Неточные совпадения
Чей взор, волнуя вдохновенье,
Умильной
лаской наградил
Твое задумчивое пенье?
Кого твой стих боготворил?»
И, други, никого, ей-богу!
Любви
безумную тревогу
Я безотрадно испытал.
Блажен, кто с нею сочетал
Горячку рифм: он тем удвоил
Поэзии священный бред,
Петрарке шествуя вослед,
А муки сердца успокоил,
Поймал и славу между тем;
Но я, любя, был глуп и нем.
Она повиновалась как-то автоматически, а между тем ее дивные глаза метали пламя бушующей в ней страсти. Она жадно слушала слова любви и отвечала на них с какой-то неестественной,
безумной лаской. Она была в его совершенной власти.
Неточные совпадения
Привалов переживал медовый месяц своего незаконного счастья. Собственно говоря, он плыл по течению, которое с первого момента закружило его и понесло вперед властной пенившейся волной. Когда он ночью вышел из половодовского дома в достопамятный день бала, унося на лице следы
безумных поцелуев Антониды Ивановны, совесть проснулась в нем и внутренний голос сказал: «Ведь ты не любишь эту женщину, которая сейчас осыпала тебя своими
ласками…»
Затем, как во сне, увидел он, еще не понимая этого, что в глазах Шульговича попеременно отразились удивление, страх, тревога, жалость…
Безумная, неизбежная волна, захватившая так грозно и так стихийно душу Ромашова, вдруг упала, растаяла, отхлынула далеко. Ромашов, точно просыпаясь, глубоко и сильно вздохнул. Все стало сразу простым и обыденным в его глазах. Шульгович суетливо показывал ему на стул и говорил с неожиданной грубоватой
лаской:
Спит — точно спит, сомненья нет, // Улыбка по лицу струится // И грудь колышется, и смутные слова // Меж губ скользят едва едва… // Понять не трудно, кто ей снится. // О! эта мысль запала в грудь мою, // Бежит за мной и шепчет: мщенье! мщенье! // А я,
безумный, всё еще ловлю // Надежду сладкую и сладкое сомненье! // И кто подумал бы, кто смел бы ожидать? // Меня, — меня, — меня продать // За поцелуй глупца, — меня, который // Готов был жизнь за
ласку ей отдать, // Мне изменить! мне — и так скоро.
— Разве горный орел устрашится крика серой кукушки? — тихо рассмеялась Гуль-Гуль. — Чего бояться храбрым джигитам? Одной
безумной бояться, что ли? Нет, не было еще такой опасности, перед которой не устоял бы Керим! — с гордостью заключила моя подруга, и лицо ее засияло необычайной нежностью и
лаской.
Потом — тихие, всхлипывающие речи. Горячечно-быстрый шепот, поцелуи и проникающая близость.
Ласки, пьяные от пронесшегося мучительства. Огромные, грозные, полубезумные глаза. И все кругом зажигалось странною,
безумною красотою.