Неточные совпадения
«А что, в самом деле, —
говорю я
себе, — ежели потравы могут быть устранены без агитации, то зачем же агитировать?
А так как, в ожидании, надобно же мне как-нибудь провести время, то я располагаюсь у
себя в кабинете и выслушиваю, как один приятель
говорит: надо обуздать мужика, а другой: надо обуздать науку.
Говоря по совести, оно не только лишено какой бы то ни было согласованности, но все сплошь как бы склеено из кусочков и изолированных теорий, из которых каждая питает саму
себя, организуя таким образом как бы непрекращающееся вавилонское столпотворение.
Только он и
говорит: «Нет, брат, Максим Потапыч, этак нельзя; надо,
говорит, письменное условие нам промежду
себя написать».
Что я-то исполнить должен, то есть работу-то мою, всю расписал, как должно, а об
себе вот что сказал: «А я,
говорит, Василий Порфиров, обязуюсь заплатить за таковую работу тысячу рублей, буде мне то заблагорассудится!»
Я,
говорит, к вам не хожу и вас к
себе подслушивать не прошу!»
"Представляю
себе,
говорит, как хорош бы он был в саккосе!"
— Что и
говорить! Вот и у вас, сударь, головка-то беленька стала, а об стариках и
говорить нечего. Впрочем, я на
себя не пожалуюсь: ни единой во мне хворости до сей поры нет! Да что же мы здесь стоим! Милости просим наверх!
Прибавь Дерунов от
себя только десять следующих слов:"и при сем, якобы армий совсем не нужно,
говорил" — и дело в шляпе.
Купить так купить, продать так продать,
говорю я
себе, и мне даже в голову не приходит, что нужно принадлежать к числу семи мудрецов, чтобы сладить с подобными бросовыми операциями.
Смеется, словно вот так и
говорит:"Видишь, какие я чудеса в решете перед тобою выкладываю! а ты все-таки слушай, да на ус
себе мотай!
Я уже не
говорю о стороне «объегоренной»,"облапошенной"и т. д., которая с растерявшимся видом ощупывает
себя, как будто с нею наяву произошло что-то вроде сновидения; я думаю, что даже сторона «объегорившая»,"облапошившая"и т. д. — и та чувствует
себя изубытченною, на том основании, что"мало еще дурака нагрели".
Собственно
говоря, я почти не принимал участия в этой любостяжательной драме, хотя и имел воспользоваться плодами ее. Самым процессом ликвидации всецело овладел Лукьяныч, который чувствовал
себя тут как рыба в воде. Покупщики приходили, уходили, опять приходили, и старик не только не утомлялся этою бесконечною сутолокою, но даже как будто помолодел.
— Эх, Степан Лукьяныч, как это, братец, ты
говоришь:"соврал!"Могу ли я теперича господина обманывать! Может, я через это самое кусок хлеба
себе получить надеюсь, а ты
говоришь:"соврал!"А я все одно, что перед богом, то и перед господином! Возьмем теперича хоть это самое Филипцево! Будем
говорить так: что для господина приятнее, пять ли тысяч за него получить или три? Сказывай!
— Охота вам, Осип Иваныч,
себя изнурять! — бывало, скажешь ему, — человек вы состоятельный, а другие
говорят и богатый, могли бы в Петербурге шику задать, а вы вот в сибирке ходите да белужиной, вместо обеда, пробавляетесь!
— Помилуй! —
говорит. — Да я затем и веду страшные разговоры, чтоб падший дух в
себе подкрепить! Но знаешь, что иногда приходит мне на мысль? — прибавил он печально, — что в этих горах, в виду этой суровой природы, мне суждено испустить многомятежный мой дух!
— Да как вам сказать! Я думаю, что вообще, и"от избытка естества", и"от мечтания", материя эта сама по
себе так скудна, что если с утра до вечера об ней
говорить, то непременно, в конце концов, должно почувствоваться утомление.
Сперва начали
говорить, что учреждается компания для"разведения и обделки льна", а еще через несколько месяцев прошел слух о другой компании, которая поставила
себе задачей вытеснить из торговли английский прессованный хмель и заменить его таковым же русским.
Одного не любил генерал в отце Алексее: что он елеем волосы
себе мазал. И потому,
поговорив об архиереях, всегда склонял разговор и на этот предмет...
— Позволь! ты
говоришь:"Кабы не палка!"Но ведь нельзя же век свой с палкой жить! Представь
себе, что палки нет… ведь можно
себе это представить?
Я не
говорю, что Хрисашка представляет
собой образец добродетели; я знаю, что он кругом виноват, а напротив того, критик его, Софрон Матвеич (впрочем, снимающий перед Хрисашкой картуз), кругом прав.
— Стой… да ты не загадывай вперед… экой ты, братец, непостоянной! Едем мы, это, городом, а я тоже парень бывалый, про кутузку-то слыхивал. Подъехали к постоялому, я ее, значит, за ручку, высаживаю… жду… И вдруг, братец ты мой, какую перемену слышу!"А что,
говорит, Иван, я здесь только ночь переночую, а завтра опять к
себе в усадьбу — доставил бы ты меня!"
Педагог потирал
себе коленки; помещики-депутаты переглядывались между
собой, как бы
говоря:"Уж на что мы ловки, а против этого, брат, — ау!"Ликвидаторы, как встрепанные, выбежали из каюты.
Одним словом, я представляю
собой то, что в нашем кружке называют un liberal ires pronounce, [ярко выраженный либерал (франц.)] или,
говоря другими словами, я человек, которого никто никогда не слушает и которому, если б он сунулся к кому-нибудь с советом, бесцеремонно ответили бы: mon cher!
Так что однажды, когда два дурака, из породы умеренных либералов (то есть два такие дурака, о которых даже пословица
говорит: «Два дурака съедутся — инно лошади одуреют»), при мне вели между
собой одушевленный обмен мыслей о том, следует ли или не следует принять за благоприятный признак для судебной реформы то обстоятельство, что тайный советник Проказников не получил к празднику никакой награды, то один из них, видя, что и я горю нетерпением посодействовать разрешению этого вопроса, просто-напросто сказал мне: «Mon cher! ты можешь только запутать, помешать, но не разрешить!» И я не только не обиделся этим, но простодушно ответил: «Да, я могу только запутать, а не разрешить!» — и скромно удалился, оставив дураков переливать из пустого в порожнее на всей их воле…
Поэтому я принял всю вину на
себя, я cделал вид, что не Тебеньков
говорил мне вчера колкости, но я,по своей необдуманности и неопытности, был виною происшедшего скандала.
Азбука
говорит, например, очень ясно, что все дети имеют равное право на заботы и попечения со стороны родителей, но если бы я или ты дали одному сыну рубль, а другому грош, то разве кто-нибудь позволил бы
себе сказать, что подобное действие есть прямое отрицание семейственного союза?
— Я сегодня дорогих гостей к
себе жду, Афоня! —
говорит она повару.
Соседи всячески истолковывали
себе причины холодности Марьи Петровны к своему первенцу. Приплетали тут и каких-то двух офицеров пошехонского пехотного полка, и Карла Иваныча, аптекаря;
говорили, что Сенечка — первый и единственный сын своего отца и что Марья Петровна, не питавшая никогда нежности к своему мужу, перенесла эту холодность и на сына…
Как начнет он, это, разводить да размазывать, да душу из меня выматывать, как начнет, это, свои слюни распускать, —
говорила Марья Петровна по этому случаю, — так, поверите ли, родная моя, я даже свету невзвижу; так бы, кажется, изодрала ему рот-то его поганый, чтоб он кашу-то эту из
себя скорей выблевал!"
Поэтому, когда им случалось вдвоем обедать, то у Марьи Петровны всегда до того раскипалось сердце, что она, как ужаленная, выскакивала из-за стола и, не
говоря ни слова, выбегала из комнаты, а Сенечка следом за ней приставал:"Кажется, я, добрый друг маменька, ничем вас не огорчил?"Наконец, когда Марья Петровна утром просыпалась, то, сплеснув
себе наскоро лицо и руки холодною водой и накинув старенькую ситцевую блузу, тотчас же отправлялась по хозяйству и уж затем целое утро переходила от погреба к конюшне, от конюшни в контору, а там в оранжерею, а там на скотный двор.
Взирая на него, как он хлопочет и надрывается, усматривая на каждом шагу несомненные доказательства его почтительности, начальство
говорило:"О! это молодой человек верный! этот не выдаст!"Напротив того, Митенька был неприступен и непроницаем; он хранил свою пошлость про
себя и совершенно искренно верил, что в ней заключаются истинные задатки будущего государственного человека; он не хлопотал, не суетился, но делал свои маленькие нелепости серьезно и методически и поражал при этом благородством манер.
— Максим Александрыч
говорит, что у
себя, в городе.
В такое время, когда прелестнейшие женщины в мире забывают предания de la vieille courtoisie franГaise, pour fraterniser avec la soldatesque, [старинной французской учтивости ради братания с солдатней (франц.)] когда весь мир звучит любезными, но отнюдь не запечатленными добродетелью мотивами из «La fille de m-me Angot», [«Дочери мадам Анго» (франц.)] когда в наиболее высокопоставленных салонах танцуют кадрили под звуки «ah, j'ai un pied qui r'mue», когда все «моды и робы», турнюры и пуфы, всякий бант, всякая лента, всякая пуговица на платье, все направлено к тому, чтобы мужчина, не теряя времени на праздные изыскания, смотрел прямо туда, куда нужно смотреть, — в такое время,
говорю я, некогда думать об aperГus, [отвлеченностях (франц.)] а нужно откровенно, franchement, [чистосердечно (франц.)] сказать
себе: «хватай, лови, пей, ешь и веселись!»
— Нет, вдруг это как-то случилось. К обеду пришел он из казенной палаты, скушал тарелку супу и
говорит:"Я, Машенька, прилягу". А через час велел послать за духовником и, покуда ходили, все распоряжения сделал. Представь
себе, я ничего не знала, а ведь у него очень хороший капитал был!
— Нет, не то чтобы, а так… Вообще он не любил
себя искушать. В семейном быту надо верную обстановку устроивать, покойную! Вот как он
говорил.
— Очень, очень даже выгодно. Но представь
себе: именно все, как
говорил покойный Савва Силыч, все так, по его, и сбывается. Еще в то время, как в первый раз вину волю сказали, — уж и тогда он высказался:"Курить вино — нет моего совета, а кабаки держать — можно хорошую пользу получить!"
А на меня он, по-видимому, именно смотрел как на «встречного», то есть как на человека, перед которым не стоит метать бисера, и если не
говорил прямо, что насилует
себя, поддерживая какие-то ненужные и для него непонятные родственные связи, то, во всяком случае, действовал так, что я не мог не понимать этого.
— Нет, так… Я уж ему ответила. Умнее матери хочет быть… Однако это еще бабушка надвое сказала… да! А впрочем, и я хороша; тебя прошу не
говорить об нем, а сама твержу:"Коронат да Коронат!"Будем-ка лучше об
себе говорить. Вот я сперва закуску велю подать, а потом и
поговорим; да и наши, того гляди, подъедут. И преприятно денек вместе проведем!
Я ничего не буду
говорить о
себе, кроме того, что во всех этих спорах и пререканиях я почти исключительно играю роль свидетеля. Но считаю нелишним обратить внимание читателей на Тебенькова и Плешивцева, как на живое доказательство того, что даже самое глубокое разномыслие не может людям препятствовать делать одно и то же дело, если этого требует начальство.
— Тебе что! —
говорит Плешивцев, — ты гнуснец! ты вот завтра встанешь, умоешься и смоешь с
себя все, что случайно сегодня на тебя насело!
Первые дружинники — вот мои предки, —
говорит он, — они своею кровью запечатлели свое право, и я, их потомок, явил бы
себя недостойным их, если б поступился хотя одним атомом этого дорого добытого права!
Теперь она называет
себя нигилисткой и, в согласность с этим, постукивает по тротуару каблучками,
говорит о трудовой жизни и кавалергардов называет пустоплясами.
— Знаю и все-таки
говорю: государство там как хочет, а свои дела впереди всего! А об птенцовских лугах так тебе скажу: ежели ты их
себе не присудишь, так лучше и усадьбу, и хозяйство — всё зараньше нарушь! Плохо, мой друг, то хозяйство, где скота заведено пропасть, а кормить его нечем!
Нельзя и ожидать,
говорят они, чтобы оголтелые казаки сознавали
себя живущими в государстве; не здесь нужно искать осуществления идеи государственности, а в настоящей, заправской Европе, где государство является продуктом собственной истории народов, а не случайною административною подделкой, устроенной ради наибольшей легкости административных воздействий.
Что только тогда они могут считать
себя спокойными за свои семейства и за свою собственность, когда у них не будет смешных государств, вроде Шаумбург-Липпе, о которых ни один путешественник не может
говорить иначе как при помощи анекдотов.
В первый момент всех словно пришибло.
Говорили шепотом, вздыхали, качали головой и вообще вели
себя прилично обстоятельствам. Потом мало-помалу освоились, и каждый обратился к своему ежедневному делу. Наконец всмотрелись ближе, вникли, взвесили…