Неточные совпадения
Подумайте, сколько тут теряется нравственных сил? а если нравственные силы нипочем на современном базаре житейской суеты, то переложите их на гроши и сообразите, как велик окажется недочет
последних, вследствие одного того только, что простец, пораженный унынием,
не видит ясной цели ни для труда, ни даже для самого существования?
Говорят, что он соблазнил жену своего хозяина и вместе с нею обокрал
последнего, что он судился за это и даже был оставлен в подозрении; но это
не мешает ему быть одним из местных воротил и водить компанию с становым и тузами-капиталистами, которых в Л. довольно много.
Сказав
последние слова, отец Арсений даже изменил своей сдержанности. Он встал со стула и обе руки простер вперед, как бы взывая к отмщению. Мы все смолкли. Колотов пощипывал бородку и барабанил по столу; Терпибедов угрюмо сосал чубук; я тоже чувствовал, что любопытство мое удовлетворено вполне и что
не мешало бы куда-нибудь улизнуть. Наконец капитан первый нарушил тишину.
Зная твое доброе сердце, я очень понимаю, как тягостно для тебя должно быть всех обвинять; но если начальство твое желает этого, то что же делать, мой друг! — обвиняй! Неси сей крест с смирением и утешай себя тем, что в мире
не одни радости, но и горести! И кто же из нас может сказать наверное, что для души нашей полезнее: первые или
последние! Я, по крайней мере, еще в институте была на сей счет в недоумении, да и теперь в оном же нахожусь.
Никогда, даже когда была молода, ни одного романа с таким интересом
не читывала, с каким прочла
последнее твое письмо. Да, мой друг! мрачны, ах, как мрачны те ущелия, в которых, лишенная христианской поддержки, душа человеческая преступные свои ковы строит!
— Постой, что еще вперед будет! Площадь-то какая прежде была? экипажи из грязи народом вытаскивали! А теперь посмотри — как есть красавица! Собор-то, собор-то! на кумпол-то взгляни! За пятнадцать верст, как по остреченскому тракту едешь, видно! Как с
последней станции выедешь — всё перед глазами, словно вот рукой до города-то подать! Каменных домов сколько понастроили! А ужо, как Московскую улицу вымостим да гостиный двор выстроим — чем
не Москва будет!
Вот зрелище, которое ожидало меня впереди и от присутствования при котором я охотно бы отказался, если б в
последнее время меня с особенною назойливостью
не начала преследовать мысль, что надо, во что бы то ни стало, покончить…
Время тогда было тугое, темное; сословная обособленность царила во всей силе, поддерживаемая всевозможными искусственными перегородками; благодаря этим
последним, всякий имел возможность крепко держаться предоставленного ему судьбою места,
не употребляя даже особенных усилий, чтобы обороняться от вторжения незваных элементов.
Посмотрит, бывало, Антошка на этот заколдованный грош, помнет его, щелкнет языком — и полезет спать на полати, с тем, чтоб завтра чуть свет опять пустить тот грош в оборот, да чтобы
не зевать, а то, чего боже сохрани, и
последний грош прахом пойдет.
Хотя же первые два слуха так и остались слухами, а
последний осуществился лишь гораздо позднее, тем
не менее репутация Антошки установилась уже настолько прочно, что даже самому Дерунову
не приходило в голову называть его по-прежнему Антошкою.
С помощью бесчисленных мелких предупредительностей он довел генерала до того, что
последний даже утратил потребность выходить из дому, а
не то чтобы делать какие-нибудь распоряжения.
Он
не покинул русской одежды, но
последняя, особенно в праздничные дни, глядела на нем так щеголевато, что никому
не приходило даже в голову видеть его в немецком неуклюжем костюме.
Миссия Петеньки была окончена, и он немедленно заторопился в Петербург. В
последние два дня он уже
не посещал «Мысок» и был почти нежен с отцом. Старый генерал, с своей стороны, по мере приближения отъезда сына, делался тревожен и взволнован, по-видимому тоже принимая какое-то решение.
— Нехороши наши места стали, неприглядны, — говорит мой спутник, старинный житель этой местности, знающий ее как свои пять пальцев, — покуда леса были целы — жить было можно, а теперь словно
последние времена пришли. Скоро ни гриба, ни ягоды, ни птицы — ничего
не будет. Пошли сиверки, холода, бездождица: земля трескается, а пару
не дает. Шутка сказать: май в половине, а из полушубков
не выходим!
—
Не то что проворуется, а нынче этих прожженных, словно воронья, развелось. Кусков-то про всех
не хватает, так изо рту друг у дружки рвут. Сколько их в здешнем месте за
последние года лопнуло, сколько через них, канальев, народу по миру пошло, так, кажется, кто сам
не видел —
не поверит!
— Да уж где только эта кляуза заведется — пиши пропало. У нас до Голозадова насчет этого тихо было, а поселился он — того и смотри,
не под суд, так в свидетели попадешь! У всякого, сударь, свое дело есть, у него у одного нет; вот он и рассчитывает:"Я, мол, на гулянках-то так его доеду, что он
последнее отдаст, отвяжись только!"
Чтобы определить их, нам стоит только заглянуть вот в эту книгу (я поднимаю десятый том и показываю публике), и мы убедимся, что владение, какими бы эпитетами мы ни сдобривали его,
не только
не однородно с собственностью, но даже исключает
последнюю.
Нам говорят еще, что завещатель был невежествен, что он
не получил юридического образования, что он только
не умелразличить «вечного владения» от «собственности», но что мысль его несомненно тяготела к сей
последней.
Другой пример: кто
не знает, что похищение чужой собственности есть прямое нарушение гражданских законов, но ежели бы X., благодаря каким-нибудь формальным упущениям со стороны Z., оттягал у
последнего с плеч рубашку, разве кто-нибудь скажет, что такой исход процесса есть отрицание права собственности!
В тот же день, как я отправил тебе
последнее письмо, я, по обыкновению, пошел обедать к полковнику… Ах, maman! Вероятно, я тогдасделал что-нибудь такое, в чем и сам
не отдавал себе отчета!..
— Да, друг мой, давно я тебя
не видала, — продолжала она, вводя меня в гостиную и усаживая на диван подле себя, — многое с тех пор изменилось, а, наконец, богу угодно было испытать меня и
последним ударом: неделю тому назад минуло два года, как отлетел наш ангел!
— Да, все он; всему он меня научил. Он желал, чтоб я всегда была занята. Вообще он был добр, даже очень добр до меня, но насчет этого строг. Праздность
не только порок, но и бедствие: она суетные мечтания порождает, а эти
последние ввергают человека в духовную и материальную нищету — вот как он говорил.
— Нет уж… Хоть ты и родной мне и я привыкла мнения родных уважать… Впрочем, это — уж
не первый у нас разговор: ты всегда защитником Короната был. Помнишь, в
последний твой приезд? Я его без пирожного оставить хотела, а ты выпросил!
— Ты паскудник, — горячится, в свою очередь,
последний, — тебе этого
не понять! Ты все на свой ясный паскудный язык перевести хочешь! Ты всюду с своим поганым, жалким умишком пролезть усиливаешься! Шиш выкусишь — вот что! «Почва»
не определяется, а чувствуется — вот что! Без «почвы» человек
не может сознавать себя человеком — вот что! Почва, одним словом, это… вот это!
Он тоже считает государство немыслимым без религии, но видит в
последней не «подспорье», как Тебеньков, а основание.
Из обращения Тейтча к германскому парламенту мы узнали, во-первых, что человек этот имеет общее a tous les coeurs bien nes [всем благородным сердцам (франц.)] свойство любить свое отечество, которым он почитает
не Германию и даже
не отторгнутые ею, вследствие
последней войны, провинции, а Францию; во-вторых, что, сильный этою любовью, он сомневается в правильности присоединения Эльзаса и Лотарингии к Германии, потому что с разумными существами (каковыми признаются эльзас-лотарингцы) нельзя обращаться как с неразумными, бессловесными вещами, или, говоря другими словами, потому что нельзя разумного человека заставить переменить отечество так же легко, как он меняет белье; а в-третьих, что, по всем этим соображениям, он находит справедливым, чтобы совершившийся факт присоединения был подтвержден спросом населения присоединенных стран, действительно ли этот факт соответствует его желаниям.
Будучи эксплуатируемо с осторожностью, но неукоснительно, оно незаметно развивается в чувство государственности, сие же
последнее, соделывая управляемых способными к быстрому постижению административных мероприятий, в значительной степени упрощает механизм оных и чрез то, в ближайшем будущем, обещает существенные сокращения штатов, причем, однако ж, чиновники усердные и вполне благонадежные
не токмо ничего
не потеряют, но даже приобретут…
Главнейшее же внимание должно быть обращено на то, дабы отечество, в сознании управляемых, ни в каком случае
не отделялось от государства и дабы границы сего
последнего представлялись оным яко непременные и естественные границы первого…
Сказавши это, Тебеньков протянул Плешивцеву руку, но
последний не принял ее.
— Так что ж что государству! Государство — само по себе, а свои дела — сами по себе. Об своих делах всякий должен радеть: грех великий у того на душе, который об устройстве своем
не печется! Ты знаешь ли, что в Писании-то сказано: имущему прибавится, а у неимущего и
последнее отнимется!
Представительными собраниями издано великое множество положений, которые до мельчайших подробностей определяют отношения индивидуума к государству; с другой стороны, учеными издано
не меньшее количество трактатов, в которых с
последнею убедительностью доказывается, что вне государства нет ни справедливости, ни обеспеченности, ни цивилизации.
Я даже
не думаю, чтоб
последние почувствовали какое-нибудь беспокойство, если б, например, отбывание воинской повинности — одна из существеннейших прерогатив государства — было объявлено навсегда упраздненным.
Взвешивая все эти выгоды и сравнивая их с теми жертвами, которые государство, взамен их, от него требует, буржуа
не может
не сознавать, что
последние почти ничтожны, и потому редко ропщет по их поводу (между прочим, он понимает и то, что всегда имеет возможность эти жертвы разложить на других).