Неточные совпадения
То косынку у девки Анютки изрежет в куски, то сонной Васютке мух в рот напустит, то заберется
на кухню и стянет там пирог (Арина Петровна, из экономии, держала детей впроголодь), который, впрочем, тут же разделит с
братьями.
Даже
на письмо Арины Петровны, с извещением о смерти сестрицы Анны Владимировны, оба
брата отозвались различно.
— Да,
брат, тяпнул-таки я
на своем веку горя, — рассказывает он, — пора и
на боковую! Не объем же ведь я ее, а куска-то хлеба, чай, как не найтись! Ты как, Иван Михайлыч, об этом думаешь?
— Будут. Вот я так ни при чем останусь — это верно! Да, вылетел,
брат, я в трубу! А
братья будут богаты, особливо Кровопивушка. Этот без мыла в душу влезет. А впрочем, он ее, старую ведьму, со временем порешит; он и именье и капитал из нее высосет — я
на эти дела провидец! Вот Павел-брат — тот душа-человек! он мне табаку потихоньку пришлет — вот увидишь! Как приеду в Головлево — сейчас ему цидулу: так и так,
брат любезный, — успокой! Э-э-эх, эхма! вот кабы я богат был!
— А деньги
на что! презренный металл
на что? Мало ста тысяч — двести бери! Я,
брат, коли при деньгах, ничего не пожалею, только чтоб в свое удовольствие пожить! Я, признаться сказать, ей и в ту пору через ефрейтора три целковеньких посулил — пять, бестия, запросила!
— Эхма! — говорит он, — уж и укачало тебя!
на боковую просишься! Разжирел ты,
брат,
на чаях да
на харчах-то трактирных! А у меня так и сна нет! нет у меня сна — да и шабаш! Чту бы теперь, однако ж, какую бы штукенцию предпринять! Разве вот от плода сего виноградного…
— Ну,
брат казначей, ты уж и расплачивайся за меня, а я пойду
на сеновал с Храповицким поговорить!
— И куда она экую прорву деньжищ девает! — удивлялся он, досчитываясь до цифры с лишком в восемьдесят тысяч
на ассигнации, —
братьям, я знаю, не ахти сколько посылает, сама живет скаредно, отца солеными полотками кормит… В ломбард! больше некуда, как в ломбард кладет.
— То-то,
брат, что сперва проклятие
на себя наложить нужно! Кабы не это… то-то бы ведьма мелким бесом передо мной заплясала.
— Покуда — живи! — сказала она, — вот тебе угол в конторе, пить-есть будешь с моего стола, а
на прочее — не погневайся, голубчик! Разносолов у меня от роду не бывало, а для тебя и подавно заводить не стану. Вот
братья ужо приедут: какое положение они промежду себя для тебя присоветуют — так я с тобой и поступлю. Сама
на душу греха брать не хочу, как
братья решат — так тому и быть!
И вот теперь он с нетерпением ждал приезда
братьев. Но при этом он совсем не думал о том, какое влияние будет иметь этот приезд
на дальнейшую его судьбу (по-видимому, он решил, что об этом и думать нечего), а загадывал только, привезет ли ему
брат Павел табаку и сколько именно.
«А может, и денег отвалит! — прибавлял он мысленно. — Порфишка-кровопивец — тот не даст, а Павел… Скажу ему: дай,
брат, служивому
на вино… даст! как, чай, не дать!»
Арина Петровна не отвечала. Она смотрела
на него и думала: неужто он в самом деле такой кровопивец, что
брата родного
на улицу выгонит?
— Сегодня рыжиков из Дубровина привезли две телеги — вот,
брат, так рыжики! — в восхищении сообщал он земскому, — а мы уж думали, что
на зиму без рыжиков останемся! Спасибо, спасибо дубровинцам! молодцы дубровинцы! выручили!
С
братьями он расстался мирно и был в восторге, что теперь у него целый запас табаку. Конечно, он не мог воздержаться, чтоб не обозвать Порфишу кровопивушкой и Иудушкой, но выражения эти совершенно незаметно утонули в целом потоке болтовни, в которой нельзя было уловить ни одной связной мысли.
На прощанье братцы расщедрились и даже дали денег, причем Порфирий Владимирыч сопровождал свой дар следующими словами...
— Теперь,
брат, мне надолго станет! — сказал он, — табак у нас есть, чаем и сахаром мы обеспечены, только вина недоставало — захотим, и вино будет! Впрочем, покуда еще придержусь — времени теперь нет,
на погреб бежать надо! Не присмотри крошечку — мигом растащат! А видела,
брат, она меня, видела, ведьма, как я однажды около застольной по стенке пробирался. Стоит это у окна, смотрит, чай,
на меня да думает: то-то я огурцов не досчитываюсь, — ан вот оно что!
— Она! именно она! И все Порфишке-кровопивцу передает! Сказывают, что у него и лошади в хомутах целый день стоят,
на случай, ежели
брат отходить начнет! И представьте,
на днях она даже мебель, вещи, посуду — всё переписала:
на случай, дескать, чтобы не пропало чего! Это она нас-то, нас-то воровками представить хочет!
Вот и гроб опустили в землю; «прррощай,
брат!» — восклицает Иудушка, подергивая губами, закатывая глаза и стараясь придать своему голосу ноту горести, и вслед за тем обращается вполоборота к Улитушке и говорит: кутью-то, кутью-то не забудьте в дом взять! да
на чистенькую скатертцу поставьте… братца опять в доме помянуть!
— Посмотрите
на меня! — продолжал он, — как
брат — я скорблю! Не раз, может быть, и всплакнул… Жаль
брата, очень, даже до слез жаль… Всплакнешь, да и опомнишься: а Бог-то
на что! Неужто Бог хуже нашего знает, как и что? Поразмыслишь эдак — и ободришься. Так-то и всем поступать надо! И вам, маменька, и вам, племяннушки, и вам… всем! — обратился он к прислуге. — Посмотрите
на меня, каким я молодцом хожу!
— Так так-то, милый друг маменька! — сказал он, усаживаясь
на диване, — вот и
брат Павел…
А я между тем по-родственному…
на антресоли к
брату поплетусь — может быть, и успею.
Через три дня у Арины Петровны все было уже готово к отъезду. Отстояли обедню, отпели и схоронили Павла Владимирыча.
На похоронах все произошло точно так, как представляла себе Арина Петровна в то утро, как Иудушке приехать в Дубровино. Именно так крикнул Иудушка: «Прощай,
брат!» — когда опускали гроб в могилу, именно так же обратился он вслед за тем к Улитушке и торопливо сказал...
Петенька был неразговорчив.
На все восклицания отца: вот так сюрприз! ну,
брат, одолжил! а я-то сижу да думаю: кого это, прости Господи, по ночам носит? — ан вот он кто! и т. д. — он отвечал или молчанием, или принужденною улыбкою. А
на вопрос: и как это тебе вдруг вздумалось? — отвечал даже сердечно: так вот, вздумалось и приехал.
— Ну, ладно. Только я,
брат, говорю прямо: никогда я не обдумываю. У меня всегда ответ готов. Коли ты правильного чего просишь — изволь! никогда я ни в чем правильном не откажу. Хоть и трудненько иногда, и не по силам, а ежели правильно — не могу отказать! Натура такая. Ну, а ежели просишь неправильно — не прогневайся! Хоть и жалко тебя — а откажу! У меня,
брат, вывертов нет! Я весь тут,
на ладони. Ну, пойдем, пойдем в кабинет! Ты поговоришь, а я послушаю! Послушаем, послушаем, что такое!
— Постой, попридержи свои дерзости, дай мне досказать. Что это не одни слова — это я тебе сейчас докажу… Итак, я тебе давеча сказал: если ты будешь просить должного, дельного — изволь, друг! всегда готов тебя удовлетворить! Но ежели ты приходишь с просьбой не дельною — извини,
брат!
На дрянные дела у меня денег нет, нет и нет! И не будет — ты это знай! И не смей говорить, что это одни «слова», а понимай, что эти слова очень близко граничат с делом.
— А коли затем только, так напрасно трудился. Уезжай,
брат! Эй, кто там? велите-ка для молодого барина кибитку закладывать. Да цыпленочка жареного, да икорки, да еще там чего-нибудь… яичек, что ли… в бумажку заверните.
На станции,
брат, и закусишь, покуда лошадей подкормят. С Богом!
— Что? не понравилось? Ну, да уже не взыщи — я,
брат, прямик! Неправды не люблю, а правду и другим выскажу, и сам выслушаю! Хоть и не по шерстке иногда правда, хоть и горьконько — а все ее выслушаешь! И должно выслушать, потому что она — правда. Так-то, мой друг! Ты вот поживи-ка с нами да по-нашему — и сама увидишь, что так-то лучше, чем с гитарой с ярмарки
на ярмарку переезжать.
Одевался, умывался, хлопал себя по ляжкам, крестился, ходил, сидел, отдавал приказания вроде: «так так-то,
брат!» или: «так ты уж тово… смотри,
брат, как бы чего не было!» Вообще поступал так, как бы оставлял Головлево не
на несколько часов, а навсегда.
— То-то! еще вчера я смотрю — поджимаешься ты! Ходит, хвостом вертит — словно и путевая! Да ведь меня,
брат, хвостами-то не обманешь! Я
на пять верст вперед ваши девичьи штуки вижу! Ветром, что ли, надуло? с которых пор? Признавайся! сказывай!
В помощниках у Ильи старый Вавило служит (тоже давно
на кладбище лежит) — вот,
брат, так кряж!
— На-тко,
брат, смотри, что вышло! — показывает Иудушка воображаемому Илье какую-то совсем неслыханную цифру, так что даже Илья, который, и со своей стороны, не прочь от приумножения барского добра, и тот словно съежился.
— Я, братец, давно всем простил! Сам Богу грешен и других осуждать не смею! Не я, а закон осуждает. Ось-то, которую ты срубил,
на усадьбу привези, да и рублик штрафу кстати уж захвати; а покуда пускай топорик у меня полежит! Небось,
брат, сохранно будет!
— Я-то не пойду, а к примеру… И не такие, друг, повороты
на свете бывают! Вон в газетах пишут: какой столб Наполеон был, да и тот прогадал, не потрафил. Так-то,
брат. Сколько же тебе требуется ржицы-то?
— Я тебе одолжение делаю — и ты меня одолжи, — говорит Порфирий Владимирыч, — это уж не за проценты, а так, в одолжение! Бог за всех, а мы друг по дружке! Ты десятинку-то шутя скосишь, а я тебя напредки попомню! я,
брат, ведь прост! Ты мне
на рублик послужишь, а я…