Неточные совпадения
Во-первых,
скажите, на какой
такой «образ действия» я, русский фрондёр, могу претендовать?
С другой стороны, он никогда не рассуждал и о том, почему жизнь
так настойчиво подстрекает его на бунт против обуздания; ему
сказали, что это происходит оттого, что «плоть немощна» и что «враг силен», — и он на слово поверил этому объяснению.
То же самое должно
сказать и о горохах. И прежние мужицкие горохи были плохие, и нынешние мужицкие горохи плохие. Идеал гороха представлял собою крупный и полный помещичий горох, которого нынче нет, потому что помещик уехал на теплые воды. Но идеал этот жив еще в народной памяти, и вот, под обаянием его, скупщик восклицает: «Нет нынче горохов! слаб стал народ!» Но погодите! имейте терпение! Придет Карл Иваныч и
таких горохов представит, каких и во сне не снилось помещикам!
И капитал целее будет, и пьян все одно будешь!» Словом
сказать,
такое омерзение к иностранным винам внушили, что под конец он даже никакой другой посуды видеть не мог — непременно чтоб был полштоф!
— Так-с, а
скажите, Капитолину-то Егоровну вы хорошо знаете?
— Право, мне совестно! для первого знакомства, и, можно
сказать,
такое одолжение!
— Я понимаю: вам кажется странным, что
такой, можно
сказать, юнец, как я, несет столь непосильное бремя, как бремя, сопряженное с званием исправника.
Словом
сказать, настоящих, «отпетых» бюрократов, которые не прощают, очень мало, да и те вынуждены вести уединенную жизнь. Даже
таких немного, которые прощают без подмигиваний. Большая же часть прощает с пением и танцами, прощает и во все колокола звонит: вот, дескать, какой мы маскарад устроиваем!
Живется этим ревнителям, правду
сказать, довольно-таки холодно и голодно, а к делу они никаким манером пристроиться не могут.
— Отчет? А помнится, у вас же довелось мне вычитать выражение: «ожидать поступков».
Так вот в этом самом выражении резюмируется программа всех моих отчетов, прошедших, настоящих и будущих.
Скажу даже больше: отчет свой я мог бы совершенно удобно написать в моей к — ской резиденции, не ездивши сюда. И ежели вы видите меня здесь, то единственно только для того, чтобы констатировать мое присутствие.
— Нет,
так, по своей охоте ратуем. А впрочем, и то
сказать, горевые мы ратники! Вот кабы тузы-то наши козырные живы были — ну, и нам бы поповаднее было заодно с ними помериться. Да от них, вишь, только могилки остались, а нам-то, мелкоте, не очень и доверяют нынешние правители-то!
— Слуга покорный-с. Нынче, сударь, все молодежь пошла. Химии да физики в ходу, а мы ведь без химий век прожили, а наипаче на божью милость надеялись. Не годимся-с.
Такое уж нонче время настало, что в церкву не ходят, а больше, с позволения
сказать, в удобрение веруют.
— Гм… значит, и я уж сделался в ваших глазах подозрительным… Скоренько! Нет, коли
так, то рассказывайте. Поймите, что ведь до сих пор вы ничего еще не
сказали, кроме того, что дождь — от облаков.
Словом
сказать,
так меня пристигли, что я даже совсем без слов сделался.
— Ну, батя! что христианин-то он — это еще бабушка надвое
сказала! Умница — это
так! Из шельмов шельма — это я и при нем
скажу! — отрекомендовал Терпибедов.
— Позвольте, батюшка! — вновь начал я, — вот вы сейчас
сказали, что Мосягин и теперь здесь живет? Что ж он, так-таки просто и живет?
— А
так мы их понимаем, как есть они по всей здешней округе самый вредный господин-с. Теперича, ежели взять их да еще господина Анпетова,
так это именно можно
сказать: два сапога — пара-с!
— Они самые-с. Позвольте вам доложить!
скажем теперича хошь про себя-с. Довольно я низкого звания человек, однако при всем том
так себя понимаю, что, кажется, тыщ бы не взял, чтобы, значит, на одной линии с мужиком идти! Помилуйте! одной, с позволения
сказать, вони… И боже ты мой! Ну, а они — они ничего-с! для них это, значит, заместо как у благородных господ амбре.
Посетители сидят, чай пьют, все, можно
сказать, в умилении, а он как вошел в фуражке,
так и шмыгнул наверх-с!
—
Так оскорбил!
так оскорбил-с, даже душа во мне вся перевернулась! как перед истинным-с! Помилуйте! тут публика… чай кушают… в умилении-с… а они в фуражке! Все, можно
сказать,
так и ахнули!
— Сделайте ваше одолжение! зачем же им сообщать! И без того они ко мне ненависть питают!
Такую, можно
сказать, мораль на меня пущают: и закладчик-то я, и монетчик-то я! Даже на каторге словно мне места нет! Два раза дело мое с господином Мосягиным поднимали! Прошлой зимой, в самое, то есть, бойкое время, рекрутский набор был, а у меня, по их проискам, два питейных заведения прикрыли! Бунтуют против меня — и кончено дело! Стало быть, ежели теперича им еще
сказать — что же
такое будет!
„ — Друг мой! —
сказали вы мне, — в России без казенной службы прожить нельзя: непременно что-нибудь
такое сделаешь, что вдруг очутишься сосланным в Сибирь, в места не столь отдаленные!“ — Святая истина!
Предположение это
так нелепо и, можно
сказать, даже чудовищно, что ни один адвокат никогда не осмелится остановиться на идее ненаказуемости, и все
так называемые оправдательные речи суть не что иное, как более или менее унизительные варьяции на тему: „не пойман — не вор!“
Когда я докладывал об этом моему генералу, то даже он не мог воздержаться от благосклонной улыбки."А ведь это похоже на дело, мой друг!" —
сказал он, обращаясь ко мне. На что я весело ответил:"Всякое заблуждение, ваше превосходительство, имеет крупицу правды, но правды преждевременной, которая по этой причине и именуется заблуждением". Ответ этот
так понравился генералу, что он эту же мысль не раз после того в Английском клубе от себя повторял.
— Я знаю, что вы хотите
сказать, — остановил он меня, — вы усердны, молодой человек! — в этом отказать вам нельзя! Но вы слишкомусердны, а это
такой недостаток, перед которым даже совершенная бездеятельность представляется качеством далеко не бесполезным. Я более ничего не имею прибавить вам.
А все-таки
скажу, в нашем деле как кому потрафится!
— По правде
сказать, невелико вам нынче веселье, дворянам. Очень уж оплошали вы. Начнем хоть с тебя: шутка
сказать, двадцать лет в своем родном гнезде не бывал!"Где был? зачем странствовал?" — спросил бы я тебя —
так сам, чай, ответа не дашь! Служил семь лет, а выслужил семь реп!
— Женат, четверо детей. Жена у него, в добрый час молвить, хорошая женщина! Уж
так она мне приятна!
так приятна! и покорна, и к дому радельна, словом
сказать, для родителев лучше не надо! Все здесь, со мною живут, всех у себя приютил! Потому, хоть и противник он мне, а все родительское-то сердце болит! Не по нем,
так по присным его! Кровь ведь моя! ты это подумай!
— Да вот и Николай Осипыч воротился! —
сказал Осип Иваныч, подходя к окну, —
так и есть, он самый! Познакомитесь! Он хоть и не воспитывался в коммерческом, а малый с понятием! Кстати, может, и мимо Чемезова проезжал.
Сказавши это, Осип Иваныч опрокинулся на спину и, положив ногу на ногу, левую руку откинул, а правою забарабанил по ручке дивана. Очевидно было, что он собрался прочитать нам предику, но с
таким при этом расчетом, что он будет и разглагольствовать, и на бобах разводить, а мы будем слушать да поучаться.
— Вот это ты дельное слово
сказал. Не спросят — это
так. И ни тебя, ни меня, никого не спросят, сами всё, как следует, сделают! А почему тебя не спросят, не хочешь ли знать? А потому, барин, что уши выше лба не растут, а у кого ненароком и вырастут сверх меры — подрезать маленечко можно!
— Да не обидел ли я тебя тем, что насчет чтениев-то спроста
сказал? — продолжал он, стараясь сообщить своему голосу особенно простодушный тон, —
так ведь у нас, стариков, уж обычай
такой: не все по головке гладим, а иной раз и против шерсти причесать вздумаем! Не погневайся!
Когда давеча Николай Осипыч рассказывал, как он ловко мужичков окружил, как он и в С., и в Р. сеть закинул и довел людей до того, что хоть задаром хлеб отдавай, — разве Осип Иваныч вознегодовал на него? разве он
сказал ему:"Бездельник! помни, что мужику точно
так же дорога его собственность, как и тебе твоя!"? Нет, он даже похвалил сына, он назвал мужиков бунтовщиками и накричал с три короба о вреде стачек, отнюдь, по-видимому, не подозревая, что «стачку», собственно говоря, производил он один.
— Засилие взял, а потому и окружил кругом. На какой базар ни сунься — везде от него приказчики. Какое слово
скажут,
так тому и быть!
— Это
так точно-с! Однако, вот хоть бы ваша милость! говорите вы теперича мне: покажи, мол, Федор, Филипцево! Смею ли я, примерно, не показать?
Так точно и другой покупщик: покажи,
скажет, Федор, Филипцево, — должен ли я, значит, ему удовольствие сделать? Стало быть, я и показываю. А можно, пожалуй, и по-другому показать… но, но! пошевеливай! — крикнул он на коня, замедлившего ход на дороге, усеянной целым переплетом древесных корней.
Само собой, чтобы, примерно, в ответе перед ним не остаться,
скажешь ему: не весь, мол,
такой лес, есть и прогалинки.
— И прикащик прикащику розь, Степан Лукьяныч, — вот как надо
сказать. Одно дело деруновский прикащик, и одно дело — владыкинский прикащик. А в прочих частях, разумеется, коли-ежели господин маслица не пожалеет, с прикащиком все-таки складнее дело сделать можно.
— Вот, ты говоришь:"нестоющий человек", а между тем сам же его привел! Как же
так жить! Ну,
скажи, можно ли жить, когда без подвоха никакого дела сделать нельзя!
Сказавши это, Лукьяныч махнул рукой и ушел в свое логово готовиться к завтрашнему дню. Через полчаса вышел оттуда еще
такой же ветхий старик и начал, вместе с Лукьянычем, запрягать в одноколку мерина.
— Ваше высокоблагородие! позвольте вам доложить! — продолжал он таинственно, — они теперича в
таком пункте состоят, что всего у них, значит, просить можно. Коли-ежели, к примеру, всю дачу продать пожелаете — они всю дачу купят; коли-ежели пустошь какую, или парки, или хоша бы и дом — они и на это согласны! Словом
сказать, с их стороны на всё согласие будет полное!
Лучше
скажу тебе: даже немец здешний
такое мнение об нас, русских, имеет, что в худом-то платье человеку больше верят, нежели который человек к нему в карете да на рысаках к крыльцу подъедет.
— Да, сударь, всякому люду к нам теперь ходит множество. Ко мне — отцы, народ деловой, а к Марье Потапьевне — сынки наведываются. Да ведь и то
сказать: с молодыми-то молодой поваднее, нечем со стариками. Смеху у них там… ну, а иной и глаза таращит — бабенке-то и лестно, будто как по ней калегвардское сердце сохнет! Народ военный, свежий, саблями побрякивает — а время-то, между тем, идет да идет. Бывают и штатские, да всё
такие же румяные да пшеничные — заодно я их всех «калегвардами» прозвал.
Ну,
скажите на милость, зачем тут «калегварды»? что они могут тут поделать, несмотря на всю свою крупитчатость? Вот кабы Дерунову, Осипу Иванычу, годов сорок с плеч долой — это точно! Можно было бы залюбоваться на
такую парочку!
Надо вам
сказать, милая Марья Потапьевна, что никто никогда в целом мире не умел
так стучать зубами, как стучал адвокат Легкомысленный. Слушая его, я иногда переносился мыслью в Испанию и начинал верить в существование кастаньет. Во всяком случае, этот стук до того раздражил мои возбужденные нервы, что я, несмотря на все страдания, не мог ни на минуту уснуть.
— И все-таки стреляй, потому что ты адвокат. В случае чего, ты можешь целый роман выдумать,
сказать, например, что на тебя напала толпа разбойников и ты находился в состоянии самозащиты; а я
сказать этого не могу, потому что лгать не привык.
— В стары годы охоч был. А впрочем,
скажу прямо: и молод был — никогда этих соусСв да труфелей не любил. По-моему, коли-ежели все как следует, налицо,
так труфель тут только препятствует.
— Да как вам
сказать! Я думаю, что вообще, и"от избытка естества", и"от мечтания", материя эта сама по себе
так скудна, что если с утра до вечера об ней говорить, то непременно, в конце концов, должно почувствоваться утомление.
— Ну, нет-с; я вам
скажу, это женщина… это, как по-испански говорится, salado… salada… [пикантная (исп.)]
Так, кажется?
—
Так вот мы здесь, у источника, и побеседуем! —
сказал он, садясь возле меня, — нам с вами тамделать нечего, а вот около крюшончиков… Постойте! я сейчас велю новый принести… с земляникой!
— Да как вам
сказать? первое дело, кровь на старости лет заиграла, а главное, я вам доложу, все-таки жадность.