Неточные совпадения
Он очень рано
попал в число «постылых» и с детских лет играл в доме роль не то парии, не то шута.
Головлев озирается кругом и удостоверяется, что и прочие пассажиры
спят. У купца, который рядом с ним сидит, голову об перекладину колотит, а он все
спит. И лицо у него сделалось глянцевое, словно лаком покрыто, и мухи кругом рот облепили.
Спите, други, и почивайте!
Ишь ведь как
спит, какие песни носом выводит!
— Ничего, друг,
спи! Я только спросить, где у нас тут мешок с провизией спрятан?
Так идет дело до станции, с которой дорога повертывает на Головлево. Только тут Степан Владимирыч несколько остепеняется. Он явно
упадает духом и делается молчаливым. На этот раз уж Иван Михайлыч ободряет его и паче всего убеждает бросить трубку.
Солнце стояло уже высоко и беспощадно
палило бесконечные головлевские поля.
Одно его тревожило: сердце у него неспокойно было и как-то странно трепыхалось в груди, в особенности когда он ложился
спать.
Дай, думаю, выкину ему кусок, авось свой грош в руки
попадет — постепеннее будет!
Нет, друг мой любезный, так нелегко, так нелегко, что, бывало, ночью не
спишь — все тебе мерещится, как бы так дельцо умненько обделать, чтоб до времени никто и пронюхать об нем не мог!
— Целый день молчит! — говорила она, — ведь думает же, балбес, об чем-нибудь, покуда молчит! вот помяните мое слово, ежели он усадьбы не
спалит!
Она видела, как Иудушка, покрякивая, встал с дивана, как он сгорбился, зашаркал ногами (он любил иногда притвориться немощным: ему казалось, что так почтеннее); она понимала, что внезапное появление кровопивца на антресолях должно глубоко взволновать больного и, может быть, даже ускорить развязку; но после волнений этого дня на нее
напала такая усталость, что она чувствовала себя точно во сне.
— Да, батюшка, правда ваша. Хотят, хотят в ученые
попасть. У меня вот нагловские: есть нечего, а намеднись приговор написали, училище открывать хотят… ученые!
— А вот католики, — продолжает Иудушка, переставая есть, — так те хотя бессмертия души и не отвергают, но, взамен того, говорят, будто бы душа не прямо в ад или в рай
попадает, а на некоторое время… в среднее какое-то место поступает.
И делать нечего, да и свечей жаль — поневоле приходится лечь
спать.
Отведывала с Иудушкой и индюшек и уток;
спала всласть и ночью, и после обеда и отводила душу в бесконечных разговорах о пустяках, на которые Иудушка был тороват по природе, а она сделалась тороватою вследствие старости.
И не
спит Иудушка под бременем пустословия, которым он надеется завтра утолить себе душу.
После обеда Порфирий Владимирыч удалился
спать, услав предварительно Евпраксеюшку на село к попу; Арина Петровна, отложив отъезд в Погорелку, тоже ушла в свою комнату и, усевшись в кресло, дремала. Петенька счел это время самым благоприятным, чтоб попытать счастья у бабушки, и отправился к ней.
— А ты знаешь ли, что за это и в Сибирь недолго
попасть? — наконец произнесла она.
— Ну,
спал — так и слава Богу. У родителей только и можно слатйнько поспать. Это уж я по себе знаю: как ни хорошо, бывало, устроишься в Петербурге, а никогда так сладко не уснешь, как в Головлеве. Точно вот в колыбельке тебя покачивает. Так как же мы с тобой: попьем чайку, что ли, сначала, или ты сейчас что-нибудь сказать хочешь?
Капельку прихворнули — и уж духом
упали!
Но как ни старался Порфирий Владимирыч и шуточками и прибауточками подбодрить милого друга маменьку, силы ее
падали с каждым часом.
Она чуть не
упала. Бегом добежала до повозки, села и велела как можно скорее ехать в Головлево.
— Нет. А вот что: устала я с дороги, так
спать нельзя ли мне лечь?
И вся эта перестановка как-то незаметно для нее самой случилась: шла она куда-то в хорошее место, но, вместо одной двери,
попала в другую.
— А то, что нечего мне здесь делать. Что у вас делать! Утром встать — чай пить идти, за чаем думать: вот завтракать подадут! за завтраком — вот обедать накрывать будут! за обедом — скоро ли опять чай? А потом ужинать и
спать… умрешь у вас!
— И все, мой друг, так делают. Сперва чай пьют, потом, кто привык завтракать — завтракают, а вот я не привык завтракать — и не завтракаю; потом обедают, потом вечерний чай пьют, а наконец, и
спать ложатся. Что же! кажется, в этом ни смешного, ни предосудительного нет! Вот, если б я…
После обеда, когда Порфирий Владимирыч отправился
спать, Аннинька осталась один на один с Евпраксеюшкой, и ей вдруг припала охота вступить в разговор с дяденькиной экономкой. Ей захотелось узнать, почему Евпраксеюшке не страшно в Головлеве и что дает ей силу выдерживать потоки пустопорожних слов, которые с утра до вечера извергали дяденькины уста.
— Ну, так, так! это — святой-то человек! Ужо, погоди, подразню его! Молитвенник-то наш! в какую рюху
попал! подразню! не я буду, если не подразню! — шутила старушка.
— И как бы ты думала! почти на глазах у папеньки мы всю эту механику выполнили!
Спит, голубчик, у себя в спаленке, а мы рядышком орудуем! Да шепотком, да на цыпочках! Сама я, собственными руками, и рот-то ей зажимала, чтоб не кричала, и белье-то собственными руками убирала, а сынок-то ее — прехорошенький, здоровенький такой родился! — и того, села на извозчика, да в воспитательный спровадила! Так что братец, как через неделю узнал, только ахнул: ну, сестра!
И вот, когда, после тщетных попыток забыть и убить, делалось, наконец, ясным, что он пойман, — на него
нападала тоска. Он принимался ходить по комнате, ни об чем не думая, а только ощущая, что внутри у него сосет и дрожит.
Улитушке думалось, что она
спит и в сонном видении сам сатана предстал перед нею и разглагольствует.
— А мне хочется, чтоб все у нас хорошохонько было. Чтоб из него, из Володьки-то, со временем настоящий человек вышел. И Богу слуга, и царю — подданный. Коли ежели Бог его крестьянством благословит, так чтобы землю работать умел… Косить там, пахать, дрова рубить — всего чтобы понемножку. А ежели ему в другое звание судьба будет, так чтобы ремесло знал, науку… Оттуда, слышь, и в учителя некоторые
попадают!
— А ежели он и в деревню в питомцы
попадет — что ж, и Христос с ним!
— Нет, не обиделась, а так… надо же когда-нибудь… Да и скучно у вас… инда страшно! В доме-то словно все вымерло! Людишки — вольница, всё по кухням да по людским прячутся, сиди в целом доме одна; еще зарежут, того гляди! Ночью
спать ляжешь — изо всех углов шепоты ползут!
Ежели уродился мальчик, так в ревизию со временем
попадет — сколько, бишь, в Нагловке, по последней ревизии, душ?
Аннинька несколько раз
падала в обморок, но частный обвинитель, озабочиваясь обеспечением иска, решительно не обращал на это внимания и ставил вопрос за вопросом.
Вдруг, словно вша,
нападает на семью не то невзгода, не то порок и начинает со всех сторон есть.
Наружные ставни окон затворялись, прислуга удалялась
спать, и племянница с дядей оставались глаз на глаз.
«А ведь я перед покойницей маменькой… ведь я ее замучил… я!» — бродило между тем в его мыслях, и жажда «проститься» с каждой минутой сильнее и сильнее разгоралась в его сердце. Но «проститься» не так, как обыкновенно прощаются, а
пасть на могилу и застыть в воплях смертельной агонии.