Неточные совпадения
Напротив
того, я чувствую, что субъект, произносящий эти предостережения, сам ходит на цыпочках, словно боится кого разбудить; что он серьезно чего-то ждет, и
в ожидании, пока придет это «нечто», боится не только за будущее ожидаемого, но и за меня, фрондёра, за меня, который непрошеным участием может скомпрометировать и «
дело обновления», и самого себя.
«А что,
в самом
деле, — говорю я себе, — ежели потравы могут быть устранены без агитации,
то зачем же агитировать?
Ведь
дело не
в том,
в какой форме совершается это примирение, а
в том, что оно, несмотря на форму, совершается до такой степени полно, что сам примиряющийся не замечает никакой фальши
в своем положении!
— Это чтобы обмануть, обвесить, утащить — на все первый сорт. И не
то чтоб себе на пользу — всё
в кабак! У нас
в М. девятнадцать кабаков числится — какие тут прибытки на ум пойдут! Он тебя утром на базаре обманул, ан к полудню, смотришь, его самого кабатчик до нитки обобрал, а там, по истечении времени, гляди, и у кабатчика либо выручку украли, либо безменом по темю — и дух вон. Так оно колесом и идет. И за
дело! потому, дураков учить надо. Только вот что диво: куда деньги деваются, ни у кого их нет!
Остается, стало быть, единственное доказательство «слабости» народа — это недостаток неуклонности и непреоборимой верности
в пастьбе сельских стад. Признаюсь, это доказательство мне самому, на первый взгляд, показалось довольно веским, но, по некотором размышлении, я и его не
то чтобы опровергнул, но нашел возможным обойти. Смешно,
в самом
деле, из-за какого-нибудь десятка тысяч пастухов обвинить весь русский народ чуть не
в безумии! Ну, запил пастух, — ну, и смените его, ежели не можете простить!
Я догадался, что имею
дело с бюрократом самого новейшего закала. Но — странное
дело! — чем больше я вслушивался
в его рекомендацию самого себя,
тем больше мне казалось, что, несмотря на внешний закал, передо мною стоит все
тот же достолюбезный Держиморда, с которым я когда-то был так приятельски знаком. Да, именно Держиморда! Почищенный, приглаженный, выправленный, но все такой же балагур, готовый во всякое время и отца родного с кашей съесть, и самому себе
в глаза наплевать…
— Ты не пугай — не слишком-то испугались! У самого Антона Антоныча (Сквозник-Дмухановский)
в переделе бывали — и
то живы остались! Ты
дело говори: сколько тебе следует?
Да, это был он, свидетель
дней моей юности, отставной капитан Никифор Петрович Терпибедов. Но как он постарел, полинял и износился! как мало он походил на
того деятельного куроцапа, каким я его знал
в дни моего счастливого, резвого детства! Боже! как все это было давно, давно!
— Пустое дело-с. Молва одна. Сказывают, это, будто он у здешнего купца Мосягина жену соблазнил и вместе будто бы они
в ту пору дурманом его опоили и капиталом его завладели… Судбище у них тут большое по этому случаю было, с полгода места продолжалось.
— Помилуйте! зачем же-с? И как же возможно это доказать? Это
дело душевное-с! Я, значит, что видел,
то и докладываю! Видел, к примеру, что тут публика…
в умилении-с… а они
в фуражке!
— Сделайте ваше одолжение! зачем же им сообщать! И без
того они ко мне ненависть питают! Такую, можно сказать, мораль на меня пущают: и закладчик-то я, и монетчик-то я! Даже на каторге словно мне места нет! Два раза
дело мое с господином Мосягиным поднимали! Прошлой зимой,
в самое,
то есть, бойкое время, рекрутский набор был, а у меня, по их проискам, два питейных заведения прикрыли! Бунтуют против меня — и кончено
дело! Стало быть, ежели теперича им еще сказать — что же такое будет!
— Напротив! всегда будьте искренни! Что же касается до вашего великодушного желания,
то я
тем более ничего не имею против удовлетворения его, что
в свое время, без вреда для
дела, наименование «заблуждающихся» вновь можно будет заменить наименованием злоумышленников… Не правда ли?
Когда я докладывал об этом моему генералу,
то даже он не мог воздержаться от благосклонной улыбки."А ведь это похоже на
дело, мой друг!" — сказал он, обращаясь ко мне. На что я весело ответил:"Всякое заблуждение, ваше превосходительство, имеет крупицу правды, но правды преждевременной, которая по этой причине и именуется заблуждением". Ответ этот так понравился генералу, что он эту же мысль не раз после
того в Английском клубе от себя повторял.
Хорошо по воскресеньям
в церкви проповеди на этот счет слушать (да и
то не каждое воскресенье, мой друг!), но ежели каждый
день всячески будут тебя костить,
то под конец оно и многонько покажется.
Пишешь ты также, что
в деле твоем много высокопоставленных лиц замешано,
то признаюсь, известие это до крайности меня встревожило. Знаю, что ты у меня умница и пустого
дела не затеешь, однако не могу воздержаться, чтобы не сказать: побереги себя, друг мой! не поставляй сим лицам
в тяжкую вину
того, что, быть может, они лишь по легкомыслию своему допустили! Ограничь свои действия Филаретовым и ему подобными!
— Какое же
дело! Вино вам предоставлено было одним курить — кажется, на что статья подходящая! — а много ли барыша нажили! Побились, побились, да к
тому же Дерунову на поклон пришли — выручай! Нечего делать — выручил! Теперь все заводы
в округе у меня
в аренде состоят. Плачу аренду исправно, до ответственности не допущаю — загребай помещик денежки да живи на теплых водах!
— Главная причина, — продолжал он, — коли-ежели без пользы читать, так от чтениев даже для рассудка не без ущерба бывает.
День человек читает, другой читает — смотришь, по времени и мечтать начнет. И возмечтает неявленная и неудобьглаголемая. Отобьется от
дела, почтение к старшим потеряет, начнет сквернословить. Вот его
в ту пору сцарапают, раба божьего, — и на цугундер. Веди себя благородно, не мути, унылости на других не наводи. Так ли по-твоему, сударь?
"Проявился
в моем стане купец 1-й гильдии Осип Иванов Дерунов, который собственности не чтит и
в действиях своих по сему предмету представляется не без опасности. Искусственными мерами понижает он на базарах цену на хлеб и
тем вынуждает местных крестьян сбывать свои продукты за бесценок. И даже на
днях, встретив чемезовского помещика (имярек), наглыми и бесстыжими способами вынуждал оного продать ему свое имение за самую ничтожную цену.
Мне начинает казаться, что на меня со всех сторон устремлены подозрительные взоры, что
в голове человека, с которым я имею
дело, сама собою созревает мысль:"А ведь он меня хочет надуть!"И кто же может поручиться, что и
в моей голове не зреет
та же мысль? не думаю ли и я с своей стороны:"А ведь он меня хочет надуть!"
— Теперь, брат, не
то, что прежде! — говорили одни приезжие, — прежде, бывало, живешь ты
в деревне, и никому нет
дела,
в потолок ли ты плюешь, химией ли занимаешься, или Поль де Кока читаешь! А нынче, брат, ау! Химию-то изволь побоку, а читай Поль де Кока, да ещё так читай, чтобы все твои домочадцы знали, что ты именно Поль де Кока, а не"Общепонятную физику"Писаревского читаешь!
Ежели искать его
в сфере легальности,
то ни один правильно организованный суд не признает себя компетентным
в деле психологических игр.
— Да все
то же. Вино мы с ним очень достаточно любим. Да не зайдете ли к нам, сударь: я здесь,
в Европейской гостинице, поблизности, живу. Марью Потапьевну увидите; она же который
день ко мне пристает: покажь да покажь ей господина Тургенева. А он, слышь, за границей. Ну, да ведь и вы писатель — все одно, значит. Э-эх! загоняла меня совсем молодая сношенька! Вот к французу послала, прическу новомодную сделать велела, а сама с «калегвардами» разговаривать осталась.
— Я, сударыня, настоящий разговор веду. Я натуральные виды люблю, которые, значит, от бога так созданы. А что создано,
то все на потребу, и никакой
в том гнусности или разврату нет, кроме
того, что говорить об
том приятно. Вот им, «калегвардам», натуральный вид противен — это точно. Для них главное
дело, чтобы выверт был, да погнуснее чтобы… Настоящего бы ничего, а только бы подлость одна!
Вообще старики нерасчетливо поступают, смешиваясь с молодыми. Увы! как они ни стараются подделаться под молодой тон, а все-таки, под конец, на мораль съедут. Вот я, например, — ну, зачем я это несчастное «Происшествие
в Абруццских горах» рассказал?
То ли бы
дело, если б я провел параллель между Шнейдершей и Жюдик! провел бы весело, умно, с самым тонким запахом милой безделицы! Как бы я всех оживил! Как бы все это разом встрепенулось, запело, загоготало!
— Смеется — ему что! — Помилуйте! разве возможная вещь
в торговом
деле ненависть питать! Тут, сударь, именно смеяться надо, чтобы завсегда
в человеке свободный дух был. Он генерала-то смешками кругом пальца обвел; сунул ему, этта,
в руку пакет, с виду толстый-претолстый: как, мол? — ну,
тот и смалодушествовал. А
в пакете-то ассигнации всё трехрублевые. Таким манером он за каких-нибудь триста рублей сразу человека за собой закрепил. Объясняться генерал-то потом приезжал.
— Не говорите, сударь! Такого подлеца, как этот самый Осип Иванов,
днем с огнем поискать! Живого и мертвого готов ободрать. У нас
в К. такую механику завел, что хоть брось торговать. Одно обидно: все видели, у всех на знати, как он на постоялом, лет тридцать
тому назад, извозчиков овсом обмеривал!
— Не счастье-с, а вся причина
в том, что он проезжего купца обворовал. Останавливался у него на постоялом купец, да и занемог. Туда-сюда, за попом, за лекарем, ан он и душу богу отдал. И оказалось у этого купца денег всего двадцать пять рублей, а Осип Иваныч пообождал немного, да и стал потихоньку да полегоньку, шире да глубже, да так, сударь, это
дело умненько повел, что и сейчас у нас
в К. никто не разберет, когда именно он разбогател.
Вследствие этого любовь и доверие дворянства к гостеприимному воплинскому хозяину росли не по
дням, а по часам, и не раз шла даже речь о
том, чтоб почтить Утробина крайним знаком дворянского доверия,
то есть выбором
в предводители дворянства, но генерал, еще полный воспоминаний о недавнем славном губернаторстве, сам постоянно отклонял от себя эту честь.
Одно только обстоятельство заставляло генерала задуматься:
в то время уже сильно начали ходить слухи об освобождении крестьян. Но Петенька, который, посещая
в Петербурге танцклассы, был, как говорится, au courant de toutes les choses, [
в курсе всех
дел (франц.)] удостоверил его, что никакого освобождения не будет, а будет «только так».
Тем не менее на глазах генерала работа по возведению новой усадьбы шла настолько успешно, что он мог уже
в июле перейти
в новый, хотя далеко еще не отделанный дом и сломать старый. Но
в августе он должен был переселиться
в губернский город, чтобы принять участие
в работах комитета, и
дело по устройству усадьбы замялось. Иону и Агнушку генерал взял с собой, а староста, на которого было возложено приведение
в исполнение генеральских планов, на все заочные понуждения отвечал, что крестьяне к труду охладели.
— Самая это, ваше сиятельство, полезная вещь будет! А для простого народа, для черняди, легость какая — и боже ты мой! Потому что возьмем, к примеру, хоть этот самый хмель: сколько теперича его даром пропадает! Просто, с позволения сказать,
в навоз валят! А тогда, значит, всякий, кто даже отроду хмелем не занимался, и
тот его будет разводить. Потому, тут
дело чистое: взял, собрал
в мешок, представил
в прессовальное заведение, получил денежки — и шабаш!
— Еще бы! Разумеется, кому же лучше знать! Я об том-то и говорю: каковы
в Петербурге сведения! Да-с, вот извольте с такими сведениями
дело делать! Я всегда говорил:"Господа! покуда у вас нет живогоисследования, до
тех пор все равно, что вы ничего не имеете!"Правду я говорю? правду?
Тем не менее сначала это была борьба чисто платоническая. Генерал один на один беседовал
в кабинете с воображаемым нигилистом, старался образумить его, доказывал опасность сего, и хотя постоянно уклонялся от объяснения, что следует разуметь под словом сие,но по
тем огонькам, которые бегали при этом
в его глазах, ясно было видно, что
дело идет совсем не о неведомом каком-то нигилизме, а о совершившихся новшествах, которые, собственно, и составляли неизбывную обиду, подлежавшую генеральскому отмщению.
— Нет, мой друг, не говори этого! не
в таком я звании, чтоб это
дело втуне оставить! Не Анпетов важен, а
тот яд, который он разливает! вот что я прошу тебя понять!
Решили на
том, чтоб идти отцу Алексею к Анпетову и попробовать его усовестить. Эту миссию выполнил отец Алексей
в ближайший воскресный
день, но успеха не имел. Начал отец Алексей с
того, что сказал, что всегда были господа и всегда были рабы.
Антон сделал несомненно выгодное
дело. Место было бойкое; к
тому же как раз
в это время объявили
в ближайшем будущем свободную продажу вина.
Вечером
того же
дня он лежал
в спальной, разбитый параличом.
Да, все это было. И девки венки завивали, и дворянские дети, с букетами пионов, нарциссов и сирени, ходили
в троицын
день в церковь. Теперь не
то что пиона, а и дворянского дитяти по всей окрестности
днем с огнем не отыщешь! Теперь семик на дворе, и не
то что цветка не сыщешь, а скотина ходит
в поле голодом!
— Да уж где только эта кляуза заведется — пиши пропало. У нас до Голозадова насчет этого тихо было, а поселился он —
того и смотри, не под суд, так
в свидетели попадешь! У всякого, сударь, свое
дело есть, у него у одного нет; вот он и рассчитывает:"Я, мол, на гулянках-то так его доеду, что он последнее отдаст, отвяжись только!"
—
То ли
дело прежние порядки! Придешь, бывало, к секретарю, сунешь ему барашка
в бумажке: плети, не торопясь!
Хотя мы оба путешествовали по
делам, от которых зависел только наш личный интерес, но
в то же время нас ни на минуту не покидала мысль, что, кроме личных интересов, у нашей жизни есть еще высшая цель, известная под названием"украшения столбцов".
Что ж, думаю, Гамбетта так Гамбетта — не повесят же
в самом
деле за
то, что я Гамбетта, переложенный на русские нравы!
Поэтому, хотя он
в настоящую минуту и не у
дел, но считает карьеру свою далеко не оконченною, и когда проезжает мимо сената,
то всегда хоть одним глазком да посмотрит на него.
Скажите, какой вред может произойти от
того, что
в Петербурге, а быть может, и
в Москве, явится довольно компактная масса женщин, скромных, почтительных, усердных и блюдущих казенный интерес, женщин, которые, встречаясь друг с другом, вместо
того чтоб восклицать:"Bonjour, chere mignonne! [Здравствуйте, милочка! (франц.)] какое вчера на princesse N. [на княгине N. (франц.)] платье было!" — будут говорить: «А что, mesdames, не составить ли нам компанию для защиты Мясниковского
дела?»
Если даже мужчина способен упереться лбом
в уставы судопроизводства и не идти никуда дальше,
то женщина упрется
в них
тем с большим упоением, что для нее это
дело внове.
Если бы меня спросили, подвинется ли хоть на волос вопрос мужской,
тот извечный вопрос об общечеловеческих идеалах, который держит
в тревоге человечество, — я ответил бы:"Опять-таки это не мое
дело".
— Позволь!
дело не
в том, как я или они полагают, а
в том, чем они ограничиваютсвои домогательства!
Опять мысль, и опять откровение!
В самом
деле, ведь оникак будто о
том больше хлопочут, чтоб было что-то на бумажке написано? Их интригует не столько факт, сколько
то, что вот
в такой-то книжке об этом так-то сказано! Спрашивается: необходимо ли это, или же представляется достаточным просто, без всяких законов, признать совершившийся факт, да и
дело с концом?
Если б можно было упечь Феденьку куда-нибудь подальше, но так, чтобы это было прилично (ему часто даже во сне виделось, что Феденька оказался преступником и что его ссылают
в Сибирь),
то он бы ни на минуту не усомнился оказать
в этом
деле все свое содействие.
Единственный рассказ, которым всех и каждого потчевал Петенька, заключался
в том, как он однажды заблудился
в лесу, лег спать под дерево и на другой
день, проснувшись, увидел, что кругом оброс грибами.