Но больше всего их очаровывали и крепче всего запечатлелись в их памяти его рассказы о
военных походах, сражениях и стоянках на бивуаках, о победах и отступлениях, о смерти, ранах и лютых морозах, — неторопливые, эпически спокойные, простосердечные рассказы, рассказываемые между вечерним чаем и тем скучным часом, когда детей позовут спать.
Видения мои сбываются: народ волнуется, шумит, толкует об открытии заговора, о бегстве царя Петра Алексеевича с матерью и молодою супругою в Троицкий монастырь; войско, под предводительством Лефорта [Лефорт Франц Яковлевич (1656–1699) — швейцарец, с 1678 г. состоявший на службе в русской армии; играл активную роль в создании Преображенского и Семеновского «потешных» полков, впоследствии участвовал во всех
военных походах начального периода правления Петра I.] и Гордона, собирается в поход; сзывают верных Петру к защите его, проклинают Шакловитого [Шакловитый Федор Леонтьевич — управляющий Стрелецким приказом, сообщник царевны Софьи Алексеевны; казнен Петром I в 1689 г.], раздаются угрозы Софии.
Неточные совпадения
Ранним утром выступил он в
поход и дал делу такой вид, как будто совершает простой
военный променад. [Промена́д (франц.) — прогулка.] Утро было ясное, свежее, чуть-чуть морозное (дело происходило в половине сентября). Солнце играло на касках и ружьях солдат; крыши домов и улицы были подернуты легким слоем инея; везде топились печи и из окон каждого дома виднелось веселое пламя.
Но она отдала уже свое сердце другому, одному знатному не малого чина
военному, бывшему в то время в
походе и которого ожидала она, однако, скоро к себе.
— А наконец 17… года сентября 6-го дня отец его волею божиею помер, а между тем он проситель генерал-аншеф Троекуров с 17… года почти с малолетства находился в
военной службе и по большой части был в
походах за границами, почему он и не мог иметь сведения, как о смерти отца его, равно и об оставшемся после его имении.
Один закоснелый сармат, старик, уланский офицер при Понятовском, делавший часть наполеоновских
походов, получил в 1837 году дозволение возвратиться в свои литовские поместья. Накануне отъезда старик позвал меня и несколько поляков отобедать. После обеда мой кавалерист подошел ко мне с бокалом, обнял меня и с
военным простодушием сказал мне на ухо: «Да зачем же вы, русский?!» Я не отвечал ни слова, но замечание это сильно запало мне в грудь. Я понял, что этому поколению нельзя было освободить Польшу.
Ты
походы делила со мной, // Превратности жизни
военной // Ты знаешь; он скоро вернется домой!