Когда я докладывал об этом моему генералу, то даже он не мог воздержаться от благосклонной улыбки."А ведь это похоже на дело, мой друг!" — сказал он, обращаясь ко мне. На что я весело ответил:"Всякое заблуждение, ваше превосходительство, имеет крупицу правды, но правды преждевременной, которая по этой причине и именуется заблуждением". Ответ этот так понравился генералу, что он эту же мысль не раз
после того в Английском клубе от себя повторял.
Тем этот достославный спор и кончился; Сенечка думал удивить маменьку разнообразием познаний и полетом фантазии, но, вместо того, осрамился прежде, нежели успел что-нибудь высказать.
После того он несколько раз порывался ввернуть еще что-нибудь насчет эмансипации (блаженное время! ее тогда не было!), но Марья Петровна раз навсегда так дико взглянула на него, что он едва-едва не проглотил язык.
Затем, очень лестно отозвавшись об ополчении, которому предстоит в близком будущем выполнение славной задачи умиротворения, он перешел от внешних врагов к внутренним (он первый употребил это выражение, и так удачно, что
после того оно вполне акклиматизировалось в нашем административном обиходе), которых разделил на две категории. К первой он отнес беспокойных людей вообще и критиков в особенности.
Неточные совпадения
— Имение его Пантелей Егоров, здешний хозяин, с аукциона купил. Так, за ничто подлецу досталось. Дом снес, парк вырубил, леса свел, скот выпродал…
После музыкантов какой инструмент остался — и
тот в здешний полк спустил. Не узнаете вы Грешищева! Пантелей Егоров по нем словно француз прошел! Помните, какие караси в прудах были — и
тех всех до одного выловил да здесь в трактире мужикам на порции скормил! Сколько деньжищ выручил — страсть!
— Что жалеть-то! Вони да грязи мало, что ли, было?
После постоялого-то у меня тут другой домок, чистый, был, да и в
том тесно стало. Скоро пять лет будет, как вот эти палаты выстроил. Жить надо так, чтобы и светло, и тепло, и во всем чтоб приволье было. При деньгах да не пожить? за это и люди осудят! Ну, а теперь побеседуемте, сударь, закусимте; я уж вас от себя не пущу! Сказывай, сударь, зачем приехал? нужды нет ли какой?
Не успели мы снять с себя верхнее платье и расположиться, как нам принесли овечьего сыру, козьего молока и горячих лепешек. Но таких вкусных лепешек, милая Марья Потапьевна, я ни прежде, ни
после — никогда не едал! А шельмы пастухи и прислуживают нам и между
тем всё что-то по-своему лопочут.
Он знал, конечно, что все эти завещания вздор, что Марья Петровна пишет их от нечего делать, что она на следующей же неделе, немедленно
после их отъезда, еще два завещания напишет, но какая-то робкая и вместе с
тем беспокойная мысль шевелилась у него в голове.
В первый раз уведомила о своем вступлении во вторичный законный брак с Филофеем Павлычем Промптовым,
тем самым, которому она, еще будучи вдовою
после первого мужа, приготовляла фонтанели на руки и налепляла пластырь на фистулу под левою скулой.
— Это — ответ матери на мое письмо, — объяснил Коронат, когда я окончил чтение. — Я просил ее давать мне по триста рублей в год, покуда я не кончу академического курса.
После я обязуюсь от нее никакой помощи не требовать и, пожалуй, даже возвратить
те полторы тысячи рублей, которые она употребит на мое содержание; но до
тех пор мне нужно.
То есть, коли хотите, я могу обойтись и без этих денег, но это может повредить моим занятиям.
И когда мы,
после долгих лет скитаний, вновь встретились в Петербурге,
то эта складка прежде всего бросилась в глаза и вновь сделалась для нас соединительным звеном.
И все словно замерли, в ожидании, что будет. И вот однажды,
после пульки, подсел старик к батальонному командиру и некоторое время до
того пристально смотрел на него, что полковник весь съежился.
— Да, — сказал он
после минутного молчания, — какая-нибудь тайна тут есть."Не белы снеги"запоют — слушать без слез не можем, а обдирать народ — это вольным духом, сейчас! Или и впрямь казна-матушка так уж согрешила, что ни в ком-то к ней жалости нет и никто ничего не видит за нею! Уж на что казначей — хранитель, значит! — и
тот в прошлом году сто тысяч украл! Не щемит ни в ком сердце по ней, да и все тут! А что промежду купечества теперь происходит — страсть!
— Да уж там когда бы
то ни было, хоть при царе Горохе, а всё наше было. И это, и дальше всё. Отцы наши тут жили, мощи наших угодников почивали. Кёнигсберг-то Королевцем назывался, а это уж
после немцы его в Кенигсберг перекрестили.
Неточные совпадения
Анна Андреевна.
После? Вот новости —
после! Я не хочу
после… Мне только одно слово: что он, полковник? А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню это! А все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас». Вот тебе и сейчас! Вот тебе ничего и не узнали! А все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь, и давай пред зеркалом жеманиться: и с
той стороны, и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится, а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в
то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело
после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
)Да если приезжий чиновник будет спрашивать службу: довольны ли? — чтобы говорили: «Всем довольны, ваше благородие»; а который будет недоволен,
то ему
после дам такого неудовольствия…
Простаков (Скотинину). Правду сказать, мы поступили с Софьюшкой, как с сущею сироткой.
После отца осталась она младенцем.
Тому с полгода, как ее матушке, а моей сватьюшке, сделался удар…
Софья. Кто же остережет человека, кто не допустит до
того, за что
после мучит его совесть?