Неточные совпадения
Это замечание мое до того справедливо, что потом даже, в 1817
году, когда после выпуска мы, шестеро, назначенные в гвардию, были в
лицейских мундирах на параде гвардейского корпуса, подъезжает к нам граф Милорадович, тогдашний корпусный командир, с вопросом: что мы за люди и какой это мундир?
Слишком долго рассказывать преступление этого парня; оно же и не идет к делу. [
Лицейский врач Пешель обозначен в рукописи Пущина только буквою «П.».
Лицейский служитель Сазонов за два
года службы в Лицее совершил в Царском Селе 6 или 7 убийств.]
Жизнь наша
лицейская сливается с политическою эпохою народной жизни русской: приготовлялась гроза 1812
года. Эти события сильно отразились на нашем детстве. Началось с того, что мы провожали все гвардейские полки, потому что они проходили мимо самого Лицея; мы всегда были тут, при их появлении, выходили даже во время классов, напутствовали воинов сердечною молитвой, обнимались с родными и знакомыми — усатые гренадеры из рядов благословляли нас крестом. Не одна слеза тут пролита.
После этого мы как-то не часто виделись. Пушкин кружился в большом свете, а я был как можно подальше от него.
Летом маневры и другие служебные занятия увлекали меня из Петербурга. Все это, однако, не мешало нам, при всякой возможности встречаться с прежней дружбой и радоваться нашим встречам у
лицейской братии, которой уже немного оставалось в Петербурге; большею частью свидания мои с Пушкиным были у домоседа Дельвига.
Хотя посещение его было вовсе некстати, но я все-таки хотел faire bonne raine à mauvais jeu [Делать веселое лицо при плохой игре (франц.).] и старался уверить его в противном; объяснил ему, что я — Пущин такой-то,
лицейский товарищ хозяина, а что генерал Пущин, его знакомый, командует бригадой в Кишиневе, где я в 1820
году с ним встречался.
В день воспоминаний
лицейских я получил письмо твое от 8 апреля, любезный друг Малиновский; ты, верно, не забыл 9 июня [9 июня — день окончания выпускных экзаменов для лицеистов 1-го выпуска, в 1817 г.] и, глядя на чугунное кольцо, которому минуло 21
год, мысленно соединился со всеми товарищами, друзьями нашей юности.
Я поджидаю книгу, которую вы хотели заставить меня перевести для
лицейского капитала. Присылайте, я душою готов содействовать доброму вашему делу. На днях минет нашему кольцу 24
года. Оно на том же пальце, на который вы его надели.
В последний раз, в 1825
году, я в Москве справлял майские свои дни; тут были кой-кто из
лицейских и вся magistrature renforcée, [Крепнущее судейство (франц.).] как называл князь Голицын, генерал-губернатор московский.
Давно я прочел твой листок, добрый друг Матюшкин, давно поблагодарил тебя за него, но еще не откликнулся тебе, — тебе, впрочем, давно сказали добрые мои сестры, что я в марте месяце порадован был твоим письменным воспоминанием. С тех пор много времени прошло, но мы такими сроками отсчитываем время, что эта отсрочка нипочем, особенно когда независимо от
годов верна
лицейская дружба. С этой уверенностию можно иногда и молча понимать друг друга.
Ты напрасно говоришь, что я 25
лет ничего об тебе не слыхал. Наш директор писал мне о всех
лицейских. Он постоянно говорил, что особенного происходило в нашем первом выпуске, — об иных я и в газетах читал. Не знаю, лучше ли тебе в Балтийском море, но очень рад, что ты с моими. Вообще не очень хорошо понимаю, что у вас там делается, и это естественно. В России меньше всего знают, что в ней происходит. До сих пор еще не убеждаются, что гласность есть ручательство для общества, в каком бы составе оно ни было.
Тебя крепко обниму, добрый мой Матюшкин. Мильон
лет мы не видались. Вряд ли и увидимся. Будем хоть изредка пересылаться весточкой. Отрадно обмануть расстояние — отрадно быть близко и вдалеке. — Часто гляжу на твой портрет — тут мысли перебегают все десятки
лет нашей разлуки. Annette мне недавно писала, как ты с ней ходил по царскому саду; читая, мне казалось, что ты ей рассказывал вчерашние события, а это рассказы
лицейской нашей жизни, которая довольно давно уже прошла.
Он был у нас недолго. Большой был тогда аскетик — худобы страшной. Он должен быть теперь очень стар… [Пущин, как и другие лицеисты, в свои школьные
годы не любил М. С. Пилецкого за иезуитизм. Впоследствии выяснилось, что он был агентом тайной полиции, чего Пущин не мог знать (см. Б. Мейлах,
Лицейские годовщины, «Огонек», 1949, № 23). Двустишие — из «
Лицейских песен».]