Теперь эти свойства всецело перенеслись на отвлеченную, фантастическую почву, где уже не имелось места ни для отпора, ни для оправданий,
где не было ни сильных, ни слабых, где не существовало ни полиции, ни мировых судов (или, лучше сказать, существовали, но единственно в видах ограждения его, Иудушкиных, интересов) и где, следовательно, он мог свободно опутывать целый мир сетью кляуз, притеснений и обид.
Неточные совпадения
—
Не знаю, милая,
не знаю. Вот даже насчет себя
не знаю. Сегодня — здесь, а завтра — уж и
не знаю
где… Может быть, Бог приведет где-нибудь в сарайчике ночевать, а может быть, и у мужичка в избе!
От нечего делать она научилась на старости лет вязанию, но и оно
не спорится у ней, потому что мысль ее постоянно где-то витает —
где? — она и сама
не всегда разберет, но, во всяком случае,
не около вязальных спиц.
Или встанет и начнет бродить по комнатам и все чего-то ищет, куда-то заглядывает, словно женщина, которая всю жизнь была в ключах и
не понимает,
где и как она их потеряла.
А там всенощная; поют, свечки горят, благоухание от кадил — и
не знаю,
где я, на земле или на небеси!
Но хозяйство в Погорелке было суетливое, мелочное, требовало ежеминутного личного присмотра, и хотя сгоряча ей показалось, что достигнуть точного учета там,
где из полушек составляются гроши, а из грошей гривенники,
не составляет никакой мудрости, однако скоро она должна была сознаться, что это убеждение ошибочное.
В понятиях француза-буржуа вселенная есть
не что иное, как обширная сцена,
где дается бесконечное театральное представление, в котором один лицемер подает реплику другому.
— Бывали и арбузы. Арбузы, скажу тебе, друг мой, к году бывают. Иной год их и много, и они хороши, другой год и немного и невкусные, а в третий год и совсем ничего нет. Ну, и то еще надо сказать: что
где поведется. Вон у Григорья Александрыча, в Хлебникове, ничего
не родилось — ни ягод, ни фруктов, ничего. Одни дыни. Только уж и дыни бывали!
«Старушка крепунька! — мечталось ему иногда, —
не проживет она всего —
где прожить! В то время, как она нас отделяла, хороший у нее капитал был! Разве сироткам чего
не передала ли — да нет, и сироткам
не много даст! Есть у старушки деньги, есть!»
Потом, когда спектакли прекратились, приехала в Головлево Аннинька и объявила, что Любинька
не могла ехать вместе с нею, потому что еще раньше законтрактовалась на весь Великий пост и вследствие этого отправилась в Ромны, Изюм, Кременчуг и проч.,
где ей предстояло давать концерты и пропеть весь каскадный репертуар.
Это была уже
не прежняя наивная, малокровная и несколько вялая девушка, которая в Дубровине и в Погорелке, неуклюже покачиваясь и потихоньку попевая, ходила из комнаты в комнату, словно
не зная,
где найти себе место.
В виде особенной милости за то, что она «за братцем в последние минуты ходила», Иудушка отделил ей угол в избе,
где вообще ютились оставшиеся, по упразднении крепостного права, заслуженные дворовые. Там Улитушка окончательно смирилась, так что когда Порфирий Владимирыч облюбовал Евпраксеюшку, то она
не только
не выказала никакой строптивости, но даже первая пришла к «бариновой сударке» на поклон и поцеловала ее в плечико.
— И это, да еще и то: пользы для него никакой дома
не будет. Мать молода — баловать будет; я старый, хотя и сбоку припека, а за верную службу матери… туда же, пожалуй! Нет-нет — да и снизойдешь.
Где бы за проступок посечь малого, а тут, за тем да за сем… да и слез бабьих, да крику
не оберешься — ну, и махнешь рукой! Так ли?
— По крайности, теперь хоть забава бы у меня была! Володя! Володюшка! рожоный мой! Где-то ты? чай, к паневнице в деревню спихнули! Ах, пропасти на вас нет, господа вы проклятые! Наделают робят, да и забросят, как щенят в яму: никто, мол,
не спросит с нас! Лучше бы мне в ту пору ножом себя по горлу полыхнуть, нечем ему, охавернику, над собой надругаться давать!
Наконец, когда пронесся где-то за стеной последний отчаянный зевок и вслед за тем все вдруг стихло, словно окунулось куда-то глубоко на дно, он
не выдержал.
— Знаю я, и даже очень хорошо понимаю! И все-таки
не нужно было этого делать,
не следовало! Дом-то двенадцать тысяч серебрецом заплачен — а
где они? Вот тут двенадцать тысяч плакали, да Горюшкино тетеньки Варвары Михайловны, бедно-бедно, тысяч на пятнадцать оценить нужно… Ан денег-то и многонько выйдет!
— Что так! свою-то, видно, уж съели? Ах, ах, грех какой! Вот кабы вы поменьше водки пили, да побольше трудились, да Богу молились, и землица-то почувствовала бы!
Где нынче зерно — смотришь, ан в ту пору два или три получилось бы! Занимать-то бы и
не надо!
Кажись, неведомая сила подхватила тебя на крыло к себе, и сам летишь, и все летит: летят версты, летят навстречу купцы на облучках своих кибиток, летит с обеих сторон лес с темными строями елей и сосен, с топорным стуком и вороньим криком, летит вся дорога невесть куда в пропадающую даль, и что-то страшное заключено в сем быстром мельканье,
где не успевает означиться пропадающий предмет, — только небо над головою, да легкие тучи, да продирающийся месяц одни кажутся недвижны.
Неточные совпадения
Аммос Федорович (высовывая понемногу вперед сжатый кулак. В сторону).Господи боже!
не знаю,
где сижу. Точно горячие угли под тобою.
Бобчинский. Возле будки,
где продаются пироги. Да, встретившись с Петром Ивановичем, и говорю ему: «Слышали ли вы о новости-та, которую получил Антон Антонович из достоверного письма?» А Петр Иванович уж услыхали об этом от ключницы вашей Авдотьи, которая,
не знаю, за чем-то была послана к Филиппу Антоновичу Почечуеву.
Анна Андреевна. Ну вот! Боже сохрани, чтобы
не поспорить! нельзя, да и полно!
Где ему смотреть на тебя? И с какой стати ему смотреть на тебя?
Хлестаков. Что?
не ушиблись ли вы где-нибудь?
— потому что, случится, поедешь куда-нибудь — фельдъегеря и адъютанты поскачут везде вперед: «Лошадей!» И там на станциях никому
не дадут, все дожидаются: все эти титулярные, капитаны, городничие, а ты себе и в ус
не дуешь. Обедаешь где-нибудь у губернатора, а там — стой, городничий! Хе, хе, хе! (Заливается и помирает со смеху.)Вот что, канальство, заманчиво!