Неточные совпадения
Невольным образом в этом рассказе замешивается и собственная моя личность; прошу не обращать на нее внимания. Придется,
может быть, и об Лицее сказать словечко; вы это простите, как воспоминания, до сих пор живые! Одним словом, все сдаю вам, как вылилось на бумагу. [Сообщения И. И. Пущина о том, как он осуществлял свое обещание Е. И. Якушкину, — в письмах к Н. Д. Пущиной и Е. И. Якушкину за 1858 г. № 225, 226, 228, 242 и др.]
Через несколько дней Разумовский пишет дедушке, что оба его внука выдержали экзамен, но что из нас двоих один только
может быть принят в Лицей на том основании, что правительство желает, чтоб большее число семейств
могло воспользоваться новым заведением.
Бледный как смерть, начал что-то читать; читал довольно долго, но вряд ли многие
могли его слышать, так голос его
был слаб и прерывист.
Тут,
может быть, зародилась у Пушкина мысль стихов к ней...
[Весь дальнейший текст до конца абзаца («Роскошь помещения… плебеями») не
был пропущен в печать в 1859 г.] Роскошь помещения и содержания, сравнительно с другими, даже с женскими заведениями,
могла иметь связь с мыслью Александра, который, как говорили тогда, намерен
был воспитать с нами своих братьев, великих князей Николая и Михаила, почти наших сверстников по летам; но императрица Марья Федоровна воспротивилась этому, находя слишком демократическим и неприличным сближение сыновей своих, особ царственных, с нами, плебеями.
Вот почему, —
может быть, Пушкин говорил впоследствии...
Наши стихи вообще не клеились, а Пушкин мигом прочел два четырехстишия, которые всех нас восхитили. Жаль, что не
могу припомнить этого первого поэтического его лепета. Кошанский взял рукопись к себе. Это
было чуть ли не в 811-м году, и никак не позже первых месяцев 12-го. Упоминаю об этом потому, что ни Бартенев, ни Анненков ничего об этом не упоминают. [П. И. Бартенев — в статьях о Пушкине-лицеисте («Моск. ведом.», 1854). П. В. Анненков — в комментариях к Сочинениям Пушкина. Стих. «Роза» — 1815 г.]
Что
может быть человеку драгоценнее точного понятия о тех предметах, которые он желает исследовать?
Когда при рассуждениях конференции о выпуске представлена
была директору Энгельгардту черная эта книга, где мы трое только и
были записаны, он ужаснулся и стал доказывать своим сочленам, что мудрено допустить, чтобы давнишняя шалость, за которую тогда же
было взыскано,
могла бы еще иметь влияние и на будущность после выпуска.
Вообще это пустое событие (которым, разумеется, нельзя
было похвастать) наделало тогда много шуму и огорчило наших родных, благодаря премудрому распоряжению начальства. Все
могло окончиться домашним порядком, если бы Гауеншильд и инспектор Фролов не задумали формальным образом донести министру.
Энгельгардт, своим путем, знал о неловкой выходке Пушкина,
может быть и от самого Петра Михайловича, который
мог сообщить ему это в тот же вечер.
Мы все
были рады такой развязке, жалея Пушкина и очень хорошо понимая, что каждый из нас легко
мог попасть в такую беду.
[Весь следующий абзац и часть второго («
Было еще другого рода… верховая езда») не
могли появиться в 1859 г. в печати по цензурным условиям; выброшены
были также куплеты о Левашове.]
Вот вам выдержки из хроники нашей юности. Удовольствуйтесь ими!
Может быть, когда-нибудь появится целый ряд воспоминаний о лицейском своеобразном быте первого курса, с очерками личностей, которые потом заняли свои места в общественной сфере; большая часть из них уже исчезла, но оставила отрадное памятование в сердцах не одних своих товарищей.
Илличевскогостихов не
могу припомнить; знаю только, что они все кончались рифмой на Пущин. Это
было очень оригинально. [Стих. Илличевского не обнаружено.]
Не знаю, к счастию ли его, или несчастию, он не
был тогда в Петербурге, а то не ручаюсь, что в первых порывах, по исключительной дружбе моей к нему, я,
может быть, увлек бы его с собою.
Впоследствии, когда думалось мне исполнить эту мысль, я уже не решался вверить ему тайну, не мне одному принадлежавшую, где малейшая неосторожность
могла быть пагубна всему делу.
Нечего и говорить уже о разных его выходках, которые везде повторялись; например, однажды в Царском Селе Захаржевского медвежонок сорвался с цепи от столба, [После этого автором густо зачеркнуто в рукописи несколько слов.] на котором устроена
была его будка, и побежал в сад, где
мог встретиться глаз на глаз, в темной аллее, с императором, если бы на этот раз не встрепенулся его маленький шарло и не предостерег бы от этой опасной встречи.
Странное смешение в этом великолепном создании! Никогда не переставал я любить его; знаю, что и он платил мне тем же чувством; но невольно, из дружбы к нему, желалось, чтобы он, наконец, настоящим образом взглянул на себя и понял свое призвание. Видно, впрочем, что не
могло и не должно
было быть иначе; видно, нужна
была и эта разработка, коловшая нам, слепым, глаза.
Не заключайте, пожалуйста, из этого ворчанья, чтобы я когда-нибудь
был спартанцем, каким-нибудь Катоном, — далеко от всего этого: всегда шалил, дурил и кутил с добрым товарищем. Пушкин сам увековечил это стихами ко мне; но при всей моей готовности к разгулу с ним хотелось, чтобы он не переступал некоторых границ и не профанировал себя, если можно так выразиться, сближением с людьми, которые, по их положению в свете,
могли волею и неволею набрасывать на него некоторого рода тень.
Мне и на этот раз легко
было без большого обмана доказать ему, что это совсем не собрание общества, им отыскиваемого, что он
может спросить Маслова и что я сам тут совершенно неожиданно.
Преследуемый мыслию, что у меня
есть тайна от Пушкина и что,
может быть, этим самым я лишаю общество полезного деятеля, почти решался броситься к нему и все высказать, зажмуря глаза на последствия. В постоянной борьбе с самим собою, как нарочно, вскоре случилось мне встретить Сергея Львовича на Невском проспекте.
Я страдал за него, и подчас мне опять казалось, что,
может быть, Тайное общество сокровенным своим клеймом поможет ему повнимательней и построже взглянуть на самого себя, сделать некоторые изменения в ненормальном своем быту.
Спрашиваю смотрителя: «Какой это Пушкин?» Мне и в мысль не приходило, что это
может быть Александр.
В Могилеве, на станции, встречаю фельдъегеря, разумеется, тотчас спрашиваю его: не знает ли он чего-нибудь о Пушкине. Он ничего не
мог сообщить мне об нем, а рассказал только, что за несколько дней до его выезда сгорел в Царском Селе Лицей, остались одни стены и воспитанников поместили во флигеле. [Пожар в здании Лицея
был 12 мая.] Все это вместе заставило меня нетерпеливо желать скорей добраться до столицы.
Вообще Пушкин показался мне несколько серьезнее прежнего, сохраняя, однакож, ту же веселость;
может быть, самое положение его произвело на меня это впечатление.
Может быть, ты и прав, что мне не доверяешь.
Монах начал извинением в том, что,
может быть, помешал нам, потом сказал, что, узнавши мою фамилию, ожидал найти знакомого ему П. С.
В зале
был бильярд; это
могло бы служить для него развлечением.
Я не
мог познакомиться с местностию Михайловского, так живо им воспетой: она тогда
была закутана снегом.
Мы крепко обнялись в надежде,
может быть, скоро свидеться в Москве.
Д. Д. Благого и И. А. Кубасова, 1934, стр. 151) и продолжал: «
Может быть, я делаю нескромность, внося в мои воспоминания задушевный голос нашего поэта, но он так верно высказывает наши общие чувства, что эта нескромность мне простится».]
Отрадно отозвался во мне голос Пушкина! Преисполненный глубокой, живительной благодарности, я не
мог обнять его, как он меня обнимал, когда я первый посетил его в изгнанье. Увы! я не
мог даже пожать руку той женщине, которая так радостно спешила утешить меня воспоминанием друга; но она поняла мое чувство без всякого внешнего проявления, нужного,
может быть, другим людям и при других обстоятельствах; а Пушкину, верно, тогда не раз икнулось.
И он и Ершов не
могли осенью 1841 г. забыть, что в майской книге «Современника» за тот же год
были напечатаны два посвященные Пущину стихотворения Пушкина: «Современник» получался декабристами в разных местах сибирского поселения.
А Пущин не писал бы в сентябре 1841 г., что стихотворения, опубликованные в мае, нигде не напечатаны: майский номер «Современника»
мог быть уже в сентябре в Сибири, а тем более в ноябре.]
Проходили годы; ничем отрадным не навевало в нашу даль — там,на нашем западе, все шло тем же тяжелым ходом. Мы, грешные люди, стояли как поверстные столбы на большой дороге: иные путники,
может быть, иногда и взглядывали, но продолжали путь тем же шагом и в том же направлении…
Вопрос дерзкий, но мне,
может быть, простительный!
Пушкин при всей своей восприимчивости никак не нашел бы там материалов, которыми он пользовался на поприще общественной жизни.
Может быть, и самый резкий перелом в существовании, который далеко не все
могут выдержать, пагубно отозвался бы на его своеобразном, чтобы не сказать капризном, существе.
В Москве я почти ни с кем не знаком, да вряд ли много и познакомлюсь. Приятно
было по службе встретить некоторых людей благородных — вообще приемом начальства я не
могу довольно нахвалиться.
Здравствуйте, милые мои, я опять, благодаря бога, нашел возможность писать к вам.
Может, утешат вас минуты, которые с добрым моим товарищем путешествия… с тем, который должен
будет вам доставить эту тетрадку. — О чем? И как спросить?
Продолжение впредь, теперь мешают. Я все возможные случаи
буду искать, чтобы марать сию тетрадку до Тобольска. Извините, что так дурно пишу — я восхищаюсь, что и этим способом
могу что-нибудь вам сказать в ожидании казенной переписки, которую, верно, нам позволят иногда; по возможности
будем между строками писать лимонным соком…
Вы не
можете себе представить, с каким затруднением я наполняю эти страницы в виду спящего фельдъегеря в каком-нибудь чулане. Он мне обещает через несколько времени побывать у батюшки, прошу, чтобы это осталось тайною, он видел Михаила два раза, расспросите его об нем. Не знаю, где вообразить себе Николая, умел ли он что-нибудь сделать. Я не делаю вопросов, ибо на это нет ни места, ни времени. Из Шлиссельбургане
было возможности никак следить, ибо солдаты в ужасной строгости и почти не сходят с острова.
Последнее наше свидание в Пелле
было так скоро и бестолково, что я не успел выйти из ужасной борьбы, которая во мне происходила от радости вас видеть не в крепости и горести расстаться,
может быть, навек. Я думаю, вы заметили, что я
был очень смешон, хотя и жалок. — Хорошо, впрочем, что так удалось свидеться. Якушкин мне говорил, что он видел в Ярославле семью свою в продолжение 17 часов и также все-таки не успел половины сказать и спросить.
Он
может быть вам полезен, ибо он очень знаком с Лавинским.
Может быть, оно не верно, но по крайней мере, как говорят, мы все
будем в местечке Читинская(найдите на карте — это между Иркутском и Нерчинском).
Егор Антонович часто со мной — особенно в наши праздники. Я в их кругу провожу несколько усладительных минут. Если Малиновский в Питере, то скажите ему от меня что-нибудь. Всем, всем дядюшкам и тетушкам поклоны.
Может быть, из Иркутска скажу вам несколько слов — adieu, adieu. Наградите щедро моего Привалова,он добр.
Будет время когда-нибудь, что несколько поленится это дело для многих, которые его видят теперь,
может быть, с другой точки.
Вот два года, любезнейший и почтенный друг Егор Антонович, что я в последний раз видел вас, и — увы! —
может быть, в последний раз имею случай сказать вам несколько строк из здешнего тюремного замка, где мы уже более двадцати дней существуем.
Тяжело мне
быть без известий о семье и о вас всех, — одно сердце
может понять, чего ему это стоит; там я найду людей, с которыми я также душою связан, —
буду искать рассеяния в физических занятиях, если в них
будет какая-нибудь цель; кроме этого,
буду читать сколько возможно в комнате, где живут, как говорят, тридцать человек.
В Шлиссельбурге я ужасно сдружился с Николаем Бестужевым, который сидел подле меня, и мы дошли до такого совершенства, что
могли говорить через стену знаками и так скоро, что для наших бесед не нужно
было лучшего языка.