Неточные совпадения
Сегодня на вершок короче, завтра — на вершок длиннее:
все это еще больше удерживает
дело на почве внезапностей и колебаний, нимало не разъясняя самого принципа обуздания.
Я не отвергаю той пользы, которая может произойти для человечества от улучшения быта становых приставов или от того, что
все земские управы будут относиться к своему
делу с рачительностью.
На
деле героем обуздания оказывается совсем не теоретик, а тот бедный простец, который несет на своих плечах
все практические применения этого принципа.
Еще удар чувствительному сердцу! Еще язва для оскорбленного национального самолюбия! Иван Парамонов! Сидор Терентьев! Антип Егоров! Столпы, на которых утверждалось благополучие отечества! Вы в три
дня созидавшие и в три минуты разрушавшие созданное! Где вы? Где мрежи, которыми вы уловляли вселенную! Ужели и они лежат заложенные в кабаке и ждут покупателя в лице Ивана Карлыча? Ужели и ваши таланты, и ваша «удача», и ваше «авось», и ваше «небось» —
все,
все погибло в волнах очищенной?
Мы с версту мчимся во
весь дух. Ямщик то и
дело оглядывается назад, очевидно с желанием уловить впечатление, которое произведет на меня эта безумная скачка. Наконец лошади мало-помалу начинают сами убавлять шагу и кончают обыкновенною ленивою рысью.
— Это чтобы обмануть, обвесить, утащить — на
все первый сорт. И не то чтоб себе на пользу —
всё в кабак! У нас в М. девятнадцать кабаков числится — какие тут прибытки на ум пойдут! Он тебя утром на базаре обманул, ан к полудню, смотришь, его самого кабатчик до нитки обобрал, а там, по истечении времени, гляди, и у кабатчика либо выручку украли, либо безменом по темю — и дух вон. Так оно колесом и идет. И за
дело! потому, дураков учить надо. Только вот что диво: куда деньги деваются, ни у кого их нет!
Остается, стало быть, единственное доказательство «слабости» народа — это недостаток неуклонности и непреоборимой верности в пастьбе сельских стад. Признаюсь, это доказательство мне самому, на первый взгляд, показалось довольно веским, но, по некотором размышлении, я и его не то чтобы опровергнул, но нашел возможным обойти. Смешно, в самом
деле, из-за какого-нибудь десятка тысяч пастухов обвинить
весь русский народ чуть не в безумии! Ну, запил пастух, — ну, и смените его, ежели не можете простить!
— Да ведь у
всех на знат'и, что покойник рукой не владел перед смертью!
Весь город знает, что Маргарита Ивановна уж на другой
день духовную подделала! И писал-то отец протопоп!
Предлагали они ему: «Дай нам по десяти тысяч —
всё по чистой совести покажем!» Скажем: «Подписались по неосмотрительности — и
дело с концом».
Не приходится!» Только
всего и
дела было.
— Он-то! помилуйте! статочное ли
дело! Он уж с утра муху ловит! А ежели явится — так что ж? Милости просим! Сейчас ему в руки бутыль, и
дело с концом! Что угодно —
все подпишет!
Далее мы пролетели мимо Сокольничьей рощи и приехали в Москву. Вагоны, в которых мы ехали, не разбились вдребезги, и земля, на которую мы ступили, не разверзлась под нами. Мы разъехались каждый по своему
делу и на
всех перекрестках слышали один неизменный припев: дурррак!
Я догадался, что имею
дело с бюрократом самого новейшего закала. Но — странное
дело! — чем больше я вслушивался в его рекомендацию самого себя, тем больше мне казалось, что, несмотря на внешний закал, передо мною стоит
все тот же достолюбезный Держиморда, с которым я когда-то был так приятельски знаком. Да, именно Держиморда! Почищенный, приглаженный, выправленный, но
все такой же балагур, готовый во всякое время и отца родного с кашей съесть, и самому себе в глаза наплевать…
Да, это был он, свидетель
дней моей юности, отставной капитан Никифор Петрович Терпибедов. Но как он постарел, полинял и износился! как мало он походил на того деятельного куроцапа, каким я его знал в
дни моего счастливого, резвого детства! Боже! как
все это было давно, давно!
— А какую я вам, Сергей Иваныч, рыбку припас, — обратился Терпибедов к Колотову, — уж если эта рыбка невкусна покажется, так хоть
всю речную муть перешарьте — пустое
дело будет.
— Он самый-с. В земстве-с, да-с. Шайку себе подобрал… разночинцев разных…
все места им роздал, — ну, и держит уезд в осаде. Скоро дождемся, что по большим дорогам разбойничать будут. Артели, банки, каммуны… Это дворянин-с! Дворянин, сударь, а какими
делами занимается! Да вот батюшка лучше меня распишет!
— Стало быть, по мнению вашему,
все это —
дело возможное и ненаказуемое? Стало быть, и аттестация, что я детей естеству вещей не обучал, — и это
дело допустимое?
— Всё-с, ваше высокородие! Словом сказать, всё-с. Хоша бы, например, артели, кассы… когда ж это видано? Прежде, всякий, ваше высокородие, при своем
деле состоял-с: господин на службе был, купец торговал, крестьянин, значит, на господина работал-с… А нынче, можно сказать, с этими кассами да с училищами, да с артелями
вся чернядь в гору пошла!
И за
всем тем, благодаря неутомимой деятельности моих предшественников,
дело уже развилось до четырех томов при пятнадцати обвиняемых.
Постепенно он открыл мне
всё,
все свои замыслы, и указал на
всех единомышленников своих. Поверите ли, что в числе последних находятся даже многие высокопоставленные лица! Когда-нибудь я покажу вам чувствительные письма, в которых он изливает передо мной свою душу: я снял с них копии, приложив подлинные к
делу. Ах, какие это письма, милая маменька!
В прежние времена, когда еще «свои мужички» были, родовое наше имение, Чемезово, недаром слыло золотым
дном.
Всего было у нас довольно: от хлеба ломились сусеки; тальками, полотнами, бараньими шкурами, сушеными грибами и другим деревенским продуктом полны были кладовые.
Все это скупалось местными т — скими прасолами, которые зимою и глухою осенью усердно разъезжали по барским усадьбам.
Рассказывает, что нынче на
все дороговизна пошла, и пошла оттого, что"прежние деньги на сигнации были, а теперьче на серебро счет пошел"; рассказывает, что
дело торговое тоже трудное, что"рынок на рынок не потрафишь: иной раз дорого думаешь продать, ан ни за что спустишь, а другой раз и совсем, кажется, делов нет, ан вдруг бог подходящего человека послал"; рассказывает, что в скором времени"объявления набору ждать надо"и что хотя набор — "оно конечно"…"одначе и без набору быть нельзя".
Так за Деруновым и утвердилась навсегда кличка «министр». И не только у нас в доме, но и по
всей округе, между помещиками, которых
дела он, конечно, знал лучше, нежели они сами. Везде его любили,
все советовались с ним и удивлялись его уму, а многие даже вверяли ему более или менее значительные куши под оборот, в полной уверенности, что Дерунов не только полностью отдаст деньги в срок, но и с благодарностью.
— Какое же
дело! Вино вам предоставлено было одним курить — кажется, на что статья подходящая! — а много ли барыша нажили! Побились, побились, да к тому же Дерунову на поклон пришли — выручай! Нечего делать — выручил! Теперь
все заводы в округе у меня в аренде состоят. Плачу аренду исправно, до ответственности не допущаю — загребай помещик денежки да живи на теплых водах!
— Я-то сержусь! Я уж который год и не знаю, что за «сердце» такое на свете есть! На мужичка сердиться! И-и! да от кого же я и пользу имею, как не от мужичка! Я вот только тебе по-христианскому говорю: не вяжись ты с мужиком! не твое это
дело! Предоставь мне с мужика получать! уж я своего не упущу,
всё до копейки выберу!
У меня в год-то, может, больше сотни
дел во
всех местах перебывает.
— Разом ничего вы, сударь, с них не получите, потому что у них и денег-то настоящих нет. Придется в рассрочку
дело оттягивать. А рассрочка эта вот что значит: поплатят они с грехом пополам годок, другой, а потом и надоест:
всё плати да плати!
— Посмотри! что ж, и посмотреть не худое
дело! Старики говаривали:"Свой глазок — смотрок!"И я вот стар-стар, а везде сам посмотрю. Большая у меня сеть раскинута, и не оглядишь всеё — а
все как-то сердце не на месте, как где сам недосмотришь! Так день-деньской и маюсь. А, право, пять тысяч дал бы! и деньги припасены в столе — ровно как тебя ждал!
Еще на
днях один становой-щеголь мне говорил:"По-настоящему, нас не становыми приставами, а начальниками станов называть бы надо, потому что я, например, за
весь свой стан отвечаю: чуть ежели кто ненадежен или в мыслях нетверд — сейчас же к сведению должен дать знать!"Взглянул я на него — во
всех статьях куроед! И глаза врозь, и руки растопырил, словно курицу поймать хочет, и носом воздух нюхает. Только вот мундир — мундир, это точно, что ловко сидит! У прежних куроедов таких мундирчиков не бывало!
С каким злорадством доказывал он мне, что я ничего из Чемезова не извлеку и что нет для меня другого выхода, кроме как прибегнуть к нему, Дерунову, и порешить это
дело на
всей его воле!
Мне начинает казаться, что на меня со
всех сторон устремлены подозрительные взоры, что в голове человека, с которым я имею
дело, сама собою созревает мысль:"А ведь он меня хочет надуть!"И кто же может поручиться, что и в моей голове не зреет та же мысль? не думаю ли и я с своей стороны:"А ведь он меня хочет надуть!"
— Теперь, брат, не то, что прежде! — говорили одни приезжие, — прежде, бывало, живешь ты в деревне, и никому нет
дела, в потолок ли ты плюешь, химией ли занимаешься, или Поль де Кока читаешь! А нынче, брат, ау! Химию-то изволь побоку, а читай Поль де Кока, да ещё так читай, чтобы
все твои домочадцы знали, что ты именно Поль де Кока, а не"Общепонятную физику"Писаревского читаешь!
Конечно, это в значительной степени оттягивало ликвидацию моих
дел, но в этом отношении
все мои настояния оставались бессильными.
Лукьяныч не только не хотел понимать, но даже просто-напросто не понимал, чтоб можно было какое-нибудь
дело сделать, не проведя его сквозь
все мытарства запрашиваний, оговорок, обмолвок и
всей бесконечной свиты мелких подвохов, которыми сопровождается всякая так называемая полюбовная сделка, совершаемая в мире столпов и основ.
Однако, как он сразу в своем
деле уверился, так тут ему что хочешь говори: он
всё мимо ушей пропущает!"Айда домой, Федор! — говорит, — лес первый сорт! нечего и смотреть больше! теперь только маклери, как бы подешевле нам этот лес купить!"И купит, и цену хорошую даст, потому что он настоящий лес видел!
— Да
все то же. Вино мы с ним очень достаточно любим. Да не зайдете ли к нам, сударь: я здесь, в Европейской гостинице, поблизности, живу. Марью Потапьевну увидите; она же который
день ко мне пристает: покажь да покажь ей господина Тургенева. А он, слышь, за границей. Ну, да ведь и вы писатель —
все одно, значит. Э-эх! загоняла меня совсем молодая сношенька! Вот к французу послала, прическу новомодную сделать велела, а сама с «калегвардами» разговаривать осталась.
— Стало быть, перепустили маленько. А вы, господа, не
всё зараз. Посрамословьте малость, да и на завтра что-нибудь оставьте! Дней-то ведь впереди много у бога!
— Я, сударыня, настоящий разговор веду. Я натуральные виды люблю, которые, значит, от бога так созданы. А что создано, то
все на потребу, и никакой в том гнусности или разврату нет, кроме того, что говорить об том приятно. Вот им, «калегвардам», натуральный вид противен — это точно. Для них главное
дело, чтобы выверт был, да погнуснее чтобы… Настоящего бы ничего, а только бы подлость одна!
Вообще старики нерасчетливо поступают, смешиваясь с молодыми. Увы! как они ни стараются подделаться под молодой тон, а все-таки, под конец, на мораль съедут. Вот я, например, — ну, зачем я это несчастное «Происшествие в Абруццских горах» рассказал? То ли бы
дело, если б я провел параллель между Шнейдершей и Жюдик! провел бы весело, умно, с самым тонким запахом милой безделицы! Как бы я
всех оживил! Как бы
все это разом встрепенулось, запело, загоготало!
По исстари установившемуся в нем самом понятию,
все это никоим образом не осуществляет представления об «
деле», как об чем-то, сопряженном с трудом.
— Смеется — ему что! — Помилуйте! разве возможная вещь в торговом
деле ненависть питать! Тут, сударь, именно смеяться надо, чтобы завсегда в человеке свободный дух был. Он генерала-то смешками кругом пальца обвел; сунул ему, этта, в руку пакет, с виду толстый-претолстый: как, мол? — ну, тот и смалодушествовал. А в пакете-то ассигнации
всё трехрублевые. Таким манером он за каких-нибудь триста рублей сразу человека за собой закрепил. Объясняться генерал-то потом приезжал.
"Купите, говорит, мои акции — одни хозяином
дела останетесь!"–"А я, говорит (это наш-то), Христофор Златоустыч, признаться сказать, погорячился маленько: полчаса тому назад его превосходительству, доверенному от вас лицу,
все свои акции запродал — да дешево, говорит, как!"
— Не говорите, сударь! Такого подлеца, как этот самый Осип Иванов,
днем с огнем поискать! Живого и мертвого готов ободрать. У нас в К. такую механику завел, что хоть брось торговать. Одно обидно:
все видели, у
всех на знати, как он на постоялом, лет тридцать тому назад, извозчиков овсом обмеривал!
— Не счастье-с, а
вся причина в том, что он проезжего купца обворовал. Останавливался у него на постоялом купец, да и занемог. Туда-сюда, за попом, за лекарем, ан он и душу богу отдал. И оказалось у этого купца денег
всего двадцать пять рублей, а Осип Иваныч пообождал немного, да и стал потихоньку да полегоньку, шире да глубже, да так, сударь, это
дело умненько повел, что и сейчас у нас в К. никто не разберет, когда именно он разбогател.
Тем не менее на глазах генерала работа по возведению новой усадьбы шла настолько успешно, что он мог уже в июле перейти в новый, хотя далеко еще не отделанный дом и сломать старый. Но в августе он должен был переселиться в губернский город, чтобы принять участие в работах комитета, и
дело по устройству усадьбы замялось. Иону и Агнушку генерал взял с собой, а староста, на которого было возложено приведение в исполнение генеральских планов, на
все заочные понуждения отвечал, что крестьяне к труду охладели.
Остальное время он проводил в нумере гостиницы Демут, каждый
день все более и более убеждаясь, что его «но ежели» не выгорит.
— Еще бы! Разумеется, кому же лучше знать! Я об том-то и говорю: каковы в Петербурге сведения! Да-с, вот извольте с такими сведениями
дело делать! Я всегда говорил:"Господа! покуда у вас нет живогоисследования, до тех пор
все равно, что вы ничего не имеете!"Правду я говорю? правду?
Подобно большинству энтузиастов того времени, он с жаром обратился к вольнонаемному труду и, подобно
всем, повел это
дело без расчета и с первого же раза осекся.
Но
всего больше поразила генерала картина, представившаяся его глазам в последовавший затем Петров
день.
Правда, что через него прошла, так сказать, целая катастрофа; но
все же, если б повести
дело умненько… да, именно, если б умненько повести!.. если б не воевать с дворовыми, не полемизировать с Анпетовым, если б сразу обрезать себя по-новому, если бы не вверяться Антошке, если б…