«Деньги столько-то и на такой-то срок, бесценный друг маменька, от доверенного вашего, крестьянина Ерофеева, получил, — уведомлял, например, Порфирий Владимирыч, — а за присылку оных, для употребления на мое содержание, согласно вашему,
милая маменька, соизволению, приношу чувствительнейшую благодарность и с нелицемерною сыновнею преданностью целую ваши ручки.
Неточные совпадения
С младенческих лет любил он приласкаться к
милому другу
маменьке, украдкой поцеловать ее в плечико, а иногда и слегка понаушничать.
Когда Арина Петровна посылала детям выговоры за мотовство (это случалось нередко, хотя серьезных поводов и не было), то Порфиша всегда с смирением покорялся этим замечаниям и писал: «Знаю,
милый дружок
маменька, что вы несете непосильные тяготы ради нас, недостойных детей ваших; знаю, что мы очень часто своим поведением не оправдываем ваших материнских об нас попечений, и, что всего хуже, по свойственному человекам заблуждению, даже забываем о сем, в чем и приношу вам искреннее сыновнее извинение, надеясь со временем от порока сего избавиться и быть в употреблении присылаемых вами, бесценный друг
маменька, на содержание и прочие расходы денег осмотрительным».
Порфирий Владимирыч писал: «Известие о кончине любезной сестрицы и доброй подруги детства Анны Владимировны поразило мое сердце скорбию, каковая скорбь еще более усилилась при мысли, что вам,
милый друг
маменька, посылается еще новый крест, в лице двух сирот-малюток.
— Ишь ведь как пишет! ишь как языком-то вертит! — восклицала она, — недаром Степка-балбес Иудушкой его прозвал! Ни одного-то ведь слова верного нет! всё-то он лжет! и «
милый дружок
маменька», и про тягости-то мои, и про крест-то мой… ничего он этого не чувствует!
Молча подала она детям руку для целования, молча перецеловала и перекрестила их, и когда Порфирий Владимирыч изъявил готовность хоть весь остаток ночи прокалякать с
милым другом
маменькой, то махнула рукой, сказав...
Порфиша вскинул глазами в потолок и грустно покачал головою, словно бы говорил: «а-а-ах! дела! дела! и нужно же
милого друга
маменьку так беспокоить! сидели бы все смирно, ладком да мирком — ничего бы этого не было, и
маменька бы не гневалась… а-а-ах, дела, дела!» Но Арине Петровне, как женщине, не терпящей, чтобы течение ее мыслей было чем бы то ни было прерываемо, движение Порфиши не понравилось.
— Если вы позволите мне,
милый друг
маменька, выразить мое мнение, — сказал он, — то вот оно в двух словах: дети обязаны повиноваться родителям, слепо следовать указаниям их, покоить их в старости — вот и все.
— Понимаю я это,
милый друг
маменька…
А Порфирий Владимирыч смотрел на
милого друга
маменьку и скорбно покачивал в такт головою.
— А-а-ах! а что в Писании насчет терпенья-то сказано? В терпении, сказано, стяжите души ваши! в терпении — вот как! Бог-то, вы думаете, не видит? Нет, он все видит,
милый друг
маменька! Мы, может быть, и не подозреваем ничего, сидим вот: и так прикинем, и этак примерим, — а он там уж и решил: дай, мол, пошлю я ей испытание! А-а-ах! а я-то думал, что вы,
маменька, паинька!
Порфиша глядел
милому другу
маменьке в глаза и горько улыбался в знак сочувствия.
Иудушка поцеловал
маменьку в ручку, потом в губы, потом опять в ручку; потом потрепал
милого друга за талию и, грустно покачав головою, произнес...
— Так так-то,
милый друг
маменька! — сказал он, усаживаясь на диване, — вот и брат Павел…
— Плох! ах, как плох! — наконец восклицает он, обнимая
милого друга
маменьку.
В таком духе разговор длится и до обеда, и во время обеда, и после обеда. Арине Петровне даже на стуле не сидится от нетерпения. По мере того как Иудушка растабарывает, ей все чаще и чаще приходит на мысль: а что, ежели… прокляну? Но Иудушка даже и не подозревает того, что в душе матери происходит целая буря; он смотрит так ясно и продолжает себе потихоньку да полегоньку притеснять
милого друга
маменьку своей безнадежною канителью.
Несколько раз Порфирий Владимирыч заглядывал в ее комнату, чтоб покалякать с
милым другом
маменькой (он очень хорошо понимал ее приготовления к отъезду, но делал вид, что ничего не замечает), но Арина Петровна не допускала его.
—
Помилуйте,
маменька! я ведь не в претензии… Если б даже тарантас был дубровинский…
Оттого,
милый друг
маменька, что милость Божья не оставляет нас.
— Как знать,
милый друг
маменька! А вдруг полки идут! Может быть, война или возмущение — чтоб были полки в срок на местах! Вон, намеднись, становой сказывал мне, Наполеон III помер, — наверное, теперь французы куролесить начнут! Натурально, наши сейчас вперед — ну, и давай, мужичок, подводку! Да в стыть, да в метель, да в бездорожицу — ни на что не посмотрят: поезжай, мужичок, коли начальство велит! А нас с вами покамест еще поберегут, с подводой не выгонят!
Я вот теперь хотел бы апельсинчиков, и сам бы поел, и
милого дружка
маменьку угостил бы, и всем бы по апельсинчику дал, и деньги у меня есть, чтоб апельсинчиков купить, взял бы вынул — давай! ан Бог говорит: тпру! вот я и сижу: филозов без огурцов.
Наконец оба, и отец и сын, появились в столовую. Петенька был красен и тяжело дышал; глаза у него смотрели широко, волосы на голове растрепались, лоб был усеян мелкими каплями пота. Напротив, Иудушка вошел бледный и злой; хотел казаться равнодушным, но, несмотря на все усилия, нижняя губа его дрожала. Насилу мог он выговорить обычное утреннее приветствие
милому другу
маменьке.
Но как ни старался Порфирий Владимирыч и шуточками и прибауточками подбодрить
милого друга
маменьку, силы ее падали с каждым часом.
«И что бы ей стоило крошечку погодить, — сетовал он втихомолку на
милого друга
маменьку, — устроила бы все как следует, умнехонько да смирнехонько — и Христос бы с ней! Пришло время умирать — делать нечего! жалко старушку, да коли так Богу угодно, и слезы наши, и доктора, и лекарства наши, и мы все — всё против воли Божией бессильно! Пожила старушка, попользовалась! И сама барыней век прожила, и детей господами оставила! Пожила, и будет!»
Некоторое время пробовал было он и на вопросы Улитушки так же отнекиваться, как отнекивался перед
милым другом
маменькой: не знаю! ничего я не знаю! Но к Улитушке, как бабе наглой и, притом же, почувствовавшей свою силу, не так-то легко было подойти с подобными приемами.
А мужчина говорит, и этот мужчина Дмитрий Сергеич: «это все для нас еще пустяки,
милая маменька, Марья Алексевна! а настоящая-то важность вот у меня в кармане: вот, милая маменька, посмотрите, бумажник, какой толстый и набит все одними 100–рублевыми бумажками, и этот бумажник я вам, мамаша, дарю, потому что и это для нас пустяки! а вот этого бумажника, который еще толще, милая маменька, я вам не подарю, потому что в нем бумажек нет, а в нем все банковые билеты да векселя, и каждый билет и вексель дороже стоит, чем весь бумажник, который я вам подарил, милая маменька, Марья Алексевна!» — Умели вы, милый сын, Дмитрий Сергеич, составить счастье моей дочери и всего нашего семейства; только откуда же, милый сын, вы такое богатство получили?
Неточные совпадения
Кабанов. Да нет,
маменька! что вы,
помилуйте!
Бальзаминов. Да
помилуйте! на самом интересном месте! Вдруг вижу я,
маменька, будто иду я по саду; навстречу мне идет дама красоты необыкновенной и говорит: «Господин Бальзаминов, я вас люблю и обожаю!» Тут, как на смех, Матрена меня и разбудила. Как обидно! Что бы ей хоть немного погодить? Уж очень мне интересно, что бы у нас дальше-то было. Вы не поверите,
маменька, как мне хочется доглядеть этот сон. Разве уснуть опять? Пойду усну. Да ведь, пожалуй, не приснится.
Бальзаминов. До того ли мне,
маменька,
помилуйте! Вот Красавина придет, расскажет. (Задумывается.) У меня теперь в голове,
маменька, лошади, экипажи, а главное — одежда чтобы к лицу.
Бальзаминов. Что же это такое,
маменька!
Помилуйте! На самом интересном месте…
«
Маменька,
милая, простите меня за то, что я прекратила мой жизненный дебют. Огорчавшая вас Оля».