Неточные совпадения
Это угрюмые
люди, никогда не покидающие марева, созданного их воображением, и
с неумолимою последовательностью проводящие это марево в действительность.
Меньшинство же (лгуны-фанатики) хотя и подвергает себя обузданию, наравне
с массою простецов, но неизвестно еще, почему
люди этого меньшинства так сильно верят в творческие свойства излюбленного ими принципа, потому ли, что он влечет их к себе своими внутренними свойствами, или потому, что им известны только легчайшие формы его.
Ясно, что при такой обстановке совсем невозможно было бы существовать, если б не имелось в виду облегчительного элемента, позволяющего взглянуть на все эти ужасы глазами пьяного
человека, который готов и море переплыть, и
с колокольни соскочить без всякой мысли о том, что из этого может произойти.
Но, скажут, быть может, многие, что же нам до того, сознательно или бессознательно примиряется
человек с жизнью?
Эти
люди совсем не отрицатели и протестанты; напротив того, они сами не раз утверждали его в правилах общежития, сами являлись пламенными защитниками тех афоризмов, которыми он,
с их же слов, окружил себя.
— Помилуйте! прекраснейшие
люди!
С тех самых пор, как умер Скачков… словно рукой сняло! Пить совсем даже перестал, в подряды вступил, откупа держал… Дальше — больше. Теперь церковь строит… в Елохове-то, изволите знать? — он-с! А благодеяниев сколько! И как, сударь, благодеяния-то делает! Одна рука дает, другая не ведает!
— Помилуйте! за что же-с! Вот если б Иван Гаврилыч просил или господин Скачков — ну, тогда дело другое! А то просит
человек основательный, можно сказать, солидный… да я за честь…
Исправником я лишь
с недавнего времени, а прежде состоял при старшем молодом
человеке в качестве младшего молодого
человека и, должно сознаться, блаженствовал, потому что обязанности мои были самые легкие.
Ежели он тщеславен, то любит, чтоб его разумели благородным
человеком, называли масоном и относились к нему
с ласкою и доверием.
Это
человек лет шестидесяти
с лишком, необыкновенно длинный и весьма узкий в кости.
Это был
человек уже пожилой, небольшого роста, тучный,
с большою и почти совсем лысою головой, которую он держал несколько закинув назад.
— Да-с, претерпел-таки. Уж давно думаю я это самое Монрепо побоку — да никому, вишь, не требуется. Пантелею Егорову предлагал: «Купи, говорю! тебе, говорю, все одно, чью кровь ни сосать!» Так нет, и ему не нужно! «В твоем, говорит, Монрепо не
людям, а лягушкам жить!» Вот, сударь, как нынче бывшие холопы-то
с господами со своими поговаривают!
— Эпизодов, ваше высокоблагородие, в жизни каждого
человека довольно бывает-с! а у другого, может быть, и больше их… Говорить только не хочется, а ежели бы, значит, биографию каждого из здешних помещиков начертать — не многим бы по вкусу пришлось!
На оклик Терпибедова вошел
человек, составлявший совершенную противоположность
с запрещенным попом.
Вообще,
с первого же взгляда можно было заключить, что это
человек, устроивающий свою карьеру и считающий себя еще далеко не в конце ее, хотя,
с другой стороны, заметное развитие брюшной полости уже свидетельствовало о рождающейся наклонности к сибаритству.
— Они самые-с. Позвольте вам доложить! скажем теперича хошь про себя-с. Довольно я низкого звания
человек, однако при всем том так себя понимаю, что, кажется, тыщ бы не взял, чтобы, значит, на одной линии
с мужиком идти! Помилуйте! одной,
с позволения сказать, вони… И боже ты мой! Ну, а они — они ничего-с! для них это, значит, заместо как у благородных господ амбре.
И никто их не обидит, потому что у ученого
человека против всякой обиды средствие есть!» Хорошо-с.
Опять и это: «Всякий будто
человек может сам себе удовлетворение сделать» — где же это видано! в каких бессудных землях-с! «Ах! думаю, далеконько вы, Валериан Павлыч, камешок-то забрасываете, да как бы самим потом вытаскивать его не пришлось!» И сейчас же мне, сударь, после того мысль вошла.
С одной стороны, преступление есть осуществление или, лучше сказать, проявление злой человеческой воли.
С другой стороны, злая воля есть тот всемогущий рычаг, который до тех пор двигает
человеком, покуда не заставит его совершить что-либо в ущерб высшей идее правды и справедливости, положенной в основание пятнадцати томов Свода законов Российской империи.
Но когда увидела, что все это есть не что иное, как обдуманный
с твоей стороны подход и что впоследствии вновь эти
люди в злоумышленников переименованы будут, опять утешилась.
Это
человек невысокого роста, плотный, даже коренастый, на первый взгляд угрюмый, но
с необыкновенно кроткими глазами.
Но я,
с своей стороны, его не одобряю и думаю, что озлобление этого
человека оттого происходит, что он не дворянин.
Есть
люди высшие, средние и низшие — и сообразно
с сим опыты!
И все эти
люди, которые завтра же
с полною готовностью проделают всё то, что я проделал вчера, без всякого стыда говорят вам о каких-то основах и краеугольных камнях, посягательство на которые равносильно посягательству на безопасность целого общества!
О, Феофан Филаретов! как часто и
с какою отрадой я вспоминаю о тебе в моем уединении! Ты сказал святую истину: в нашем обществе (зачеркнуто:"ведомстве")
человек, ищущий справедливости, находит одно из двух: или ров львиный, или прелесть сиренскую!..
Человек он был средних дет (лет тридцати пяти или
с небольшим) и чрезвычайно приятной наружности.
Человек робкий, или, как тогда говорилось, «основательный», неохотно ввязывался в операции, которые были сопряжены
с риском и хлопотами.
— Так, балую. У меня теперь почесть четверть уезда земли-то в руках. Скупаю по малости, ежели кто от нужды продает. Да и услужить хочется — как хорошему
человеку не услужить! Все мы боговы слуги, все друг дружке тяготы нести должны. И
с твоей землей у меня купленная земля по смежности есть. Твои-то клочки к прочим ежели присовокупить — ан дача выйдет. А у тебя разве дача?
— Сынов двое, да дочь еще за полковника выдана. Хороший
человек, настоящий. Не пьет; только одну рюмку перед обедом. Бережлив тоже. Живут хорошо,
с деньгами.
— Нет, я на этот счет
с оглядкой живу. Ласкать ласкаю, а баловать — боже храни! Не видевши-то денег, она все лишний раз к отцу
с матерью забежит, а дай ей деньги в руки — только ты ее и видел. Э, эх! все мы, сударь,
люди, все человеки! все денежку любим! Вот помирать стану — всем распределю, ничего
с собой не унесу. Да ты что об семье-то заговорил? или сам обзавестись хочешь?
Он даже не ждет
с моей стороны «поступков», а просто, на основании Тришкиных показаний, проникает в тайники моей души и одним почерком пера производит меня или в звание"столпа и опоры", или в звание"опасного и беспокойного
человека", смотря по тому, как бог ему на душу положит!
Да и один ли становой! один ли исправник! Вон Дерунов и партикулярный
человек, которому ничего ни от кого не поручено, а попробуй поговори-ка
с ним по душе! Ничего-то он в психологии не смыслит, а ежели нужно, право, не хуже любого доктора философии всю твою душу по ниточке разберет!
Когда давеча Николай Осипыч рассказывал, как он ловко мужичков окружил, как он и в
С., и в Р. сеть закинул и довел
людей до того, что хоть задаром хлеб отдавай, — разве Осип Иваныч вознегодовал на него? разве он сказал ему:"Бездельник! помни, что мужику точно так же дорога его собственность, как и тебе твоя!"? Нет, он даже похвалил сына, он назвал мужиков бунтовщиками и накричал
с три короба о вреде стачек, отнюдь, по-видимому, не подозревая, что «стачку», собственно говоря, производил он один.
Мне начинает казаться, что на меня со всех сторон устремлены подозрительные взоры, что в голове
человека,
с которым я имею дело, сама собою созревает мысль:"А ведь он меня хочет надуть!"И кто же может поручиться, что и в моей голове не зреет та же мысль? не думаю ли и я
с своей стороны:"А ведь он меня хочет надуть!"
Здесь, по манию этих зверообразных
людей, получает принцип собственности свою санкцию! здесь
с восхода до заката солнечного поются ему немолчные гимны! здесь стригут и бреют и кровь отворяют!
— Вот погодите! — говорил он, спровадив какого-нибудь претендента на обладание Опалихой, — он еще ужо придет, мы его тут
с одним
человеком стравим!
Это среднего роста
человек, жиденький, белокуренький,
с подстриженною рыжеватою бородкой,
с маленькими бегающими глазками, обрамленными розовыми, как у кролика, веками,
с востреньким носом.
— А я что же говорю! Я то же и говорю: кабы теперича капитал в руки — сейчас бы я это самое Филипцево… то есть, ни в жизнь бы никому не уступил! Да тут, коли
человек с дарованием… тут конца-краю деньгам не будет!
— Да ведь это значит прямо мошенничать!
С пьяным
человеком в сделку входить!
Да, это было оно, это было «потрясение», и вот эти
люди, которые так охотно бледнеют при произнесении самого невинного из заклейменных преданием"страшных слов", — эти
люди, говорю я, по-видимому, даже и не подозревают, что рядом
с ними, чуть ли не ими самими, каждый час, каждую минуту, производится самое действительное из всех потрясений, какое только может придумать человеческая злонамеренность!
Видно было, что при этом он имел в виду одну цель: так называемое"заговариванье зубов", но, как
человек умный, он и тут различал
людей и знал, кому можно"заговаривать зубы"и наголо и кому
с тонким оттенком юмора, придающего речи приятный полузагадочный характер.
В столовой стоял раздвинутый стол, уставленный фруктами, конфектами и крюшонами
с шампанским; в кабинете у Осипа Иваныча, вокруг трех соединенных ломберных столов, сидело
человек десять, которые играли в стуколку.
Круглый живот, круглая спина, округлые ляжки, круглые, как сосиски, пальцы — все это
с первого раза делало впечатление, что вот-вот этот
человек сейчас засеменит ногами и побежит, куда приказано.
— Смеется — ему что! — Помилуйте! разве возможная вещь в торговом деле ненависть питать! Тут, сударь, именно смеяться надо, чтобы завсегда в
человеке свободный дух был. Он генерала-то смешками кругом пальца обвел; сунул ему, этта, в руку пакет,
с виду толстый-претолстый: как, мол? — ну, тот и смалодушествовал. А в пакете-то ассигнации всё трехрублевые. Таким манером он за каких-нибудь триста рублей сразу
человека за собой закрепил. Объясняться генерал-то потом приезжал.
Генерал называет Антошку подлецом и христопродавцем; Антошка называет генерала"гнилою колодою". Оба избегают встреч друг
с другом, оба стараются даже не думать друг об друге, и оба не могут ступить шагу, чтобы одному не бросился в глаза новый
с иголочки домик"нового
человека", а другому — тоже не старая, но уже несомненно потухающая усадьба"ветхого
человека"…
Приехал к нему в побывку сын, новоиспеченный двадцатилетний титулярный советник, молодой
человек,
с честью прошедший курс наук в самых лучших танцклассах того времени и основательно изучивший всего Поль де Кока.
Пробиться при таких условиях было мудрено, и как бы ни изворотлив был ум
человека, брошенного общественною табелью рангов на последнюю ступень лестницы, — лично для него эта изворотливость пропадала даром и много-много ежели давала возможность кое-как свести концы
с концами.
Во множестве появились неведомые
люди (те же Антошки, но только называвшие себя"исследователями"),
с пронзительными, почти колючими взорами,
с острым и развитым обонянием и
с непоколебимою решимостью в Тетюшах открыть Америку.
— Да, батюшка! — говорил он Антошке, — вы правду сказывали! Это не промышленник, а истукан какой-то! Ни духа предприимчивости, ни понимания экономических законов… ничего! Нет-с! нам не таких
людей надобно! Нам надобно совсем других
людей… понимаете? Вот как мы
с вами, например! А? Понимаете? вот как мы
с вами?
С этих пор он делается солидным
человеком, вместо «Антошки» начинает именоваться"Антоном Верельянычем", а прозвище «Стрела» заменяет фамилиею «Стрелов».