Неточные совпадения
Случись первое — он совершает подвиг без всякой мысли о его совершении; случись второе — он встречает смерть, как одну из внезапностей, сцеплением которых
была вся его
жизнь.
Но, скажут,
быть может, многие, что же нам до того, сознательно или бессознательно примиряется человек с
жизнью?
Ведь примирившийся счастлив — оставьте же его
быть счастливым в его бессознательности! не будите в нем напрасного недовольства самим собою, недовольства, которое только производит в нем внутренний разлад, но в конце концов все-таки не сделает его ни более способным к правильной оценке явлений, из которых слагается ни для кого не интересная
жизнь простеца, ни менее беззащитным против вторжения в эту
жизнь всевозможных внезапностей.
Теория говорит свое: нужно пристроить простеца, нужно освободить его от колебаний, которые тяготеют над его
жизнью! — а практика делаетсвое, то
есть служит самым обнаженным выражением людской ограниченности, не видящей впереди ничего, кроме непосредственных результатов, приобретаемых самолюбивою хищностью…
— Очень уж вы, сударь, просты! — утешали меня мои м — ские приятели. Но и это утешение действовало плохо. В первый раз в
жизни мне показалось, что едва ли
было бы не лучше, если б про меня говорили: «Вот молодец! налетел, ухватил за горло — и делу конец!»
Некуда деваться, не об чем думать, нечего жалеть, не для чего жить — в таком положении водка, конечно,
есть единственное средство избавиться от тоски и гнетущего однообразия
жизни.
Между уездными городами Р. занимает одно из видных мест. В нем
есть свой кремль, в котором когда-то ютилась митрополия; через него пролегает шоссе, которое, впрочем, в настоящее время не играет в
жизни города никакой роли; наконец, по весне тут бывает значительная ярмарка. В двух верстах от города пролегает железная дорога и имеется станция.
Когда я приехал в Р.,
было около девяти часов вечера, но городская
жизнь уже затихала. Всенощные кончались; последние трезвоны замирали на колокольнях церквей; через четверть часа улицы оживились богомольцами, возвращающимися домой; еще четверть часа — и город словно застыл.
— Эпизодов, ваше высокоблагородие, в
жизни каждого человека довольно бывает-с! а у другого, может
быть, и больше их… Говорить только не хочется, а ежели бы, значит, биографию каждого из здешних помещиков начертать — не многим бы по вкусу пришлось!
Теперь, покуда пора увлечения еще не прошла, адвокаты спешат пользоваться дарами
жизни. Они имеют лучшие экипажи, пользуются лучшими кокотками,
пьют лучшие вина! Но тем печальнее
будет час пробуждения… особливо для тех, которых он настигнет в не столь отдаленных местах Сибири!
Я никогда не
была озабочена насчет твоего будущего: я знаю, что ты у меня умница. Поэтому меня не только не удивило, но даже обрадовало, что ты такою твердою и верною рукой сумел начертить себе цель для предстоящих стремлений. Сохрани эту твердость, мой друг! сохрани ее навсегда! Ибо
жизнь без сего светоча — все равно что утлая ладья без кормила и весла, несомая в бурную ночь по волнам океана au gre des vents. [по воле ветров (франц.)]
Истинно многомятежная
жизнь его
была! сколько он за гнусные свои идеи пострадал — так это даже вчуже вспомнить больно!
И как поучителен он должен
быть для тех, которые проводят
жизнь, по всем министерствам влача беззаветную свою преданность!
Состав моих товарищей
будет меняться, вследствие повышений, и я один останусь незыблем, покуда не сдадут меня наконец в виде милости, в архив, членом белозерского окружного суда, где я и
буду до конца
жизни судить белозерских снетков.
Очевидно, тут
есть недоразумение, в существования которого много виноват т — ский исправник. Он призвал к себе подведомственных ему куроедов и сказал им:"Вы отвечаете мне, что в ваших участках тихо
будет!"Но при этом не разъяснил, что читать книжки, не ходить в гости и вообще вести уединенную
жизнь — вовсе не противоречит общепринятому понятию о"тишине".
А"кандауровский барин"между тем плюет себе в потолок и думает, что это ему пройдет даром. Как бы не так! Еще счастлив твой бог, что начальство за тебя заступилось,"поступков ожидать"велело, а то
быть бы бычку на веревочке! Да и тут ты не совсем отобоярился, а вынужден
был в Петербург удирать! Ты надеялся всю
жизнь в Кандауровке, в халате и в туфлях, изжить, ни одного потолка неисплеванным не оставить — ан нет! Одевайся, обувайся, надевай сапоги и кати, неведомо зачем, в Петербург!
Так что если б я
был присяжным заседателем и мне, в этом качестве, пришлось бы судить различные случаи «отнятия» и"устранения из
жизни", то я положительно убежден, что и тут поступил бы как «разиня»,"слюняй"и «дурак».
Помню секретаря, у которого щека
была насквозь прогрызена фистулою и весь организм поражен трясением и который, за всем тем, всем своим естеством, казалось, говорил:"Погоди, ужо я завяжу тебе узелочек на память, и
будешь ты всю
жизнь его развязывать!"
— Одного лозняку тут на всю
жизнь протопиться станет! Мы уж сколько лет им протапливаемся, а все его, каторжного, не убывает. Хитер, толстомясой (то
есть Дерунов)! За всю Палестину пять тысяч надавал! Ах, дуй те горой! Да тут одного гвоздья… да кирпича… да дров… окромя всего прочего… ах ты, господи!
— А я что же говорю! Я то же и говорю: кабы теперича капитал в руки — сейчас бы я это самое Филипцево… то
есть, ни в
жизнь бы никому не уступил! Да тут, коли человек с дарованием… тут конца-краю деньгам не
будет!
Благо в
жизнь вошел элемент срамословия, а что градации его
будут пройдены все до конца — это неминуемо.
Все это
было хорошо, покуда теплились еще остатки прежней барской
жизни, но теперь, когда пошла речь об удовлетворении потребностей ежедневного расхода, шутки шутить
было уже не к лицу.
Одним словом, в
жизнь генерала всецело вторгнулся тот могущественный элемент, который в то время
был известен под именем борьбы с нигилизмом.
Трудно представить себе, что может произойти и на что может сделаться способен человек, коль скоро обиженное и возбужденное воображение его усвоит себе какое-нибудь убеждение, найдет подходящий образ. Генерал глубоко уверовал, что Анпетов негодяй, и сквозь призму этого убеждения начал строить его
жизнь. Само собой разумеется, что это
был вымышленный и совершенно фантастический роман, но роман, у которого
было свое незыблемое основание и который можно
было пополнять и варьировать до бесконечности.
В одной коротенькой главе, в три страницы разгонистого письма, уместилась вся
жизнь генерала Утробина, тогда как об одном пятнадцатилетнем славном губернаторстве можно
было бы написать целые томы.
Как-то не верится, что я снова в тех местах, которые
были свидетелями моего детства. Природа ли, люди ли здесь изменились, или я слишком долго вел бродячую
жизнь среди иных людей и иной природы, — как бы то ни
было, но я с трудом узнаю родную окрестность.
Бывший перед домом палисадник неведомо куда исчез — тоже, должно
быть, изныл; бывший «проспект» наполовину вырублен; бывший пруд зарос и покрыт плесенью, а берега изрыты копытами домашних животных; от плодового сада остались две-три полувымерзшие яблони, едва показывающие признаки
жизни…
Иной всю
жизнь без штанов жил, да и дела отродясь в глаза не видал — ан, смотришь, он в трактире чай
пьет, поддевку себе из синего сукна сшил!
— Леску у Гололобова десятин с полсотни, должно
быть, осталось — вот Хрисашка около него и похаживает. Лесок нешто, на худой конец, по нынешнему времени, тысяч пяток надо взять, но только Хрисашка теперича так его опутал, так опутал, что ни в
жизнь ему больше двух тысяч не получить. Даже всех прочих покупателев от него отогнал!
Но и в остроге ему
будет чем свою
жизнь помянуть да порассказать"прочиим каторжныим", как поп его истинным сыном церкви величал да просвирами жаловал, а ты и на теплой печи, с Маремьяной Маревной лежа, ничего, кроме распостылого острога, не обретешь!
Да, Хрисашка еще слишком добр, что он только поглядывает на твою кубышку, а не отнимает ее. Если б он захотел, он взял бы у тебя всё: и кубышку, и Маремьяну Маревну на придачу. Хрисашка! воспрянь — чего ты робеешь! Воспрянь — и плюнь в самую лохань этому идеологу кубышки! Воспрянь — и бери у него все: и жену его, и вола его, и осла его — и пусть хоть однажды в
жизни он
будет приведен в необходимость представить себе,что у него своегоили ничего, или очень мало!
И за что готов сложить
жизнь? за то только, что ему «позволено»
быть столбом наравне с мужчинами!
— Они хотят извратить характер женщины — excusez du peu! [подумать только! (франц.)] Представь себе, что они достигнут своей цели, что все женщины вдруг разбредутся по академиям, по университетам, по окружным судам… что тогда
будет? OЫ sera le plaisir de la vie? [В чем
будет радость
жизни? (франц.)] Что станется с нами? с тобой, со мной, которые не можем существовать без того, чтоб не баловатьженщину?
Как вспомнит это Марья Петровна да сообразит, что все это она, одна она сделала и что вся
жизнь ее
есть не что иное, как ряд благопотребных подвигов, так у ней все внутри и заколышется, и сделается она тихонькая-претихонькая, Агашку называет Агашенькой, Степашку — Степанидушкой и все о чем-то сокрушается, все-то благодушествует.
А Марья Петровна
была довольна и счастлива. Все-то она в
жизни устроила, всех-то детей в люди вывела, всех-то на дорогу поставила. Сенечка вот уж генерал — того гляди, губернию получит! Митенька — поди-ка, какой случай имеет! Феденька сам по себе, а Пашенька за хорошим человеком замужем! Один Петенька сокрушает Марью Петровну, да ведь надо же кому-нибудь и бога молить!
Вот первые впечатления моей новой
жизни. Я
буду писать тебе часто, но надеюсь, что «Butor» [Грубиян (франц.)] не узнает о нашей переписке. Пиши и ты ко мне как можно чаще, потому что твои советы теперь для меня, более нежели когда-нибудь, драгоценны. Целую тебя.
Ах, какая это
жизнь! Вежетировать изо дня в день в деревне, видеть налитую водкой физиономию Butor'a, слышать, как он, запершись с Филаткой в кабинете, выкрикивает кавалерийские сигналы, ежеминутно
быть под страхом, что ему вдруг вздумается сделать нашествие на мой будуар… Это ужасно, ужасно, ужасно!
Право,
жизнь совсем не так сложна и запутанна, как ты хочешь меня уверить. Но ежели бы даже она и
была такова, то существует очень простая манера уничтожить запутанности — это разрубить тот узел, который мешает больше других. Не знаю, кто первый употребил в дело эту манеру, — кажется, князь Александр Иванович Македонский, — но знаю, что этим способом он разом привел армию и флоты в блистательнейшее положение.
Но, может
быть, опостылеет
жизнь вообще?..
И на убеждения, и даже на прямые опровержения
жизни — на всё
будет говорить:"У меня свои «правила»
есть".
Это
был самый удобный modus vivendi [образ
жизни (лат.)] для того времени, когда начальство везде искало «людей» и охотно давало им места с хорошим жалованьем.
Тем не менее, как я сказал выше, в наших теоретических взглядах на
жизнь существовало известное разноречие, которое хотя и сглаживалось общею нам всем деловою складкою, но совсем уничтожено
быть не могло.
— И богатство
есть, и фабрики, и заводы; даже полиция
есть. Но чтоб
была цивилизация — вот с чем я никогда не соглашусь! Плоха, брат, та цивилизация, от которой мертвечиной пахнет, в которой
жизни духа нет!
Мы оба требуем от масс подчинения, а во имя чего мы этого требуем — во имя ли принципов «порядка» или во имя"
жизни духа" — право, это еще не
суть важно, Blanc bonnet, bonnet Blanc [Что в лоб, что по лбу (франц.)] — вот и всё.
Что же касается до обыденной жизненной практики, то, кроме профессоров, читающих с кафедры лекции государственного права, да школьников, обязанных слушать эти лекций, вряд ли кто-нибудь думает о той высшей правде, осуществлением которой служит государство и служению которой должна
быть всецело посвящена
жизнь обывателей.
Была горькая година в
жизни России, — година, во время которой шла речь о ее значении в сонме европейских государств и подвергалась сомнению ее военная слава.
И в своей обыденной
жизни поступает совершенно так, как бы не
была связана никакими государственными узами.
— Впрочем, я думаю, едва ли вы
были в состоянии дать моим мыслям надлежащее развитие. В вашем положении… столь важная перемена в
жизни… Поздравляю вас, мой друг! от души поздравляю!
И
жизнь его течет легко и обильно, проникнутая сознанием тех благ, которые изливаются на него государством, и решимостью стоять за него, по крайней мере, до тех пор, пока этой решимости не
будет угрожать серьезная опасность.
Посреди этой смуты представлений настоящего и будущего, конечно, самое разумное — это довести свой иск к
жизни до минимума, то
есть сказать себе:"Удобнее всего
быть ни виноватым, ни невиноватым, не заслуживать ни кары, ни награды; я, дескать, сам по себе, я ничего не требую, ничего не ищу и претендую только на то, что имею право жить".