Неточные совпадения
Человек — странное существо; мне бы хотелось еще от вас получить, или,
лучше сказать, получать, письма, — это первое совершенно меня опять взволновало. Скажите что-нибудь о наших чугунниках, [Чугунники — лицеисты 1-го курса, которым Энгельгардт роздал в 1817 г. чугунные кольца в знак прочности их союза.] об иных я кой-что знаю из газет и по письмам сестер, но этого для меня как-то мало. Вообразите, что от Мясоедова получил год тому назад письмо, — признаюсь, никогда не ожидал, но тем не менее
был очень рад.
Сколько могу, стараюсь оправдать
хорошее их мнение на счет мой собственно. Мне кажется, что, заботясь
быть как можно ровнее в расположении духа, это единственный способ
быть сносным для других и для себя, особенно в нашем здешнем положении…
Уже с поселения почаще
буду всех навещать моими посланиями, ты и Марья
будете иметь свою очередь; прошу только не поскучать многоречием и большей частью пустословием моим. Между тем, по старой памяти, могу тебе заметить, что ты не знаешь внутренних происшествий.Поклон твой Митькову остается при тебе по очень
хорошей причине: я не могу передать его в Красноярск, где он с 1836 года. Все здешние твои знакомые тебя приветствуют…
Грустно подумать, что мы расстались до неизвестного времени; твоя деревня, как говорится, мне шибко не нравится; не смею предлагать тебе Туринска, где, может
быть, тоже тоска, но
лучше бы вместе доживать век. По крайней мере устройся так, чтобы
быть с Трубецкими: они душевно этого желают. Ребиндер хотел на этот счет поговорить с твоей сестрой — пожалуйста, не упрямься.
Прощай — разбирай как умеешь мою нескладицу — мне бы
лучше было с тобой говорить, нежели переписываться. Что ж делать, так судьбе угодно, а наше дело уметь с нею мириться. Надеюсь, что у тебя на душе все благополучно. Нетерпеливо жду известия от тебя с места.
В Омске дружеское свидание со Степаном Михайловичем. После ужасной, бесконечной разлуки не
было конца разговорам, — он теперь занимает
хорошее место, но трудно ему, бедному, бороться со злом, которого, на земле очень, очень много. Непременно просил дружески обнять тебя: он почти не переменился, та же спокойная, веселая наружность; кой-где проглядывает белый волос, но вид еще молод. Жалуется на прежние свои недуги, а я его уверяю, что он совершенно здоров. Трудится сколько может и чрезвычайно полезен.
В Урике я много беседовал о вас с Муравьевыми и Вольфом. Все они существуют там старожилами. Нонушке теперь гораздо
лучше: она совершенно большая девушка и чрезвычайно милая. Александр — жених и, вероятно, теперь соединил уже свою участь с участью m-lle Josephine. Это супружество решено
было в мою бытность там. Миша, мой крестник, узнал меня и порадовал детскою своею привязанностию.
Скажи, каким образом, Вильгельм пишет на твоем листке? Или он переведен куда-нибудь? Видно, они расстались с братом. Бобрищевы-Пушкины нынешнюю зиму перейдут в Тобольск. Павел Сергеевич очень доволен этим перемещением:
будет вместе с Фонвизиными, и брату
лучше в этом заведении, нежели в Красноярске, а может
быть, перемена места произведет некоторую пользу в его расстроенном положении.
Благодарю вас, добрый Иван Дмитриевич, за все, что вы мне говорите в вашем письме. Утешительно думать, что мы с вами неразлучны; признаюсь, я бы хотел, чтоб мы когда-нибудь соединились в одном городке, мне бы гораздо
лучше было; как-то здесь неудачно началось мое существование…
Вообще я недоволен переходом в Западную Сибирь, не имел права отказать родным в желании поселить меня поближе, но под Иркутском мне
было бы
лучше. Город наш в совершенной глуши и имеет какой-то свой отпечаток безжизненности. Я всякий день брожу по пустым улицам, где иногда не встретишь человеческого лица. Женский пол здесь обижен природой, все необыкновенно уродливы.
Жалею, что мы не вместе с ним поселены: может
быть, это
было бы
лучше…
Поговорите с ним, он вам все объяснит
лучше меня, и вы с удовольствием
будете его слушать — он человек очень неглупый.
Не извиняюсь, что преследую вас разного рода поручениями; вы сами виноваты, что я без зазрения совести задаю вам хлопоты. Может
быть, можно
будет вам через тезку Якушкина избавить этого человека от всяких посторонних расходов. Словом сказать, сделать все, что придумаете лучшим; совершенно на вас полагаюсь и уверен, что дело Кудашева в
хороших руках.
Там, по словам Бобрищева-Пушкина,
есть опытный,
хороший доктор, который, может
быть, найдет возможность помочь мне чем-нибудь вдобавок к гидропатии, которою я теперь себя неутомимо лечу…
Фонвизин уведомил меня, что не
будет отказа, и ужасно приглашает побывать у них, — я с удовольствием туда отправлюсь, может
быть, Дьяков, тамошний хваленый доктор, что-нибудь
хорошего со мной сделает, во всяком случае
будет маленькое развлечение от туринской хандры, которая как-то поселилась во мне с здешним воздухом и делает меня равнодушным ко всем прелестям города.
Впрочем, с наступлением лета мне несколько
лучше: ванны и холодная вода, которую
пью без пощады, несколько убавляют внутреннее мое трепетание.
Annette советует мне перепроситься в Ялуторовск, но я еще не решаюсь в ожидании Оболенского и по некоторой привычке, которую ко мне сделали в семье Ивашева. Без меня у них
будет очень пусто — они неохотно меня отпускают в Тобольск, хотя мне кажется, что я очень плохой нынче собеседник. В Ялуторовске мне
было бы
лучше, с Якушкиным мы бы спорили и мирились. Там и климат
лучше, а особенно соблазнительно, что возле самого города
есть роща, между тем как здесь далеко ходить до тени дерева…
Грустная печать на всем, но я нашел все гораздо
лучше, нежели ожидал, теперь спокойнее, нежели
был, когда услышал среди вас о том, что здесь случилось.
Главное приятное известие, что матушка здорова, то
есть в том
хорошем положении, которого мы
лучше желать не смеем…
Очень понимаю, как бы нам нужно
было, в некоторых случаях, вместе заглянуть в лавочку, где ночью некстати дурачатся молодые или,
лучше сказать, старые люди.
Вы знаете, как мужчины самолюбивы, — я знаю это понаслышке, но, как член этого многочисленного стада, боюсь не
быть исключением [из] общего правила. Про женщин не говорю. Кроме
хорошего, до сих пор в них ничего не вижу — этого убеждения никогда не потеряю, оно мне нужно. Насчет востока мы многое отгадали: откровенно говорить теперь не могу, — когда-нибудь поболтаем не на бумаге. Непременно уверен, что мы с вами увидимся — даже, может
быть, в Туринске…
Грустно подумать о нем, и признаюсь, такое состояние его, что кажется, если бы сам должен
был все это переносить, то
лучше пожелал бы неминуемого конца.
Такой нос для меня
был бы
лучше Белого орла.
…Не стану вам повторять о недавней нашей семейной потере, но тяжело мне привыкать к уверенности, что нет матушки на этом свете. Последнее время она
была гораздо
лучше прежнего; только что немного отдохнула от этой сердечной заботы, как богу угодно
было кончить ее земное существование…
Приветствуйте за меня Анненковых. Я слышал, что она ожидает умножения семейства. Дай бог, чтоб это хорошо у них кончилось. К ним не пишу, Федор Федорович им
будет рассказывать про нашу жизнь
лучше всякого письма. Может
быть, скажет многое, чего и нет…
Вы уже знаете печальную, тяжелую весть из Иркутска. Сию минуту принесли мне письмо Волконского, который описывает кончину Никиты Муравьева и говорит, что с тою же почтою пишет к вам. Тяжело
будет вам услышать это горе. Писать не умею теперь. Говорить бы еще мог, а
лучше бы всего вместе помолчать и подумать.
Народ смышленый, довольно образованный сравнительно с Россией за малыми исключениями, и вообще состояние уравнено: не встречаете большой нищеты. Живут опрятно, дома очень хороши;
едят как нельзя
лучше. Не забудьте, что край наводняется ссыльными: это зло, но оно не так велико при условиях местных Сибири, хотя все-таки правительству следовало бы обратить на это внимание. Может
быть, оно не может потому улучшить положения ссыльных, чтобы не сделать его приманкою для крепостных и солдат.
Гораздо бы
лучше было, если б этот дождь пал раньше, и не на него, а на траву, которую мы нанимаем на городских лугах.
Скоро оттуда приедет Н. Я. Балакшин, он мне подробно все расскажет, часто видается с моими домашними. — Попеняйте Ротчеву, что он сюда не заехал; со мной считаться визитами нельзя — я бы давно посетил всех в Восточной Сибири, но, к сожалению, она вне окружности круга, описанного комитетом гг. министров, который, верно по ошибке, взял радиус в 30 верст. Уж
лучше бы в 20, тогда
было бы по версте на каждый год и
было бы понятно.
Я очень понимаю, что вам жаль с нею расстаться, но вспомните, что вы ее лишите счастия, будущности,
хорошего воспитания; вспомните также, что это
было желание вашего мужа.
Все это тебе должно
быть известно по прежним письмам Розена, который
был статистик
лучше, нежели я.
Хотя такого рода почерк
есть принадлежность великих людей, все-таки
лучше не иметь этой принадлежности, хоть и приходится
быть великим человеком.
Поцелуйте Аннушку мою. Скажите ей, что мне теперь гораздо
лучше. Ей
буду писать во вторник по заведенному порядку…
Нога сильно меня беспокоит, но об этом тоска говорить.
Лучше скажу, когда совсем все пройдет… Может
быть, к тому времени несколько определится мой выезд.
…На этой неделе я восхищался игрой на скрипке m-lle Otava. Опять жалел, что вы со мной не слушали ее. Вы бы
лучше меня оценили ее смычок. Он точно чудесный. Может
быть, до вас дошли слухи об ней из Омска. Она там играла. В Тобольске
будет на возвратном пути.
Скажите Спиридову, что я не исполнил его поручения, — везу ему вместо белок рассуждение купца, на которое он, верно, согласится, и потом я же из Красноярска, с его согласия, сюда напишу. Таким образом
будет выгоднее и
лучше. Какими-нибудь только тремя неделями позже дело уладится.
На днях
был у меня наш общий знакомый Тулинов — я просил его распечь г-на полицмейстера: не знаю,
будет ли после этого
лучше.
Ты напрасно говоришь, что я 25 лет ничего об тебе не слыхал. Наш директор писал мне о всех лицейских. Он постоянно говорил, что особенного происходило в нашем первом выпуске, — об иных я и в газетах читал. Не знаю,
лучше ли тебе в Балтийском море, но очень рад, что ты с моими. Вообще не очень хорошо понимаю, что у вас там делается, и это естественно. В России меньше всего знают, что в ней происходит. До сих пор еще не убеждаются, что гласность
есть ручательство для общества, в каком бы составе оно ни
было.
— В этом человеке много
хорошего, но
есть и свои слабости: одна из них, по-моему, какая-то безотчетная доверенность к Мандарину.
…Я дожидался все отъезда нашего бедного Ивана Дмитриевича, чтобы отвечать вам, но, как видно из хода его болезни, он еще не так скоро в состоянии
будет пуститься в путь, хотя бы ему и сделалось
лучше, чего до сих пор, однако, незаметно.
О плачевном деле все еще ничего нет положительного.
Хорошего, однако, ничего не обещают. Неленьке бедной
будет опять тяжелое время. Все это тоска.
Что ж делать, добрый друг, настала тяжелая година — под этим впечатлением не болтается,
будем ждать, что
будет! Как-то мудрено представить себе
хорошее. Между тем одно ясно, что в судьбах человечества совершается важный процесс. — Все так перепуталось, что ровно ничего не поймешь, — наш слабый разум теряется в догадках, но я верю, что из всех этих страданий должно
быть что-нибудь новое. Сонные пробудятся, и звезда просветит. Иначе не могу себя успокоить.
Досадно, что не могу тебя послушать, как Таня [Фонвизина] магически приказывает Юноше… Письмо твое меня застало; ноге несколько
лучше, но все хромаю, когда приходится испытать процесс хождения… кажется, в первой половине ноября можно
будет двинуться.
Можно бы дать написать и
хорошему писарю, лишь бы
было все верно…
Читаю на русском перевод «Хижины дяди Тома» при первом номере «Современника». Перевод «Русского вестника»
лучше, но хорошо, что и этот выдан вдруг сполна. Там публика должна ждать несколько месяцев. Я думаю, помещики и помещицы некоторые увидят, что кивают на Петра. [То
есть русские издатели романа Бичер-Стоу имеют в виду отечественных помещиков-крепостников.]
Благодарю за известие о водворении Бакунина в доме Лучших. Хорошо знать его на
хороших руках, но я хотел бы, чтоб ты мне сказал, на ком он затевает жениться? Может
быть, это знакомая тебе особа — ты
был дедушкой всех томских невест. И я порадовал бы его матушку, если б мог сказать ей что-нибудь положительное о выборе ее сына. Неизвестность ее тревожит, а тут всегда является Маремьяна. [Речь идет об M. А. Бакунине. Об этом — и в начале следующего письма.]