Неточные совпадения
Не забудьте, что я ничего не ищу, кроме «благих начинаний», а
так как едва
ли сыщется в мире человек, в котором не притаилась бы хотя маленькая соринка этого добра, то понятно, какой перепутанный калейдоскоп должен представлять круг людей, в котором я обращаюсь.
Один (аристократ) говорит, что хорошо бы обуздать мужика, другой (демократ) возражает, что мужика обуздывать нечего, ибо он «предан», а что следует
ли, нет
ли обуздать дворянское вольномыслие; третий (педагог), не соглашаясь ни с первым, ни со вторым, выражает
такое мнение, что ни дворян, ни мужиков обуздывать нет надобности, потому что дворяне — опора, а мужики — почва, а следует обуздать «науку».
Я до
такой степени привыкк ним, что, право, не приходит даже на мысль вдумываться, в чем собственно заключаются те тонкости, которыми один обуздательный проект отличается от другого такового ж. Спросите меня, что либеральнее: обуздывать
ли человечество при помощи земских управ или при помощи особых о земских провинностях присутствий, — клянусь, я не найдусь даже ответить на этот вопрос.
Как бы то ни было, но принцип обуздания продолжает стоять незыблемый, неисследованный. Он написан во всех азбуках, на всех фронтисписах, на всех лбах. Он до того незыблем, что даже говорить о нем не всегда удобно. Не потому
ли, спрашивается, он
так живуч, не потому
ли о нем неудобно говорить, что около него ютятся и кормятся целые армии лгунов?
Меньшинство же (лгуны-фанатики) хотя и подвергает себя обузданию, наравне с массою простецов, но неизвестно еще, почему люди этого меньшинства
так сильно верят в творческие свойства излюбленного ими принципа, потому
ли, что он влечет их к себе своими внутренними свойствами, или потому, что им известны только легчайшие формы его.
Но едва
ли в целом мире найдется
такое неосмысленное существование, которое можно было бы навсегда удержать на исключительно прозябательной колее.
— Это ты насчет того, что
ли, что лесов-то не будет? Нет, за им без опаски насчет этого жить можно. Потому, он умный. Наш русский — купец или помещик — это
так. Этому дай в руки топор, он все безо времени сделает. Или с весны рощу валить станет, или скотину по вырубке пустит, или под покос отдавать зачнет, — ну, и останутся на том месте одни пеньки. А Крестьян Иваныч — тот с умом. У него, смотри, какой лес на этом самом месте лет через сорок вырастет!
—
Так он меня измучил!
так надо мной насмеялся! Верите
ли: даже во сне его увижу —
так вся и задрожу.
— Ну, конечно. А впрочем, коли по правде говорить: что же
такое Скачков? Ну, стоит
ли он того, чтоб его жалеть!
— Он-то! помилуйте! статочное
ли дело! Он уж с утра муху ловит! А ежели явится —
так что ж? Милости просим! Сейчас ему в руки бутыль, и дело с концом! Что угодно — все подпишет!
— Или, говоря другими словами, вы находите меня, для первой и случайной встречи, слишком нескромным… Умолкаю-с. Но
так как, во всяком случае, для вас должно быть совершенно индифферентно, одному
ли коротать время в трактирном заведении, в ожидании лошадей, или в компании, то надеюсь, что вы не откажетесь напиться со мною чаю. У меня есть здесь дельце одно, и ручаюсь, что вы проведете время не без пользы.
Одним словом, никогда не поступит
так, что потом и не разберешь, соглядатай
ли он или действительный вор и заговорщик.
— Так-то вот мы и живем, — продолжал он. — Это бывшие слуги-то! Главная причина: никак забыть не можем. Кабы-ежели бог нам забвение послал, все бы, кажется, лучше было. Сломал бы хоромы-то, выстроил бы избу рублей в двести, надел бы зипун, трубку бы тютюном набил… царствуй!
Так нет, все хочется, как получше. И зальце чтоб было, кабинетец там, что
ли, «мадам! перметте бонжур!», «человек! рюмку водки и закусить!» Вот что конфузит-то нас! А то как бы не жить! Житье — первый сорт!
— Да-с, будешь и театры представлять, как в зной-то палит, а в дождь поливает! Смиряемся-с. Терпим и молчим. В терпении хотим стяжать души наши…
так, что
ли, батя?
— Одним словом, прежде лучше жилось —
так, что
ли, капитан? — поддразнил Колотов.
У здешних крестьян, позвольте вам доложить, издавна
такой обычай: ненастье
ли продолжительное, засуха
ли — лекарство у них на этот счет одно: молебствие.
— А по моему мнению, это не только не к оправданию, но даже к отягчению их участи должно послужить. Потому, позвольте вас спросить: зачем с их стороны поспешность
такая вдруг потребовалась? И зачем, кабы они ничего не опасались, им было на цыпочках идти? Не явствует
ли…
— Извините меня! Довольно неистовых слов слышал: свобода, эмансипация, протолериат!.. И, опять-таки, случай с ребятишками… не достаточно
ли из оного явствует…
Ты пишешь, что стараешься любить своих начальников и делать им угодное. Судя по воспитанию, тобою полученному, я иного и не ожидала от тебя. Но знаешь
ли, друг мой, почему начальники
так дороги твоему сердцу, и почему мы все,tous tant que nous sommes, [все, сколько нас ни на есть (франц.)] обязаны любить данное нам от бога начальство? Прошу тебя, выслушай меня.
Много помог мне и уланский офицер, особливо когда я открыл ему раскаяние Филаретова. Вот истинно добрейший малый, который даже сам едва
ли знает, за что под арестом сидит! И сколько у него смешных анекдотов! Многие из них я генералу передал, и
так они ему пришли по сердцу, что он всякий день, как я вхожу с докладом, встречает меня словами:"Ну, что, как наш улан! поберегите его, мой друг! тем больше, что нам с военным ведомством ссориться не приходится!"
— А коли знаешь,
так, значит, прежде всего бога люби да родителев чти. Почитаешь
ли родителей-то?
До
такой степени это поразило меня, что, взойдя на парадное крыльцо, я даже предложил себе вопрос, не дать
ли тягу.
Вспоминает
ли о прежних сереньких днях, или же он и прошлое свое, вместе с другою ненужною ветошью, сбыл куда-нибудь в
такое место, где его никакими способами даже отыскать нельзя!
— Да не забыл-таки. И знаете
ли, Осип Иваныч, как подходил к вашему дому да увидел, что прежнего постоялого двора нет — как будто жаль стало!
— Что жалеть-то! Вони да грязи мало, что
ли, было? После постоялого-то у меня тут другой домок, чистый, был, да и в том тесно стало. Скоро пять лет будет, как вот эти палаты выстроил. Жить надо
так, чтобы и светло, и тепло, и во всем чтоб приволье было. При деньгах да не пожить? за это и люди осудят! Ну, а теперь побеседуемте, сударь, закусимте; я уж вас от себя не пущу! Сказывай, сударь, зачем приехал? нужды нет
ли какой?
— На пустые поля да на белоус глядючи.
Так, сударь! А надолго
ли, смею спросить, в Чемезово-то собрались?
— То-то. В деревне ведь тоже пить-есть надо. Земля есть, да ее не укусишь. А в Петербурге все-таки что-нибудь добудешь. А ты не обидься, что я тебя спрошу: кончать, что
ли, с вотчиной-то хочешь?
Суждение это было
так неожиданно, что я невольно взглянул на моего собеседника, не рассердился
ли он на что-нибудь. Но он по-прежнему был румян; по-прежнему невозмутимо-благодушно смотрели его глаза; по-прежнему на губах играла приятная улыбка.
— Что
так? не чикуновские
ли приказчики наехали?
— А я
так денно и нощно об этом думаю! Одна подушка моя знает, сколь много я беспокойств из-за этого переношу! Ну, да ладно. Давали христианскую цену — не взяли,
так на предбудущее время и пятидесяти копеек напроситесь. Нет
ли еще чего нового?
— Вот это ты дельное слово сказал. Не спросят — это
так. И ни тебя, ни меня, никого не спросят, сами всё, как следует, сделают! А почему тебя не спросят, не хочешь
ли знать? А потому, барин, что уши выше лба не растут, а у кого ненароком и вырастут сверх меры — подрезать маленечко можно!
— Да не обидел
ли я тебя тем, что насчет чтениев-то спроста сказал? — продолжал он, стараясь сообщить своему голосу особенно простодушный тон, —
так ведь у нас, стариков, уж обычай
такой: не все по головке гладим, а иной раз и против шерсти причесать вздумаем! Не погневайся!
При этой мысли мне сделалось
так скверно, что даже померещилось: не лучше
ли бросить? то есть оставить все по-прежнему и воротиться назад?
— Теперь, брат, не то, что прежде! — говорили одни приезжие, — прежде, бывало, живешь ты в деревне, и никому нет дела, в потолок
ли ты плюешь, химией
ли занимаешься, или Поль де Кока читаешь! А нынче, брат, ау! Химию-то изволь побоку, а читай Поль де Кока, да ещё
так читай, чтобы все твои домочадцы знали, что ты именно Поль де Кока, а не"Общепонятную физику"Писаревского читаешь!
— Это
так точно-с! Однако, вот хоть бы ваша милость! говорите вы теперича мне: покажи, мол, Федор, Филипцево! Смею
ли я, примерно, не показать?
Так точно и другой покупщик: покажи, скажет, Федор, Филипцево, — должен
ли я, значит, ему удовольствие сделать? Стало быть, я и показываю. А можно, пожалуй, и по-другому показать… но, но! пошевеливай! — крикнул он на коня, замедлившего ход на дороге, усеянной целым переплетом древесных корней.
— Эх, Степан Лукьяныч, как это, братец, ты говоришь:"соврал!"Могу
ли я теперича господина обманывать! Может, я через это самое кусок хлеба себе получить надеюсь, а ты говоришь:"соврал!"А я все одно, что перед богом, то и перед господином! Возьмем теперича хоть это самое Филипцево! Будем говорить
так: что для господина приятнее, пять
ли тысяч за него получить или три? Сказывай!
— Потому что у нас всё на чести! — ораторствовал Заяц. — Будем
так говорить: барин лес продает, а Тихон Иванов его осматривает. В одном месте посмотрит — ах, хорош лесок! в другом поглядит — вот
так, брат, лесок! Правильно
ли я говорю?
— Вот ты об Владыкине давеча помянул…
так он вряд
ли у нас купит. Он, слышь, у кандауровского барина всю Палестину торгует! У нас ему не рука.
— Вот, ты говоришь:"нестоющий человек", а между тем сам же его привел! Как же
так жить! Ну, скажи, можно
ли жить, когда без подвоха никакого дела сделать нельзя!
Да, это было оно, это было «потрясение», и вот эти люди, которые
так охотно бледнеют при произнесении самого невинного из заклейменных преданием"страшных слов", — эти люди, говорю я, по-видимому, даже и не подозревают, что рядом с ними, чуть
ли не ими самими, каждый час, каждую минуту, производится самое действительное из всех потрясений, какое только может придумать человеческая злонамеренность!
— Не видал я ее, Осип Иваныч, не привелось в ту пору. А красавица она у вас, сказывают.
Так, значит, вы не одни? Это отлично. Получите концессию, а потом, может быть, и совсем в Петербурге оснуетесь. А впрочем, что ж я! Переливаю из пустого в порожнее и не спрошу, как у вас в К., все
ли здоровы? Анна Ивановна? Николай Осипыч?
— Не без того. Ведь у вас, в Питере, насчет женского-то полу утеснительно; офицерства да чиновничества пропасть заведено, а провизии про них не припасено. Следственно, они и гогочут, эти самые «калегварды».
Так идем, что
ли, к нам?
Отъехали мы верст десять — и вдруг гроза. Ветер; снег откуда-то взялся; небо черное, воздух черный и молнии, совсем не
такие, как у нас, а толстые-претолстые. Мы к проводникам:"Долго
ли, мол, этак будет?" — не понимают. А сами между тем по-своему что-то лопочут да посвистывают.
Вообще старики нерасчетливо поступают, смешиваясь с молодыми. Увы! как они ни стараются подделаться под молодой тон, а все-таки, под конец, на мораль съедут. Вот я, например, — ну, зачем я это несчастное «Происшествие в Абруццских горах» рассказал? То
ли бы дело, если б я провел параллель между Шнейдершей и Жюдик! провел бы весело, умно, с самым тонким запахом милой безделицы! Как бы я всех оживил! Как бы все это разом встрепенулось, запело, загоготало!
— У нас ведь до четырех часов материя-то эта длится… Н-да-с,
так вы, значит, удивлены? А уже мне-то какой сюрприз был,
так и вообразить трудно! Для вас-то, бывало, он все-таки принарядится, хоть сюртучишко наденет, а ведь при мне… Верите
ли, — шепнул он мне на ухо, — даже при семейных моих, при жене-с…
— А знаете
ли что! Ведь я это семейство до сих пор за образец патриархальности нравов почитал.
Так это у них тихо да просто… Ну, опять и медалей у него на шее сколько! Думаю: стало быть, много у этого человека добродетелей, коли начальство его отличает!
— Нет, мой друг, это слишком важно! это
так важно!
так важно! Знаешь
ли ты, чем
такие поступки пахнут?
— Стыдно, сударь! звание дворянина унижаете! — крикнул ему Утробин, но
так как в эту минуту Анпетов находился на другом конце полосы, то неизвестно, слышал
ли он генеральское вразумление или нет.
— Но объясните же наконец, каким образом это могло случиться? Говорите же! что
такое вы тут делали? балы, что
ли, для уездных кокоток устроивали? Говорите! я желаю знать!
— Ну, это-то он, положим, от себя присочинил, а все-таки… Знаете
ли что? потормошите-ка вы Антона Валерьяновича вашего, да и махнем… а я бы вам всё показал!