Неточные совпадения
— А та и крайность, что ничего не поделаешь. Павел-то Павлыч, покудова у него крепостные были, тоже с умом был, а как отошли, значит, крестьяне в казну — он и
узнал себя. Остались у него
от надела клочочки — сам оставил: всё получше, с леском, местечки себе выбирал — ну, и не соберет их. Помаялся, помаялся — и бросил. А Сибирян эти клочочки все к месту пристроит.
А вот кстати, в стороне
от дороги, за сосновым бором, значительно, впрочем, поредевшим, блеснули и золоченые главы одной из тихих обителей. Вдали, из-за леса, выдвинулось на простор темное плёсо монастырского озера. Я
знал и этот монастырь, и это прекрасное, глубокое рыбное озеро! Какие водились в нем лещи! и как я объедался ими в годы моей юности! Вяленые, сушеные, копченые, жареные в сметане, вареные и обсыпанные яйцами — во всех видах они были превосходны!
Что он очень хорошо
знает, какую механику следует подвести, чтоб вы в одну минуту перестали существовать, — в этом, конечно, сомневаться нельзя; но, к счастью, он еще лучше
знает, что
от прекращения чьего-либо бытия не только для него, но и вообще ни для кого ни малейшей пользы последовать не должно.
— Смеется… писатель! Смейтесь, батюшка, смейтесь! И так нам никуда носу показать нельзя! Намеднись выхожу я в свой палисадник — смотрю, а на клумбах целое стадо Васюткиных гусей пасется. Ну, я его честь честью: позвал-с, показал-с. «Смотри, говорю, мерзавец! любуйся! ведь по-настоящему в остроге сгноить за это тебя мало!» И что ж бы, вы думали, он мне на это ответил? «
От мерзавца слышу-с!» Это Васютка-то так поговаривает! ась?
от кого, позвольте
узнать, идеи-то эти к ним лопали?
Ты пишешь, что стараешься любить своих начальников и делать им угодное. Судя по воспитанию, тобою полученному, я иного и не ожидала
от тебя. Но
знаешь ли, друг мой, почему начальники так дороги твоему сердцу, и почему мы все,tous tant que nous sommes, [все, сколько нас ни на есть (франц.)] обязаны любить данное нам
от бога начальство? Прошу тебя, выслушай меня.
Помни, что все в сем мире
от бога, и что мы в его руках не что иное, как орудие, которое само не
знает, куда устремляется и что в сей жизни достигнуть ему предстоит.
Сказывал старый камердинер его, Платон, что у покойного старая пассия в Москве жила и
от оной, будто бы, дети, но она, по закону, никакого притязания к имению покойного иметь не может, мы же, по христианскому обычаю,
от всего сердца грех ей прощаем и даже не желаем
знать, какой
от этого греха плод был!
Старик, очевидно, не
знал, какой тон установить в отношении ко мне, и потому беспрерывно переходил
от «вы» на"ты".
— Я-то сержусь! Я уж который год и не
знаю, что за «сердце» такое на свете есть! На мужичка сердиться! И-и! да
от кого же я и пользу имею, как не
от мужичка! Я вот только тебе по-христианскому говорю: не вяжись ты с мужиком! не твое это дело! Предоставь мне с мужика получать! уж я своего не упущу, всё до копейки выберу!
Напрасно буду я заверять, что тут даже вопроса не может быть, — моего ответа не захотят понять и даже не выслушают, а будут с настойчивостью, достойною лучшей участи, приставать:"Нет, ты не отлынивай! ты говори прямо: нужны ли армии или нет?"И если я, наконец,
от всей души,
от всего моего помышления возопию:"Нужны!"и, в подтверждение искренности моих слов, потребую шампанского, чтоб провозгласить тост за процветание армий и флотов, то и тогда удостоюсь только иронической похвалы, вроде:"ну, брат, ловкий ты парень!"или:"
знает кошка, чье мясо съела!"и т. д.
— Много денег, сам
знаю, что много! Ради родителей вызволить барина хотел, как еще маленьким человеком будучи, ласку
от них видел!
С чем кончать, как кончать — я сам хорошенько не
знал, но
знал наверное, что тем или другим способом я «кончу», то есть уеду отсюда свободный
от Чемезова.
— Ежели даже теперича срубить их, парки-то, — продолжал Лукьяныч, — так
от одного молодятника через десять лет новые парки вырастут! Вон она липка-то — робёнок еще! Купят, начнут кругом большие деревья рубить — и ее тут же зря замнут. Потому, у него, у купца-то, ни бережи, ни жаления: он взял деньги и прочь пошел… хоть бы тот же Осип Иванов! А сруби теперича эти самые парки настоящий хозяин, да сруби жалеючи — в десять лет эта липка так выхолится, что и не
узнаешь ее!
—
Знаю, поэтому и ухожу
от греха. Так вот что! подыскивай-ка ты покупщика.
— Горестей не имею —
от этого, — ответил я, и, не
знаю отчего, мне вдруг сделалось так весело, точно я целый век был знаком с этою милою особою."Сколько тут хохоту должно быть, в этой маленькой гостиной, и сколько вранья!" — думалось мне при взгляде на этих краснощеких крупитчатых «калегвардов», из которых каждый, кажется, так и готов был ежеминутно прыснуть со смеху.
—
Знаю я вашу «крошечку». Взглянуть на вас — уж так-то вы молоды, так-то молоды! Одень любого в сарафан —
от девки не отличишь! А как начнете говорить — кажется, и габвахта ваша, и та
от ваших слов со стыда сгореть должна!
В первом смысле, никто не мог подать более делового совета, как в данном случае поступить (разумеется, можно было следовать или не следовать этому совету — это уже зависело
от большей или меньшей нравственной брезгливости, — но нельзя было не сознавать, что при известных условиях это именно тот самый совет, который наиболее выгоден); во втором смысле, никто не
знал столько"Приключений в Абруццских горах"и никто не умел рассказать их так занятно.
— Нельзя, сударь, нрав у меня легкий, — онзнает это и пользуется. Опять же земляк, кум, детей
от купели воспринимал — надо и это во внимание взять. Ведь он, батюшка, оболтус оболтусом, порядков-то здешних не
знает: ни подать, ни принять — ну, и руководствуешь. По его, как собрались гости, он на всех готов одну селедку выставить да полштоф очищенного! Ну, а я и воздерживай. Эти крюшончики да фрукты — ктообо всем подумал? Я-с! А кому почет-то?
Генерал любил батюшку; он вообще охотно разговаривал
от Писания и даже хвалился начитанностью своей по этой части. Сверх того, батюшка давал ему случай припоминать об архиереях, которых он
знал во времена своего губернаторства, и о том, как и кто из них служил заутреню в светлое Христово воскресенье.
— Ну, это-то он, положим,
от себя присочинил, а все-таки…
Знаете ли что? потормошите-ка вы Антона Валерьяновича вашего, да и махнем… а я бы вам всё показал!
— Было и прежде, да прежде-то
от глупости, а нынче всё
от ума. Вороват стал народ, начал сам себя
узнавать. Вон она, деревня-то! смотри, много ли в ней старых домов осталось!
Я
знаю, что в коридоры никто собственною охотой не заходит; я
знаю, что есть коридоры обязательные, которые самою судьбою устроиваются в виду известных вопросов; но положение человека, поставленного в необходимость блуждать и колебаться между страхом гибели и надеждой на чудесное падение стен,
от этого отнюдь не делается более ясным.
Но я сказал прямо: «Если бы к этому прибавили три тысячи аренды, то и тогда я еще подумаю!» Почему я так смело ответил? а потому, мой друг, что, во-первых, у меня есть своя административная система, которая несомненно когда-нибудь понадобится, а во-вторых, и потому, что я
знаю наверное, что
от меня мое не уйдет.
Они видеть друг друга не могли без того, чтоб мысленно не произнести — она:"Ах, если б ты
знал, как меня
от одного твоего вида тошнит!", он:"Ах, если б ты
знала, с каким бы я удовольствием ноги своей сюда не поставил, кабы только
от меня это зависело!"
Он
знал, конечно, что все эти завещания вздор, что Марья Петровна пишет их
от нечего делать, что она на следующей же неделе, немедленно после их отъезда, еще два завещания напишет, но какая-то робкая и вместе с тем беспокойная мысль шевелилась у него в голове.
От Федьки я
узнал, что это вдова купца Лиходеева и что она ежегодно отправляет значительное число барок с хлебом.
Я не
знаю, какой эффект произвел на него мой ответ (Маша, моя горничная, уверяет, что у него даже губы побелели
от злости), но я очень отчетливо слышала, как он несколько раз сряду произнес мне вдогонку...
Теперь я
узнал от Лукьяныча, что она два года тому назад овдовела и вновь переселилась в родные Березники; что у нее четверо детей, из которых старшей дочке — десять лет; что Березники хотя и не сохранили вполне прежнего роскошного, барского вида, но, во всяком случае, представляют ценность очень солидную; что, наконец, сама Марья Петровна…
— Не говори, мой родной! люди так завистливы, ах, как завистливы! Ну, он это
знал и потому хранил свой капитал в тайне, только пятью процентами в год пользовался. Да и то в Москву каждый раз ездил проценты получать. Бывало, как первое марта или первое сентября, так и едет в Москву с поздним поездом. Ну, а процентные бумаги — ты сам
знаешь, велика ли польза
от них?
Я
знал, что Коронат не денег
от меня хочет: на этот счет он всегда был очень брезглив.
— Откровенно тебе скажу: очень я, мой друг, счастлива! — лгала она, — так счастлива! так счастлива, что и не
знаю, как бога благодарить! Вот хоть бы Нонночка — никогда я худого слова
от нее не слыхала! Опять и муж у нее… так ласков! так ласков!
— Как бы тебе сказать, голубчик! Для других, может быть, и хорош, а для меня… Не
знаю! не вижу я
от него ласки! Не вижу!
Я
знаю, мне могут сказать, что я отстал
от своего века, что то, что я говорю об отсутствии чувства государственности в квартальных надзирателях, относится к дореформенному времени и что, напротив того, нынешнее поколение квартальных надзирателей очень тонко понимает, чему оно служит и какой идеи является представителем.
Служил он некогда в одной из внутренних губерний акушером при врачебной управе (в то время такая должность была, так и назывался:"акушер врачебной управы"), но акушерства не
знал, а
знал наговор,
от которого зубную боль как рукой снимало.