Неточные совпадения
Через несколько
дней Разумовский пишет дедушке, что оба его внука выдержали экзамен, но что из нас двоих один только может быть принят
в Лицей на
том основании, что правительство желает, чтоб большее число семейств могло воспользоваться новым заведением.
Между
тем, когда я достоверно узнал, что и Пушкин вступает
в Лицей,
то на другой же
день отправился к нему как к ближайшему соседу.
Среди
дела и безделья незаметным образом прошло время до октября.
В Лицее все было готово, и нам велено было съезжаться
в Царское Село. Как водится, я поплакал, расставаясь с домашними; сестры успокаивали меня
тем, что будут навещать по праздникам, а на рождество возьмут домой. Повез меня
тот же дядя Рябинин, который приезжал за мной к Разумовскому.
Он так был проникнут ощущением этого
дня и
в особенности речью Куницына, что
в тот же вечер, возвратясь домой, перевел ее на немецкий язык, написал маленькую статью и все отослал
в дерптский журнал.
В тот же
день, после обеда, начали разъезжаться: прощаньям не было конца. Я, больной, дольше всех оставался
в Лицее. С Пушкиным мы тут же обнялись на разлуку: он тотчас должен был ехать
в деревню к родным; я уж не застал его, когда приехал
в Петербург.
Между
тем как товарищи наши, поступившие
в гражданскую службу,
в июне же получили назначение;
в том числе Пушкин поступил
в коллегию иностранных
дел и тотчас взял отпуск для свидания с родными.
Как ни вертел я все это
в уме и сердце, кончил
тем, что сознал себя не вправе действовать по личному шаткому воззрению, без полного убеждения
в деле, ответственном пред целию самого союза.
С
той минуты, как я узнал, что Пушкин
в изгнании, во мне зародилась мысль непременно навестить его. Собираясь на рождество
в Петербург для свидания с родными, я предположил съездить и
в Псков к сестре Набоковой; муж ее командовал тогда дивизией, которая там стояла, а оттуда уже рукой подать
в Михайловское. Вследствие этой программы я подал
в отпуск на 28
дней в Петербургскую и Псковскую губернии.
На другой
день приезда моего
в Москву (14 марта) комедиант Яковлев вручил мне твою записку из Оренбурга. Не стану тебе рассказывать, как мне приятно было получить о тебе весточку; ты довольно меня знаешь, чтоб судить о радости моей без всяких изъяснений. Оставил я Петербург не так, как хотелось, вместо пяти тысяч достал только две и
то после долгих и несносных хлопот. Заплатил
тем, кто более нуждались, и отправился на первый случай с маленьким запасом.
В ней играет свою роль ковер, который, наконец, прибыл сюда несколько
дней тому назад с моими вещами.
Сюда я приехал десять
дней тому назад; все это время прошло
в скучных заботах о квартире и т. п.
Даже скажу более: от тебя зависит выбор места
в здешних краях; впрочем,
дело не
в том или другом городе, главное — чтобы быть нам соединенным под одной крышей.
Басаргин
в полном смысле хозяин. Завелся маленьким домиком и
дела ведет порядком: все есть и все как должно. Завидую этой способности, но подражать не умею. Мысль не к
тому стремится…
Часто я всматриваюсь
в милый рисунок и мысленно беседую с вами и с
теми, которые
делили со мной впечатления молодости.
Я объяснил со смехом пополам, послал нашу рыбу
в Тобольск. Между
тем, шутя, пересказал этот необыкновенный случай
в письме к сестре. Пусть читают
в канцелярии и покажут губернатору, что он не имеет права возвращать писем. Формально
дела заводить не стоит…
В двух словах скажу вам, почтенный Михаил Александрович, что три
дня тому назад получил добрейшее письмо ваше с рукописью. От души благодарю вас за доверенность, с которою вы вверяете полезный ваш труд. Тут же нашел я, открыв письмо из Иркутска, и записочку доброго нашего Павла Сергеевича [Бобрищева-Пушкина]. Радуюсь вашему соединению…
Денежные
дела меня не беспокоят, они устроятся, как все, что деньгами можно кончить, но существование его там
в одиночестве так не должно продолжаться; я многих выражений истинно не понимаю — он
в каком-то волнении, похожем на
то, что я ощущаю при биении моего сердца…
Как сон пролетели приятные минуты нашего свидания. Через 24 часа после
того, как я взглянул
в последний раз на вас, добрый мой Иван Дмитриевич, я уже был
в объятиях детей и старушки Марьи Петровны. Они все ожидали меня как необходимого для них человека. Здесь я нашел Басаргина с женой: они переехали к нам до моего возвращения. Наскоро скажу вам, как случилось горестное событие 27 декабря. До сих пор мы больше или меньше говорим об этом
дне, лишь только сойдемся.
Опять из Туринска приветствую тебя, любезный, милый друг Евгений. Опять горестная весть отсюда: я не застал Ивашева. Он скоропостижно умер 27 декабря вечером и похоронен
в тот самый
день, когда
в прошлом году на наших руках скончалась Камилла Петровна.
В Тобольске это известие меня не застало: письмо Басаргина, где он просил меня возвратиться скорее, пришло два
дни после моего отъезда.
В Ялуторовске дошла до меня эта печальная истина — я тотчас
в сани и сюда…
Прасковья Егоровна непременно хочет, увидевши,
в чем
дело, написать к своей матери
в Париж с
тем, чтобы ее ответ на клевету, лично до нее относящуюся, напечатали
в журнале.
Мы кончили Паскаля, — теперь он уже
в переплете. Я кой-где подскабливаю рукопись и недели через две отправлю
в Петербург. Вероятно, она вознаградит труды доброго нашего Павла Сергеевича. Между
тем без хвастовства должен сказать, что без меня вряд ли когда-нибудь это
дело кончилось. Немного ленив наш добрый оригинал. Он неимоверно потолстел. Странно видеть
ту же фигуру
в виде Артамона. Брат его и Барятинский с ним.
Почта привезла мне письмо от Annette, где она говорит, что мой племянник Гаюс вышел
в отставку и едет искать золото с кем-то
в компании. 20 февраля он должен был выехать; значит, если вздумает ко мне заехать,
то на этой неделе будет здесь. Мне хочется с ним повидаться, прежде нежели написать о нашем переводе; заронилась мысль, которую, может быть, можно будет привести
в исполнение. Басаргин вам объяснит,
в чем
дело.
…Вы нас ожидаете, а мы все на месте. Не могу добиться решительного ответа насчет Тобольска… скоро сказка сказывается, не скоро
дело делается… Кажется государственные преступники для
того только рассыпаны по городам Сибири, чтобы кормить мясом
в постные
дни проезжающих ревизоров и утешать их
в свободные часы от пустых и ничего не доказывающих смотров…
На этих
днях, почтенный друг Егор Антонович, получил я ваши листки от 17 января, мне их привез черномазый мой племянник, которого я распек за
то, что он с вами не повидался
в Петербурге. На всякий случай начинаю беседу с вами, когда-нибудь найдется возможность переслать болтовню.
Скоро я надеюсь увидеть Вильгельма, он должен проехать через наш город
в Курган, я его на несколько
дней заарестую. Надобно будет послушать и прозы и стихов. Не видал его с
тех пор, как на гласисе крепостном нас собирали, — это тоже довольно давно. Получал изредка от него письма, но это не
то, что свидание.
Три
дня прогостил у меня оригинал Вильгельм. Проехал на житье
в Курган с своей Дросидой Ивановной, двумя крикливыми детьми и с ящиком литературных произведений. Обнял я его с прежним лицейским чувством. Это свидание напомнило мне живо старину: он
тот же оригинал, только с проседью
в голове. Зачитал меня стихами донельзя; по правилу гостеприимства я должен был слушать и вместо критики молчать, щадя постоянно развивающееся авторское самолюбие.
Если б вам рассказать все проделки Вильгельма
в день происшествия и
в день объявления сентенции,
то вы просто погибли бы от смеху, несмотря, что он был тогда на сцене трагической и довольно важной.
Если б мне сказали
в 1826 году, что я доживу до сегодняшнего
дня и пройду через все тревоги этого промежутка времени,
то я бы никогда не поверил и не думал бы найти
в себе возможность все эго преодолеть.
Вместо этого объявлено нам на
днях постановление комитета гг. министров, высочайше утвержденное
в феврале, которым разрешено нам отлучаться с билетами из мест водворения по уважительным причинам: живущим
в городах на 30 верст, а живущим
в деревнях на 50 верст, и
то на три
дня.
Именно
в тот день, когда воспоминание соединяет меня с покойным вашим дядей и с будущим вашим мужем, пришлось мне отвечать на добрые ваши строки; 19 октября без сомнения и вам известно, хотя, по преданию, оно давно меня связало с близкими вам людьми и эта связь не страдает ни от каких разлук.
«1846 года января
дня,
в присутствии ялуторовского полицейского управления, мы, нижеподписавшиеся, проживающие
в городе Ялуторовске, находящиеся под надзором полиции государственные и политические преступники, выслушав предписание господина состоящего
в должности тобольского гражданского губернатора, от 8 числа настоящего месяца, за № 18, дали эту подписку
в том, что обязываемся не иметь у себя дагерротипов и что
в настоящее время таковых у себя не имеем.
Мне это
тем неприятнее, что я привык тебя видеть поэтом не на бумаге, но и
в делах твоих,
в воззрениях на людей, где никогда не слышен был звук металла.
В надежде на снисхождение вашего сиятельства, прямо к вам обращаюсь с покорнейшею просьбою; знаю, что следовало бы просить по начальству; но как
дело идет о здоровье, которое не терпит промедления,
то уверен, что вы простите больному человеку это невольное отклонение от формы и благосклонно взглянете на его просьбу.
В самый
тот день, когда я вечером читал ваши листки, где вы между прочим упоминаете о Барбесе, я утром имел отрадные, совершенно неожиданные минуты
в беседе с Александром.
Просто целый
день проходит
в болтовне —
то у милых хозяев Волконских,
то у Грубецких.
Просто чудеса делаются с нашими питомцами. Безвыходное
дело нам, а особенно вам с ними. Мне только беда
в том, что я должен разрешить, как иногда и большею частью случается с генерал-губернаторами, не понимая ничего или очень мало.
Какой же итог всего этого болтания? Я думаю одно, что я очень рад перебросить тебе словечко, — а твое
дело отыскивать меня
в этой галиматье. Я совершенно
тот же бестолковый, неисправимый человек, с
тою только разницею, что на плечах десятка два с лишком лет больше. Может быть, у наших увидишь отъезжающих, которые везут мою рукопись, ты можешь их допросить обо мне, а уж я, кажется, довольно тебе о себе же наговорил.
Но
дело не
в том: мы не будем доискиваться до математической точности, как теперь хлопочут добрые люди о возрасте нашей матушки России, [Речь идет об установлении даты тысячелетия России (отмечалось
в 1862 г.).] будем довольны, что листки долетают —
днем раньше,
днем позже — это еще не беда…
Прекрасно сделали, что приютили Толя. По правде, это наше
дело — мы, старожилы сибирские, должны новых конскриптов [Внесенных
в списки «государственных преступников».] сколько-нибудь опекать, беда только
в том, что не всех выдают.
В Омске продолжается
то же для них житье, хоть несколько помягче, после смены плац-майора Кривцова.
На
днях у меня был Оболенский, он сын
того, что был
в Лицее инспектором. Вышел
в 841-м году. Служит при Гасфорте, приезжал
в Ялуторовск по какому-то поручению и, услышав мою фамилию, зашел навестить меня. С ним я потолковал о старине. Он нашел, что я еще мало стар; забросал я его вопросами местными, напомнил ему, что он жил с отцом во флигеле
в соседстве с Ротастом. Тогда этот Оболенский несознательно бегал — ему теперь только 32 года. — Только странный какой-то человек, должно быть вроде своего отца.
В четверг,
то есть на другой
день утром
в 10 часов, Михаил, как ближайший его сосед, узнал, что С. М. тяжко болен.
Если хотят
разделить Турцию,
то это можно дипломатически сделать без всякой церемонии; если же
в самом
деле хлопоты о ключике,
то не стоит так далеко из православия заходить и брать на плечи европейскую войну.
Пишущие столы меня нисколько не интересуют, потому что с чертом никогда не был
в переписке, да и не намерен ее начинать. Признаюсь, ровно тут ничего не понимаю. Пусть забавляются этим
те, которых занимает такая забава. Не знаю, что бы сказал, если б увидел это на самом
деле, а покамест и не думаю об столе с карандашом. Как угадать все модные прихоти человечества?…
Нельзя сказать, чтоб я был ленив, нельзя сказать, чтоб я был обременен
делами, а результат обличает и
в том и другом.
Несколько
дней тому назад я получил, добрая Марья Николаевна, ваше письмо от 20 октября. Спасибо вам, что вы мне дали отрадную весточку о нашем больном. Дай бог, чтоб поддержалось
то лучшее, которое вы
в нем нашли при последнем вашем посещении. Дай бог, чтоб перемена лечения, указанная Пироговым, произвела желаемый успех! Мне ужасно неловко думать, что Петр, юнейший между нами, так давно хворает и хандрит естественным образом: при грудных болезнях это почти неизбежное
дело.
…Давно что-то от вас нет листка. Наступило новое царство с
тех пор. Что-то оно скажет
в делах общественных. Покамест ничего не выражается. Как будто только вставлен один зубец вместо другого.
В Тобольске состоялся приговор над скопцами. Между прочими приговоренными к ссылке
в Туруханск — два брата Гавасины, которые
в малолетстве приобщены к этой секте, не сознательно сделались жертвами и потом никаких сношений с сектаторами не имели. Мать послала
в нынешнем месяце просьбу к министру юстиции. Шепните, кому следует, за этих бедных людей. Если потребуют
дело в сенат,
то все будет ясно. Приговоренные сидят
в тюменском остроге…
Евгений получил от сестры известие, что его сыновья князья. Это его ставит
в затруднительное положение, потому что Варвара Самсоновна скоро опять должна что-нибудь произвести на свет и тогда потребуется новый указ сенату.
Дело сложное: не будучи князем, он, шутя, делает князей; но все-таки я ему советую подумать о
том, что он делает. 6 октября будем праздновать его 60-летие!
В этот
день,
то есть покрова, от погоды или от нечего делать все любезничали с Татьяной Александровной. Видно, эта любезность была довольно сильная, что Лебедь на другой
день говорит мне, что видел во сне, будто бы я ухаживал за его женой и что он на меня сердился. Я засмеялся и сказал ему, что пожалуюсь тебе на него. Лучшего не придумал ответа.
Теперь не знаю, что тебе сказать — на твое сердечное излияние. И я
в тумане. Авось явится солнышко. Все
в каком-то недоумении. Невольно продолжается
то, что было при тебе. Просто чудеса! Видно, так надобно для испытания.
Дело необыкновенное. Не испугайся, когда увидишь меня…