Неточные совпадения
Случалось точно удивляться переходам в нем: видишь, бывало, его поглощенным не по летам в думы и чтения, и тут
же [В рукописи было: «бесится до неистовства», зачеркнуто.] внезапно оставляет занятия, входит в какой-то припадок бешенства за
то, что другой, ни на что лучшее не способный, перебежал его или одним ударом уронил
все кегли.
Среди дела и безделья незаметным образом прошло время до октября. В Лицее
все было готово, и нам велено было съезжаться в Царское Село. Как водится, я поплакал, расставаясь с домашними; сестры успокаивали меня
тем, что будут навещать по праздникам, а на рождество возьмут домой. Повез меня
тот же дядя Рябинин, который приезжал за мной к Разумовскому.
Он так был проникнут ощущением этого дня и в особенности речью Куницына, что в
тот же вечер, возвратясь домой, перевел ее на немецкий язык, написал маленькую статью и
все отослал в дерптский журнал.
9 июня был акт. Характер его был совершенно иной: как открытие Лицея было пышно и торжественно, так выпуск наш тих и скромен. В
ту же залу пришел император Александр в сопровождении одного тогдашнего министра народного просвещения князя Голицына. Государь не взял с собой даже князя П. М. Волконского, который, как
все говорили, желал быть на акте.
В
тот же день, после обеда, начали разъезжаться: прощаньям не было конца. Я, больной, дольше
всех оставался в Лицее. С Пушкиным мы тут
же обнялись на разлуку: он тотчас должен был ехать в деревню к родным; я уж не застал его, когда приехал в Петербург.
К
тому же в 1818 году, когда часть гвардии была в Москве по случаю приезда прусского короля, столько было опрометчивых действий одного члена общества, что признали необходимым делать выбор со
всею строгостию, и даже, несколько лет спустя, объявлено было об уничтожении общества, чтобы
тем удалить неудачно принятых членов.
Между
тем тот же Пушкин, либеральный по своим воззрениям, имел какую-то жалкую привычку изменять благородному своему характеру и очень часто сердил меня и вообще
всех нас
тем, что любил, например, вертеться у оркестра околоОрлова, Чернышева, Киселева и других: они с покровительственной улыбкой выслушивали его шутки, остроты.
Значит, их останавливало почти
то же, что меня пугало: образ его мыслей
всем хорошо был известен, но не было полного к нему доверия.
Вот
все, что я дознал в Петербурге. Еду потом в Царское Село к Энгельгардту, обращаюсь к нему с
тем же тревожным вопросом.
Проходили годы; ничем отрадным не навевало в нашу даль — там,на нашем западе,
все шло
тем же тяжелым ходом. Мы, грешные люди, стояли как поверстные столбы на большой дороге: иные путники, может быть, иногда и взглядывали, но продолжали путь
тем же шагом и в
том же направлении…
Не могу тебе ничего сказать важного, после твоего отъезда, кажется, по несчастью или по счастью,
все в
том же положении; мои заботы — о ремонте, [Ремонт — покупка лошадей, деятельность Пущина по службе в Конной артиллерии.] кроме многих других, которые непременно сопряжены с моим существованием.
В первом вашем письме вы изложили
весь ваш быт и сделали его как бы вновь причастным семейному вашему кругу. К сожалению, он не может нам дать
того же отчета — жизнь его бездейственная, однообразная! Живет потому, что провидению угодно, чтоб он жил; без сего убеждения с трудом бы понял, к чему ведет теперешнее его существование. Впрочем, не огорчайтесь: человек, когда это нужно, находит в себе
те силы, которые и не подозревал; он собственным опытом убедился в сей истине и благодарит бега.
Все эти вопросы доказывают вам, почтенный друг, что я на добрые ваши слова обращаю взор не шуточный, но исполненный
той же любви и доверенности, которые вы мне показываете.
Вчера в полночь я прибыл в Туринск. Сегодня
же хочу начать беседу мою, друг Оболенский. Много впечатлений перебывало в знакомом тебе сердце с
тех пор, как мы с тобою обнялись на разлуку в Верхнеудинске. Удаляясь от тебя, я более и более чувствовал
всю тяжесть этой скорбной минуты. Ты мне поверишь, любезный друг, испытывая в себе мое чувство.
Грустное происшествие в нашем захолустье — причем
все в
том же однообразии, начиная с меня.
Сюда пишут, что в России перемена министерства,
то есть вместо Строгонова назначается Бибиков, но дух остается
тот же, система
та же. В числе улучшения только налог на гербовую бумагу.
Все это вы, верно, знаете, о многом хотелось бы поговорить, как, бывало, прошлого года, в осенние теперешние вечера, но это невозможно на бумаге.
Не нужно вам говорить, что Оболенский
тот же оригинал, начинает уже производить свои штуки. Хозяйство будет на его руках, — а я буду ворчать.
Все подробности будущего устройства нашего, по крайней мере предполагаемого, вы узнаете от Басаргина. Если я
все буду писать, вам не о чем будет говорить, — между
тем вы оба на это мастера. Покамест прощайте. Пойду побегать и кой-куда зайти надобно. Не могу приучить Оболенского к движению.
Вы уже знаете печальную, тяжелую весть из Иркутска. Сию минуту принесли мне письмо Волконского, который описывает кончину Никиты Муравьева и говорит, что с
тою же почтою пишет к вам. Тяжело будет вам услышать это горе. Писать не умею теперь. Говорить бы еще мог, а лучше бы
всего вместе помолчать и подумать.
Странно
то, что он в толстой своей бабе видит расстроенное здоровье и даже нервические припадки, боится ей противоречить и беспрестанно просит посредничества; а между
тем баба беснуется на просторе; он
же говорит: «Ты видишь, как она раздражительна!»
Все это в порядке вещей: жаль, да помочь нечем.
Старик
все одно и
то же бредит.
Сообщите, не узнали ли чего-нибудь о петербургских новостях при проезде князя. Здесь совершенная глушь. Меж
тем, кажется, должно что-нибудь быть,
все одно и
то же говорят.
Какой
же итог
всего этого болтания? Я думаю одно, что я очень рад перебросить тебе словечко, — а твое дело отыскивать меня в этой галиматье. Я совершенно
тот же бестолковый, неисправимый человек, с
тою только разницею, что на плечах десятка два с лишком лет больше. Может быть, у наших увидишь отъезжающих, которые везут мою рукопись, ты можешь их допросить обо мне, а уж я, кажется, довольно тебе о себе
же наговорил.
Прекрасно сделали, что приютили Толя. По правде, это наше дело — мы, старожилы сибирские, должны новых конскриптов [Внесенных в списки «государственных преступников».] сколько-нибудь опекать, беда только в
том, что не
всех выдают. В Омске продолжается
то же для них житье, хоть несколько помягче, после смены плац-майора Кривцова.
Сделай
то же за меня со
всеми нашими, участвовавшими с тобой в дружелюбной экспедиции.
В одно и
то же время, как тебе, писал и Горбачевскому — до сих пор от него ни слуху ни духу. Видно, опять надобно будет ждать серебрянку, [Серебрянка — обоз с серебряной рудой из Нерчинска а Петербург.] чтоб получить от него весточку. Странно только
то, что он при такой лени черкнуть слово всякий раз жалуется, что
все его забыли и считает
всех перед ним виноватыми. Оригинал — да и только! — Распеки его при случае.
Поцелуйте за меня ваших малюток. Аннушка просит вас о
том же. Она здорова и с каждым днем вытягивается. У нас
все идет прежним порядком, но теперь довольно мрачных ощущений.
Теперь вы знаете
то же, что и мы знаем из газет и от перелетных посетителей дома Бронникова; но, верно, не знаете, что из
всего этого будет и какой тропой пойдет Александр.
Тут действует
то же чувство, которое заставляло меня походом [На военной службе — до 1825 г.] сидеть на лошади и вести ее в поводу, когда спешивала
вся батарея, — чуть ли не я один это делал и нисколько не винил других офицеров, которым не хотелось в жар, по глубокому песку проходить по нескольку верст.
В воскресенье получил я, любезный друг Николай, твои листки от 16-го числа. Пожалуйста, никогда не извиняйся, что не писал. Ты человек занятый и общественными и частными делами,
то есть своими, — следовательно, время у тебя на счету. Вот я, например, ровно ничего не делаю и тут не успеваю с моей перепиской. Впрочем, на это свои причины и
все одни и
те же. Продолжается немощное мое положение. Марьино с самого нашего приезда без солнца,
все дожди и сырость. Разлюбило меня солнышко, а его-то я и ищу!..
Насчет
же дальнейшего ничего определенного сказать не могу, что это
все будет зависеть от состояния моего здоровья; с
тех пор не получал никаких новых вопросов.
До другого разу.
Все еще не налаживаюсь — одно и
то же перед глазами. Говорят, наш покойный друг Якушкин страшно исхудал и высох. — Велел на могиле посадить два вяза и клен — отнюдь не ставить памятника…
…Марлинского величали Александром Александровичем. О знакомстве и близости Пушкина с ним и с Рылеевым не берусь теперь ничего сказать. Как в тумане
все это. Поговорим при свидании. Теперь
весь в почте. Пропасть ответов. Остальные ваши вопросы до
того же времени откладываю. Вероятно, от этого промедления не пострадает род человеческий…
Не хочется уехать, не распорядившись делами артели. Сегодня получил от Трубецкого письмо, в котором он говорит следующее: «В делах артели я участвую на половину
того, что вы посылаете Быстрицкому; а так как в прошлом году я ничего не давал,
то я это заменю в нынешнем; выдайте ему
все суммы сполна, считая, как вы мне указали, к 26 августа, — следовательно, он будет обеспечен по такое
же число будущего 1859 года, а к
тому времени, если будем живы, спишемся с вами…»
Неточные совпадения
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в
то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену.
Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Городничий. И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из
того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как
же и не быть правде? Подгулявши, человек
все несет наружу: что на сердце,
то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
Те же и Осип.
Все бегут к нему навстречу, кивая пальцами.
Анна Андреевна. Ну да, Добчинский, теперь я вижу, — из чего
же ты споришь? (Кричит в окно.)Скорей, скорей! вы тихо идете. Ну что, где они? А? Да говорите
же оттуда —
все равно. Что? очень строгий? А? А муж, муж? (Немного отступя от окна, с досадою.)Такой глупый: до
тех пор, пока не войдет в комнату, ничего не расскажет!
Хлестаков. Ну, нет, вы напрасно, однако
же…
Все зависит от
той стороны, с которой кто смотрит на вещь. Если, например, забастуешь тогда, как нужно гнуть от трех углов… ну, тогда конечно… Нет, не говорите, иногда очень заманчиво поиграть.