Неточные совпадения
И вам ничего не остается делать, как согласиться
с этим воплем, потому что вы видите собственными глазами и чуете
сердцем, как всюду, и на земле и под землею, и на воде и под водою — всюду ползет немец.
Никогда, никогда, даже в Париже, мое
сердце не билось
с такой силой, как в тот момент, когда святая Москва впервые открылась моим глазам.
Кстати: говоря о безуспешности усилий по части насаждения русской бюрократии, я не могу не сказать несколько слов и о другом, хотя не особенно дорогом моему
сердцу явлении, но которое тоже играет не последнюю роль в экономии народной жизни и тоже прививается
с трудом. Я разумею соглядатайство.
Зная твое доброе
сердце, я очень понимаю, как тягостно для тебя должно быть всех обвинять; но если начальство твое желает этого, то что же делать, мой друг! — обвиняй! Неси сей крест
с смирением и утешай себя тем, что в мире не одни радости, но и горести! И кто же из нас может сказать наверное, что для души нашей полезнее: первые или последние! Я, по крайней мере, еще в институте была на сей счет в недоумении, да и теперь в оном же нахожусь.
Много помог мне и уланский офицер, особливо когда я открыл ему раскаяние Филаретова. Вот истинно добрейший малый, который даже сам едва ли знает, за что под арестом сидит! И сколько у него смешных анекдотов! Многие из них я генералу передал, и так они ему пришли по
сердцу, что он всякий день, как я вхожу
с докладом, встречает меня словами:"Ну, что, как наш улан! поберегите его, мой друг! тем больше, что нам
с военным ведомством ссориться не приходится!"
Ранним утром поезд примчал нас в Т***. Я надеялся, что найду тут своих лошадей, но за мной еще не приехали. В ожидании я кое-как приютился в довольно грязной местной гостинице и, имея
сердце чувствительное, разумеется, не утерпел, чтобы не повидаться
с дорогими свидетелями моего детства:
с постоялым двором и его бывшим владельцем.
— Я-то сержусь! Я уж который год и не знаю, что за «
сердце» такое на свете есть! На мужичка сердиться! И-и! да от кого же я и пользу имею, как не от мужичка! Я вот только тебе по-христианскому говорю: не вяжись ты
с мужиком! не твое это дело! Предоставь мне
с мужика получать! уж я своего не упущу, всё до копейки выберу!
Кончено.
С невыносимою болью в
сердце я должен был сказать себе: Дерунов — не столп! Он не столп относительно собственности, ибо признает священною только лично ему принадлежащую собственность. Он не столп относительно семейного союза, ибо снохач. Наконец, он не можетбыть столпом относительно союза государственного, ибо не знает даже географических границ русского государства…
Но ведь для этого надобно жить в Чемезове, надобно беспокоиться, разговаривать, хлопать по рукам, запрашивать, уступать… А главное, жить тут, жить
с чистым
сердцем, на глазах у всевозможных сердцеведцев, официальных и партикулярных, которыми кишит современная русская провинция! Вот что страшит. Еще в Петербурге до меня доходили, через разных приезжих из провинции, слухи об этих новоявленных сердцеведцах.
— Что им делается! Цветут красотой — и шабаш. Я нынче со всеми в миру живу, даже
с Яшенькой поладил. Да и он за ум взялся: сколь прежде строптив был, столь нонче покорен. И так это родительскому
сердцу приятно…
— Да, сударь, всякому люду к нам теперь ходит множество. Ко мне — отцы, народ деловой, а к Марье Потапьевне — сынки наведываются. Да ведь и то сказать:
с молодыми-то молодой поваднее, нечем со стариками. Смеху у них там… ну, а иной и глаза таращит — бабенке-то и лестно, будто как по ней калегвардское
сердце сохнет! Народ военный, свежий, саблями побрякивает — а время-то, между тем, идет да идет. Бывают и штатские, да всё такие же румяные да пшеничные — заодно я их всех «калегвардами» прозвал.
Речь эта сильно пришлась по
сердцу генералу. Он даже унынье
с себя сбросил и несколько дней сряду ходил по усадьбе орлом. Стрелов в это время осматривал земельную дачу и каждый вечер докладывал о результате осмотра.
А так как,
с другой стороны, я достоверно знаю, что все они кончались словами: вменить начальникам губерний в обязанностьи т. д., то, положив руку на
сердце, я
с уверенностью могу сказать, что содержание их мне заранее известно до точности, а следовательно, и читать их особенной надобности для меня не настоит.
Марья Петровна радовалась успехам Митеньки, во-первых, потому, что это не позволяло Сенечке говорить:"Все у вас дети пастухи — я один генерал!"и, во-вторых, потому, что Митенька один умел сдерживать Феденьку, эту скорбь и вместе
с тем радость и чаянье ее материнского
сердца.
С первого же взгляда на эту женщину я почувствовал в
сердце неотразимое желание покорить ее.
Для самолюбия женщины большой удар, если избранник ее
сердца открывает большие глаза, когда при нем говорят о фенианском вопросе, об интернационале, о старокатоликах etc., если он смешивает Геродота
с генералом Михайловским-Данилевским, Сафо
с г-жою Кохановскою, если на вопрос о Гарибальди он отвечает известием о новом фасоне гарибальдийки.
Довольно. Еще раз прошу: внимательно обсуди настоящее мое письмо и не забывай ту, которая
сердцем всегда
с тобою, —
Но, само собою разумеется, что где бы я ни была,
сердцем я всегда
с тобою.
Из обращения Тейтча к германскому парламенту мы узнали, во-первых, что человек этот имеет общее a tous les coeurs bien nes [всем благородным
сердцам (франц.)] свойство любить свое отечество, которым он почитает не Германию и даже не отторгнутые ею, вследствие последней войны, провинции, а Францию; во-вторых, что, сильный этою любовью, он сомневается в правильности присоединения Эльзаса и Лотарингии к Германии, потому что
с разумными существами (каковыми признаются эльзас-лотарингцы) нельзя обращаться как
с неразумными, бессловесными вещами, или, говоря другими словами, потому что нельзя разумного человека заставить переменить отечество так же легко, как он меняет белье; а в-третьих, что, по всем этим соображениям, он находит справедливым, чтобы совершившийся факт присоединения был подтвержден спросом населения присоединенных стран, действительно ли этот факт соответствует его желаниям.
Можно ли, например, оспоривать, что чебоксарская подоплека добротнее французской? не будет ли это противно тем инстинктам отечестволюбия, которые так дороги моему
сердцу? не рассердит ли это, наконец, Плешивцева, который хоть и приятель, а вдруг возьмет да крикнет: «Караул! измена?!» И ничего ты
с ним не поделаешь, потому что он крепко стоит на чебоксарской почве, а ты колеблешься!
Надобно, чтоб он беспрестанно был лицом к лицу
с государством, чтобы последнее, так сказать, проникло в самое
сердце его.
И шли эти люди, в чаянье на ратницкий счет"страны света"увидать, шли
с легким
сердцем, не зная, не ведая, куда они путь-дороженьку держат и какой такой Севастополь на свете состоит, что такие за «ключи», из-за которых сыр-бор загорелся.
Мы мчались на всех парах по направлению из Кенигсберга в Вержболово. Вот Вёлау, вот Инстербург, вот Гумбинен… скоро, теперь скоро!
Сердце робело, как бы припоминая старую привычку болеть; саднящая тревога распространялась по всему организму; глаза закрывались, словно боясь встретиться
с неожиданностью.
— Помилуйте! да мы! да никогда! да упаси боже! — слышались мне воображаемые голоса соотечественниц и соотечественников,
с готовностью и
с чистым
сердцем устремляющихся на"Страшный суд".
Неточные совпадения
Городничий. И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на
сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь.
С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
Лука Лукич. Что ж мне, право,
с ним делать? Я уж несколько раз ему говорил. Вот еще на днях, когда зашел было в класс наш предводитель, он скроил такую рожу, какой я никогда еще не видывал. Он-то ее сделал от доброго
сердца, а мне выговор: зачем вольнодумные мысли внушаются юношеству.
Я, кажется, всхрапнул порядком. Откуда они набрали таких тюфяков и перин? даже вспотел. Кажется, они вчера мне подсунули чего-то за завтраком: в голове до сих пор стучит. Здесь, как я вижу, можно
с приятностию проводить время. Я люблю радушие, и мне, признаюсь, больше нравится, если мне угождают от чистого
сердца, а не то чтобы из интереса. А дочка городничего очень недурна, да и матушка такая, что еще можно бы… Нет, я не знаю, а мне, право, нравится такая жизнь.
Впопад ли я ответила — // Не знаю… Мука смертная // Под
сердце подошла… // Очнулась я, молодчики, // В богатой, светлой горнице. // Под пологом лежу; // Против меня — кормилица, // Нарядная, в кокошнике, //
С ребеночком сидит: // «Чье дитятко, красавица?» // — Твое! — Поцаловала я // Рожоное дитя…
Чудо
с отшельником сталося: // Бешеный гнев ощутил, // Бросился к пану Глуховскому, // Нож ему в
сердце вонзил!