Неточные совпадения
Ежели нужно только „подождать“,
то отчего же не „подождать“?» Все это до
того резонно, что так и кажется, будто кто-то
стоит и подталкивает сзади: подожди да подожди!
Стоит только припомнить сказки о «почве» со всею свитою условных форм общежития, союзов и проч., чтобы понять, что вся наша бедная жизнь замкнута тут, в бесчисленных и перепутанных разветвлениях принципа обуздания, из которых мы тщетно усиливаемся выбраться
то с помощью устного и гласного судопроизводства,
то с помощью переложения земских повинностей из натуральных в денежные…
Как бы
то ни было, но принцип обуздания продолжает
стоять незыблемый, неисследованный. Он написан во всех азбуках, на всех фронтисписах, на всех лбах. Он до
того незыблем, что даже говорить о нем не всегда удобно. Не потому ли, спрашивается, он так живуч, не потому ли о нем неудобно говорить, что около него ютятся и кормятся целые армии лгунов?
«Что случилось? — в смущении спрашивает он себя, — не обрушился ли мир? не прекратила ли действие завещанная преданием общественная мудрость?» Но и мир, и общественная мудрость
стоят неприкосновенные и нимало не тронутые
тем, что в их глазах гибнет простец, которого бросила жена, которому изменил друг, у которого сосед отнял поле.
— Отчего же у него так запущено? — удивляетесь вы, уже безотчетно подчиняясь какому-то странному внушению, вследствие которого выражения «немец» и «запущенность» вам самим начинают казаться несовместимыми, тогда как
та же запущенность показалась бы совершенно естественною, если бы рядом с нею
стояло имя Павла Павловича господина Величкина.
— Сибирян-то? Задаром взял. Десятин с тысячу места здесь будет, только все лоскутками: в одном месте клочок, в другом клочок. Ну, Павел Павлыч и видит, что возжаться тут не из чего. Взял да на круг по двадцать рублей десятину и продал. Ан одна усадьба кирпичом
того стоит. Леску тоже немало, покосы!
— Ну, конечно. А впрочем, коли по правде говорить: что же такое Скачков? Ну,
стоит ли он
того, чтоб его жалеть!
Я догадался, что имею дело с бюрократом самого новейшего закала. Но — странное дело! — чем больше я вслушивался в его рекомендацию самого себя,
тем больше мне казалось, что, несмотря на внешний закал, передо мною
стоит все
тот же достолюбезный Держиморда, с которым я когда-то был так приятельски знаком. Да, именно Держиморда! Почищенный, приглаженный, выправленный, но все такой же балагур, готовый во всякое время и отца родного с кашей съесть, и самому себе в глаза наплевать…
— Да-с, но вы забываете, что у нас нынче смутное время
стоит. Суды оправдывают лиц, нагрубивших квартальным надзирателям, земства разговаривают об учительских семинариях, об артелях, о сыроварении. Да и представителей нравственного порядка до пропасти развелось: что ни шаг,
то доброхотный ревнитель. И всякий считает долгом предупредить, предостеречь, предуведомить, указать на предстоящую опасность… Как тут не встревожиться?
— Ну, до этого-то еще далеко! Они объясняют это гораздо проще; во-первых, дробностью расчетов, а во-вторых,
тем, что из-за какого-нибудь гривенника не
стоит хлопотать. Ведь при этой системе всякий старается сделать все, что может, для увеличения чистой прибыли, следовательно,
стоит ли усчитывать человека в
том, что он одним-двумя фунтами травы накосил меньше, нежели другой.
Стою, это, в дверях и вижу только одно: что у них сидит наш крестьянин Лука Прохоров, по замечанию моему, самый
то есть злейший бунтовщик.
Он действительно минуты две
постоял, потом как-то боком придвинул стул и боком же сел на него. Но вслед за
тем опять вскочил, словно его обожгло. Терпибедов и отец Арсений тыкали между
тем вилками в кусочки колбасы и икры и проглатывали рюмку за рюмкой.
Словом сказать, передо мной
стоял прежний Осип Иванов, но только посановитее и в
то же время поумытее и пощеголеватее.
А
то, что местное население старается всячески повредить победоносному врагу, устроивает ему изменнические засады, бежит в леса, заранее опустошая и предавая огню все, что
стоит на его пути, предательски убивает солдат и офицеров, словом сказать, совершает все, что дикость и варварство могут внушить ему… тогда как теперь…
— Что вы! что вы! да Осип Иваныч обидится! Не
те уж мы нынче, что прежде были! — прибавил он, уже
стоя, мне на ухо.
— А не
то, может быть, вы закусить бы предпочли? — продолжал он, возвратившись, — и закуска в передней совсем готовая
стоит. У нас все так устроено, чтоб по первому манию… Угодно?
Внутри дома три комнаты оштукатурены совсем, в двух сделаны приготовления,
то есть приколочена к стенам дрань, в прочих — стены
стояли голые.
Холодность эта мало-помалу перешла и на Агнушку, особливо с
тех пор, как генерал, однажды
стоя у окна, увидал, что Агнушка, озираясь, идет со скотного двора и что-то хоронит под фартуком.
Оказывалось, что воплинская экономия, со всеми ее обезлесенными угодьями,
стоит много-много двадцать тысяч рублей; сверх
того, оставалось еще одно выкупное свидетельство в десять тысяч рублей.
— Очень, очень приятно, — любезничал Петенька, между
тем как Авдотья Григорьевна,
стоя перед ним с подносом в руках, кланялась и алела. — Да вы что ж это, Авдотья Григорьевна, с подносом
стоите? Вы с нами присядьте! поговорим-с.
Итак, изречение: «не пойман — не вор», как замена гражданского кодекса, и французская болезнь, как замена кодекса нравственного… ужели это и есть
та таинственная подоплека,
то искомое «новое слово», по поводу которых в свое время было писано и читано столько умильных речей? Где же основы и краеугольные камни? Ужели они сосланы на огород и
стоят там в виде пугал… для «дураков»?
Если его ограбят, он старается изловить грабителя, и буде изловит,
то говорит:"
Стой! законами грабить не позволяется!"Если он сам ограбит,
то старается схоронить концы в воду, и если ему это удастся,
то говорит:"Какие такие ты законы для дураков нашел! для дураков один закон: учить надо!"И все кругом смеются: в первом случае смеются
тому, что дурака поймали, во втором —
тому, что дурака выучили.
Между
тем как я предавался этим размышлениям, лошади как-то сами собой остановились. Выглянувши из тарантаса, я увидел, что мы
стоим у так называемого постоялого двора, на дверях которого красуется надпись:"распивочно и навынос". Ямщик разнуздывает лошадей, которые трясут головами и громыхают бубенчиками.
Постой, думаю, я
те уважу! я
те в канаву вывалю!"А знаешь ли, говорю, Меропа Петровна, что я тебя могу в канаву сейчас вывалить!"–"Не смеешь", — говорит.
Чтобы определить их, нам
стоит только заглянуть вот в эту книгу (я поднимаю десятый
том и показываю публике), и мы убедимся, что владение, какими бы эпитетами мы ни сдобривали его, не только не однородно с собственностью, но даже исключает последнюю.
Кто знает? быть может, благодаря этим неслышным вторжениям, уже колеблется и
тот всем нам дорогой храм собственности, о котором я сейчас говорил и на страже которого мы
стоим…
— Помилуйте! что вы! да я на
том стою! В"нашей уважаемой газете"я только об этом и пишу!
Я знал, что для Тебенькова всего дороже в женщине — ее неведение и что он
стоит на этой почве
тем более твердо, что она уже составила ему репутацию в глазах"наших дам". Поэтому я даже не пытался возражать ему на этом пункте.
Мой друг дрогнул. Я очень ясно прочитал на его лице, что у него уж готов был вицмундир, чтоб ехать к князю Ивану Семенычу, что опоздай я еще минуту — и кто бы поручился за
то, что могло бы произойти! Однако замешательство его было моментальное. Раскаяние мое видимо тронуло его. Он протянул мне обе руки, и мы долгое время
стояли рука в руку, чувствуя по взаимным трепетным пожиманиям, как сильно взволнованы были наши чувства.
Мы все, tant que nous sommes, [сколько нас ни на есть (франц.)] понимаем, что первозданная Таутова азбука отжила свой век, но, как люди благоразумные, мы говорим себе: зачем подрывать
то, что и без
того стоит еле живо, но на чем покуда еще висит проржавевшая от времени вывеска с надписью: «Здесь начинается царство запретного»?
Вот лозунг, к которому пришла вся наша либеральная партия, et tant qu'elle restera dans ces convictions, la police n'aura rien а у redire! [и пока она будет на
том стоять, полиция ни в чем не сможет ее упрекнуть (франц.)]
День
стоял серый, не холодный, но с легким морозцем, один из
тех дней, когда Невский, около трех часов, гудит народом.
— А
то угольная порожнем
стоит!
Одним словом, я до
того увлеклась моими воспоминаниями, что даже не заметила, что Butor
стоит в дверях и во все горло хохочет.
P. S. Вчера, в
то самое время, как я разыгрывал роли у Полины, Лиходеева зазвала Федьку и поднесла ему стакан водки. Потом спрашивала, каков барин? На что Федька ответил:"Барин насчет женского полу — огонь!"Должно быть, ей это понравилось, потому что сегодня утром она опять вышла на балкон и
стояла там все время, покуда я смотрел на нее в бинокль. Право, она недурна!"
Когда я думаю, что об этом узнает Butor,
то у меня холодеет спина. Голубушка! брось ты свою меланхолию и помирись с Butor'ом. Au fond, c'est un brave homme! [В сущности, он славный парень! (франц.)] Ведь ты сама перед ним виновата — право, виновата! Ну, что тебе
стоит сделать первый шаг? Он глуп и все забудет! Не могу же я погибнуть из-за
того только, что ты там какие-то меланхолии соблюдаешь!
Передо мной
стояла все
та же шестнадцатилетняя Машенька, которая когда-то так"боялась вечности".
А на меня он, по-видимому, именно смотрел как на «встречного»,
то есть как на человека, перед которым не
стоит метать бисера, и если не говорил прямо, что насилует себя, поддерживая какие-то ненужные и для него непонятные родственные связи,
то, во всяком случае, действовал так, что я не мог не понимать этого.
Вопрос странный, почти необыкновенный; но
тем не менее, коль скоро он однажды
стоит перед вами,
то не ответить на него невозможно.
Напрасно Машенька заговаривала, указывая
то на липовый круг,
то на лужайку, обсаженную березами:"Помнишь, как мы тут игрывали?"Или:"Помнишь, как в папенькины именины покойница Каролина Федоровна (это была гувернантка Маши) под вон
теми березами группу из нас устроила: меня посредине с гирляндой из розанов поставила, а ты и братец Владимир Иваныч — где он теперь? кажется, в Москве, в адвокатах служит? — в виде ангелов, в васильковых венках, по бокам
стояли?
Благонравен ли русский мужик? Привязан ли он к
тем исконным основам, на которых зиждется человеческое общество? Достаточно ли он обеспечен в матерьяльном отношении? Какую дозу свободы может он вынести, не впадая в самонадеянные преувеличения и не возбуждая в начальстве опасений? — вот нешуточные вопросы, которые обращались к нам, людям, имевшим случай
стоять лицом к лицу с русским народом…
И Тейтч, и эти люди
стоят на одной и
той же почве, говорят одним и
тем же языком и об одном и
том же предмете.
—
Постой! это другой вопрос, правильно или неправильно поступали французы. Речь идет о
том, имеет ли француз настолько сознательное представление об отечестве, чтобы сожалеть об утрате его, или не имеет его? Ты говоришь, что у французов, вместо жизни духа — один канкан; но неужели они с одним канканом прошли через всю Европу? неужели с одним канканом они офранцузили Эльзас и Лотарингию до такой степени, что провинции эти никакого другого отечества, кроме Франции, не хотят знать?
Можно ли, например, оспоривать, что чебоксарская подоплека добротнее французской? не будет ли это противно
тем инстинктам отечестволюбия, которые так дороги моему сердцу? не рассердит ли это, наконец, Плешивцева, который хоть и приятель, а вдруг возьмет да крикнет: «Караул! измена?!» И ничего ты с ним не поделаешь, потому что он крепко
стоит на чебоксарской почве, а ты колеблешься!
Покуда люди жили"без тоски, без думы роковой", до
тех пор и столпы
стояли твердо и прямо.
Кончилось
тем, что восторжествовал все-таки индивидуализм, а государственность должна была уступить. Правда, что Терпугов оставлял поле битвы понемногу: сначала просто потому, что говорить о пустяках не
стоило, потом — потому, что надо же старушку чем-нибудь почтить; но, наконец, разговаривая да разговаривая, и сам вошел во вкус птенцовских лугов.
Но она
стояла неподвижно, раскрывши глазки, в которых словно застыли две слезинки, появившиеся еще в начале семейной сцены. Казалось, она ровно ничего не понимала в
том сумбуре, который бормотал ее муж.
И жизнь его течет легко и обильно, проникнутая сознанием
тех благ, которые изливаются на него государством, и решимостью
стоять за него, по крайней мере, до
тех пор, пока этой решимости не будет угрожать серьезная опасность.
— Многие из вас, господа, не понимают этого, — сказал он, не
то гневно, не
то иронически взглядывая в
ту сторону, где
стояли члены казенной палаты, — и потому чересчур уж широкой рукой пользуются предоставленными им прерогативами. Думают только о себе, а про старших или совсем забывают, или не в
той мере помнят, в какой по закону помнить надлежит. На будущее время все эти фанаберии должны быть оставлены. Яздесь всех критикую, я-с. А на себя никаких критик не потерплю-с!
За кофеем последовало взаимное представление мужей, а когда поезд тронулся,
то знакомство уже
стояло на прочном основании, и между новыми приятелями, без задержки, полилась вольная русская речь.