Неточные совпадения
Не знаю, к счастию ли его, или несчастию, он не
был тогда
в Петербурге, а то не ручаюсь, что
в первых порывах, по исключительной
дружбе моей к нему, я, может
быть, увлек бы его с собою.
Странное смешение
в этом великолепном создании! Никогда не переставал я любить его; знаю, что и он платил мне тем же чувством; но невольно, из
дружбы к нему, желалось, чтобы он, наконец, настоящим образом взглянул на себя и понял свое призвание. Видно, впрочем, что не могло и не должно
было быть иначе; видно, нужна
была и эта разработка, коловшая нам, слепым, глаза.
После этого мы как-то не часто виделись. Пушкин кружился
в большом свете, а я
был как можно подальше от него. Летом маневры и другие служебные занятия увлекали меня из Петербурга. Все это, однако, не мешало нам, при всякой возможности встречаться с прежней
дружбой и радоваться нашим встречам у лицейской братии, которой уже немного оставалось
в Петербурге; большею частью свидания мои с Пушкиным
были у домоседа Дельвига.
Трудно и почти невозможно (по крайней мере я не берусь) дать вам отчет на сем листке во всем том, что происходило со мной со времени нашей разлуки — о 14-м числе надобно бы много говорить, но теперь не место, не время, и потому я хочу только, чтобы дошел до вас листок, который, верно, вы увидите с удовольствием; он скажет вам, как я признателен вам за участие, которое вы оказывали бедным сестрам моим после моего несчастия, — всякая весть о посещениях ваших к ним
была мне
в заключение истинным утешением и новым доказательством
дружбы вашей,
в которой я, впрочем, столько уже уверен, сколько
в собственной нескончаемой привязанности моей к вам.
Кажется, вы часто от меня слыхали, что я радушно
был принят
в том семействе и что я всегда платил им той же
дружбой.
Не стану благодарить тебя за снисходительную твою
дружбу ко мне: она нас утешила обоих и
будет утешать
в разлуке неизбежной; мы чувствами соединим твой восток с моим западом и станем как можно чаще навещать друг друга письмами.
Официальные мои письма все, кажется, к вам ходят через Петербург — с будущей почтой
буду отвечать Сергею Григорьевичу, на днях получил его листок от 25 — го числа [Много писем С. Г. Волконского к Пущину за 1840–1843, 1855 гг., характеризующих их взаимную сердечную
дружбу и глубокое, искреннее уважение —
в РО (ф. 243 и Фв. III, 35),
в ЦГИА (ф. 279, оп. I, № 254 и 255), за 1842, 1854 и 1857 гг. напечатаны
в сборниках о декабристах.] — он
в один день с вами писал, только другой дорогой.
Давно я прочел твой листок, добрый друг Матюшкин, давно поблагодарил тебя за него, но еще не откликнулся тебе, — тебе, впрочем, давно сказали добрые мои сестры, что я
в марте месяце порадован
был твоим письменным воспоминанием. С тех пор много времени прошло, но мы такими сроками отсчитываем время, что эта отсрочка нипочем, особенно когда независимо от годов верна лицейская
дружба. С этой уверенностию можно иногда и молча понимать друг друга.
Нового мне тебе нечего сообщить — уверять
в дружбе не нужно. Ты должен
быть убежден, что я, несмотря на все треволнения моего не совсем обыкновенного существования, с помощию божиею сохранился
в чувствах и привязанностях.
Не знаю, как тебе высказать всю мою признательность за твою
дружбу к моим сестрам. Я бы желал, чтоб ты, как Борис, поселился
в нашем доме. Впрочем, вероятно, у тебя казенная теперь квартира. Я спокойнее здесь, когда знаю, что они окружены лицейскими старого чекана. Обними нашего директора почтенного. Скоро
буду к нему писать. Теперь не удастся. Фонвизины у меня — заранее не поболтал на бумаге, а при них болтовня и хлопоты хозяина, радующегося добрым гостям. Об них поговорю с Николаем.
Во время оно я встречал Александру Григорьевну
в свете, потом видел ее за Байкалом. Тут она явилась мне существом, разрешающим великолепно новую, трудную задачу.
В делах любви и
дружбы она не знала невозможного: все
было ей легко, а видеть ее
была истинная отрада.
Миша застал здесь, кроме нас, старожилов ялуторовских, Свистуновых и Наталью Дмитриевну, которую вы не можете отыскать. Она читала вместе со мной ваше письмо и, вероятно, скоро лично
будет вам отвечать и благодарить по-своему за все, что вы об ней мне говорите, может
быть, не подозревая, что оно ей прямо попало
в руки. — Словом, эта женщина сделала нам такой подарок, который я называю подвигом
дружбы. Не знаю, как ее благодарить, хоть она уверяет, что поездка
в Сибирь для нее подарок, а не для нас.
Два часа после прощания с Натальей Дмитриевной принесли мне, добрый друг Нарышкин, твое письмо от 30 августа. Оно
было прочтено с кафедры всей колонии, и, все вместе со мной благодарят тебя за
дружбу.
Будь уверен, что никто не минует Высокого. Лишь бы тронуться с места, а там все
в наших руках.
Неточные совпадения
Стародум(с важным чистосердечием). Ты теперь
в тех летах,
в которых душа наслаждаться хочет всем бытием своим, разум хочет знать, а сердце чувствовать. Ты входишь теперь
в свет, где первый шаг решит часто судьбу целой жизни, где всего чаще первая встреча бывает: умы, развращенные
в своих понятиях, сердца, развращенные
в своих чувствиях. О мой друг! Умей различить, умей остановиться с теми, которых
дружба к тебе
была б надежною порукою за твой разум и сердце.
Стародум. Так. Только, пожалуй, не имей ты к мужу своему любви, которая на
дружбу походила б. Имей к нему
дружбу, которая на любовь бы походила. Это
будет гораздо прочнее. Тогда после двадцати лет женитьбы найдете
в сердцах ваших прежнюю друг к другу привязанность. Муж благоразумный! Жена добродетельная! Что почтеннее
быть может! Надобно, мой друг, чтоб муж твой повиновался рассудку, а ты мужу, и
будете оба совершенно благополучны.
Заключали союзы, объявляли войны, мирились, клялись друг другу
в дружбе и верности, когда же лгали, то прибавляли «да
будет мне стыдно» и
были наперед уверены, что «стыд глаза не выест».
— Вы найдете опору, ищите ее не во мне, хотя я прошу вас верить
в мою
дружбу, — сказала она со вздохом. — Опора наша
есть любовь, та любовь, которую Он завещал нам. Бремя Его легко, — сказала она с тем восторженным взглядом, который так знал Алексей Александрович. — Он поддержит вас и поможет вам.
Смутное сознание той ясности,
в которую
были приведены его дела, смутное воспоминание о
дружбе и лести Серпуховского, считавшего его нужным человеком, и, главное, ожидание свидания — всё соединялось
в общее впечатление радостного чувства жизни. Чувство это
было так сильно, что он невольно улыбался. Он спустил ноги, заложил одну на колено другой и, взяв ее
в руку, ощупал упругую икру ноги, зашибленной вчера при падении, и, откинувшись назад, вздохнул несколько раз всею грудью.