княжна с ужасом должна сознаться, что тут существуют какие-то смутные расчеты, что она сама до такой степени embourbée, что даже это странное сборище людей, на которое всякая порядочная женщина должна смотреть совершенно бесстрастными глазами, перестает
быть безразличным сбродом, и напротив того, в нем выясняются для нее совершенно определительные фигуры, между которыми она начинает уже различать красивых от уродов, глупых от умных, как будто не все они одни и те же — о, mon Dieu, mon Dieu! [о, боже
мой, боже
мой! (франц.)]
— Какой милый, прекрасный молодой человек! — продолжает Марья Ивановна, видя, что Анфису Петровну подергивает судорога, — если б в Крутогорске
были всё такие образованные молодые люди, как приятно
было бы служить
моему Алексису!
Я подхожу к другой группе, где друг
мой Василий Николаич показывает публике медведя, то
есть заставляет Алексея Дмитрича говорить разную чепуху. Около них собралась целая толпа народа, в которой немолчно раздается громкий и искренний смех, свидетельствующий о необыкновенном успехе представления.
Мое дело только остановить их, коли заврутся, или прикрикнуть, если лениться
будут.
— Это, брат, самое худое дело, — отвечает второй лакеи, — это все равно значит, что в доме большого нет. Примерно, я теперь в доме у буфета состою, а Петров состоит по части комнатного убранства… стало
быть, если без понятия жить, он в
мою часть, а я в его
буду входить, и
будем мы, выходит, комнаты два раза подметать, а посуду, значит, немытую оставим.
— Мсьё Загржембович, сядьте подле меня, — говорит Дарья Михайловна, — я хочу, чтоб вы
были сегодня
моим чичероне.
Садится Пахомовна середь той дубравушки, садится и горько плачется:"Ты взмилуйся надо мной, государыня дубрава зеленая! приюти ты
мое недостоинство, ты насыть меня алчную, ты
напой меня жадную!"
Повстречался с ней тут младый юнош прекрасный (а и
был он тот самый злохитрый слуга сатанин), он снимал перед ней свою шапочку, ниже пояса старице кланялся, ласковые речи разговаривал:"Уж ты, матушка ли
моя свет-Пахомовна истомилася ты во чужой во сторонушке, истомилася-заблудилася, настоящую праву дороженьку позапамятовала!"
Я люблю эту бедную природу, может
быть, потому, что, какова она ни
есть, она все-таки принадлежит мне; она сроднилась со мной, точно так же как и я сжился с ней; она лелеяла
мою молодость, она
была свидетельницей первых тревог
моего сердца, и с тех пор ей принадлежит лучшая часть меня самого.
— Мне, милостивый государь, чужого ничего не надобно, — продолжала она, садясь возле меня на лавке, — и хотя я неимущая, но, благодарение богу, дворянского своего происхождения забыть не в силах… Я имею счастие
быть лично известною вашим папеньке-маменьке… конечно, перед ними я все равно, что червь пресмыкающий, даже меньше того, но как при всем том я добродетель во всяком месте, по дворянскому
моему званию, уважать привыкла, то и родителей ваших не почитать не в силах…
— Вот, милостивый государь, каким я, по неимуществу
моему, грубостям подвержена, — сказала Музовкина, нисколько не конфузясь, — конечно, по-християнски я должна оставить это втуне, но не скрою от вас, что если бы не
была я разлучена с другом
моим Федором Гаврилычем, то он, без сомнения, защитил бы меня от напрасных обид…
Родители
мои, царство им небесное,
были происхождения очень хорошего, и имели в здешнем месте своих собственных десять душ-с.
— Уж если
будет ваше одолжение, милостивый государь, — сказала она, — то позвольте чашечку и мне, но без сахару, потому что я, по
моим обстоятельствам, вынуждаюсь
пить вприкуску…
Был тут, в этом полку, один поручик; покорыствовался он, сударь, на
мое родительское достояние и вовлек меня с собою в любовь.
— Уговорила меня, сударь, к себе тутошняя одна помещица к ней переселиться:"Живите, говорит, при мне, душенька Марья Петровна, во всем вашем спокойствии; кушать, говорит,
будете с
моего стола; комната вам
будет особенная; платьев в год два ситцевых и одно гарнитуровое, а занятия ваши
будут самые благородные".
При поступлении
моем в дом
моей благодетельницы,
было ихнему дитяти всего лет двенадцать, а потом стали оне постепенно подрастать и достигли наконец совершенного возраста.
— Выиграла я или не выиграла, это дело стороннее-с, а должна же я
была за оскорбление
моей чести вступиться, потому что друга
моего Федора Гаврилыча со мной нет, и следственно, защитить меня, сироту, некому…
"Такого-то числа, месяца и года, собравшись я, по усердию
моему, на поклонение св. мощам в *** монастырь, встречена
была на постоялом дворе, в деревне Офониной, здешним помещиком, господином Николаем Иванычем Щедриным, который, увлекши меня в горницу… (следовали обвинительные пункты).
Забиякин (Живновскому). И представьте себе, до сих пор не могу добиться никакого удовлетворения. Уж сколько раз обращался я к господину полицеймейстеру; наконец даже говорю ему: «Что ж, говорю, Иван Карлыч, справедливости-то, видно, на небесах искать нужно?» (Вздыхает.) И что же-с? он же меня, за дерзость, едва при полиции не заарестовал! Однако, согласитесь сами, могу ли я оставить это втуне! Еще если бы честь
моя не
была оскорблена, конечно, по долгу християнина, я мог бы, я даже должен бы
был простить…
Живновский. Потому что тут, знаете, шахер-махер, рука руку
моет… (Шепчет Забиякину на ухо и потом продолжает вслух.) После этого, каким же образом? ну, я вас спрашиваю,
будьте вы сами на месте князя!
Живновский. У меня дело верное. Жил я, знаете, в Воронежской губернии, жил и, можно сказать, бедствовал! Только Сашка Топорков — вот, я вам доложу, душа-то! — «скатай-ко, говорит, в Крутогорск; там, говорит, винцо тенериф
есть — так это точно
мое почтение скажешь!» — ну, я и приехал!
Живновский. А намерения
мои — городишко какой-нибудь получить… так, знаете, немудреный — чтоб река
была судоходная, ну, или там раскольники, что ли… одним словом, чтобы влачить существование
было возможно.
Этой, можно сказать, блистательной фразе приятель
мой обязан
был местом!
Живновский. Еще бы! насчет этой исполнительности я просто не человек, а огонь! Люблю, знаете, распорядиться! Ну просто, я вам вот как доложу: призови меня к себе его сиятельство и скажи: «Живновский, не нравится вот мне эта борода (указывает на Белугина), задуши его,
мой милый!» — и задушу! то
есть, сам тут замру, а задушу.
Белугин. Да такое, братец ты
мой, дело, что даже заверить трудно. Задумал я, братец ты
мой, строиться, воображение свое то
есть соблюсти… (Продолжает рассказывать шепотом.)
Э… скажите, пожалуйста,
мой любезный, скоро князь принимать
будет?
Живновский (вступаясь в разговор). Вот вы изволили давеча выразиться об ананасах… Нет, вот я в Воронеже, у купца Пазухина видел яблоки — ну, это точно что
мое почтение! Клянусь честью, с вашу голову каждое
будет! (Налетову.) Хотите, я семечек для вас выпишу?
А скажите, пожалуйста, не имеете ли вы в виду какой-нибудь belle châtelaine? [прекрасной хозяйки замка? (франц.)] а? ну, тогда я вам за себя не ручаюсь… les femmes, voyez-vous, c'est mon faible et mon fort en même temps… [женщины, видите ли, это в одно и то же время и
моя слабость и
моя сила… (франц.)] без этого я существовать не могу…
будем,
будем вас навещать!
Налетов (сконфуженный). Очень рад, очень рад… Только как же это? вы говорите, что
мое дело проиграно… стало
быть, знаете… Ах, извините, мысли
мои мешаются… но, воля ваша, я не могу взять этого в толк… как же это?.. да нельзя ли как-нибудь направить дело?
Ваше сиятельство! наслышавшись столько о необыкновенных качествах души вашего сиятельства и имея твердое намерение по мере
моих сил и способностей
быть полезным престол-отечеству я не смел бы утруждать ваше сиятельство
моею покорнейшею просьбой если б не имел полной надежды оправдать лестное ваше для меня доверие.
Князь Чебылкин. Вот видите, любезный друг, стало
быть, в вас строптивость
есть, а в службе первое дело дисциплина! Очень жаль, очень жаль,
мой любезный, а вы мне по наружности понравились…
Забиякин. Ваше сиятельство изволите говорить: полицеймейстер! Но неужели же я до такой степени незнаком с законами, что осмелился бы утруждать вас, не обращавшись прежде с покорнейшею
моею просьбой к господину полицеймейстеру! Но он не внял
моему голосу, князь, он не внял голосу оскорбленной души дворянина… Я старый слуга отечества, князь; я, может
быть, несколько резок в
моей откровенности, князь, а потому не имею счастия нравиться господину Кранихгартену… я не имею утонченных манер, князь…
Князь Чебылкин (Разбитному). Calmez-vous, mon cher, calmez-vous… lorsqu'on est haut placé, il faut bien boire le calice… [Успокойтесь, дорогой
мой, успокойтесь… занимающему высокий пост приходится
пить свою чашу… (франц.)]
Забиякин. Вот вы изволите говорить, Леонид Сергеич, что это пустяки… Конечно, для вас это вещь не важная! вы в счастье, Леонид Сергеич, вы в почестях! но у меня осталось только одно достояние — это честь
моя! Неужели же и ее, неужели же и ее хотят у меня отнять! О, это
было бы так больно, так грустно думать!
Князь Чебылкин. Хорошо, хорошо,
моя Антигона! бери его в свое распоряжение… Тут
есть еще бедная женщина. (Показывает Шумилову.)
Рыбушкин. Цыц, Машка! я тебе говорю цыц! Я тебя знаю, я тебя вот как знаю… вся ты в мать, в Палашку, чтоб ей пусто
было! заела она меня, ведьма!.. Ты небось думаешь, что ты
моя дочь! нет, ты не
моя дочь; я коллежский регистратор, а ты титулярного советника дочь… Вот мне его и жалко; я ему это и говорю… что не бери ты ее, Сашка, потому она как
есть всем естеством страмная, вся в Палагею… в ту… А ты, Машка, горло-то не дери, а не то вот с места не сойти — убью; как муху, как моль убью…
«Ну, говорит, мы теперича пьяни; давай, говорит, теперича реку шинпанским
поить!» Я
было ему в ноги: «За что ж: мол, над
моим добром наругаться хочешь, ваше благородие? помилосердуй!» И слушать не хочет… «Давай, кричит, шинпанского! дюжину! мало дюжины, цельный ящик давай! а не то, говорит, сейчас все твои плоты законфескую, и пойдешь ты в Сибирь гусей пасти!» Делать-то нечего: велел я принести ящик, так он позвал, антихрист, рабочих, да и велел им вило-то в реку бросить.
Странная, однако ж, вещь! Слыл я, кажется, когда-то порядочным человеком, водки в рот не брал, не наедался до изнеможения сил, после обеда не спал, одевался прилично,
был бодр и свеж, трудился, надеялся, и все чего-то ждал, к чему-то стремился… И вот в какие-нибудь пять лет какая перемена! Лицо отекло и одрябло; в глазах светится собачья старость; движения вялы; словесности, как говорит приятель
мой, Яков Астафьич, совсем нет… скверно!
А всему виной
моя самонадеянность… Я думал, в кичливом самообольщении, что нет той силы, которая может сломить энергию мысли, энергию воли! И вот оказывается, что какому-то неопрятному, далекому городку предоставлено совершить этот подвиг уничтожения. И так просто! почти без борьбы! потому что какая же может
быть борьба с явлениями, заключающими в себе лишь чисто отрицательные качества?
То
была первая, свежая любовь
моя, то
были первые сладкие тревоги
моего сердца! Эти глубокие серые глаза, эта кудрявая головка долго смущали
мои юношеские сны. Все думалось."Как хорошо бы погладить ее, какое бы счастье прильнуть к этим глазкам, да так и остаться там жить!"