И точно: час без малого // Последыш говорил! // Язык его не слушался: // Старик слюною брызгался, // Шипел! И так расстроился, // Что правый глаз задергало, // А левый вдруг расширился // И — круглый, как у филина, — // Вертелся колесом. // Права свои дворянские, // Веками освященные, // Заслуги, имя древнее // Помещик поминал, // Царевым гневом, Божиим // Грозил крестьянам, ежели // Взбунтуются они, // И накрепко приказывал, // Чтоб пустяков не думала, // Не баловалась вотчина, // А
слушалась господ!
Неточные совпадения
Долгонько
слушались, // Весь город разукрасили, // Как Питер монументами, // Казненными коровами, // Пока не догадалися, // Что спятил он с ума!» // Еще приказ: «У сторожа, // У ундера Софронова, // Собака непочтительна: // Залаяла на
барина, // Так ундера прогнать, // А сторожем к помещичьей // Усадьбе назначается // Еремка!..» Покатилися // Опять крестьяне со смеху: // Еремка тот с рождения // Глухонемой дурак!
Вам на роду написано // Блюсти крестьянство глупое, // А нам работать,
слушаться, // Молиться за
господ!»
Уж Гаврила было и встал,
послушался было русалки, братцы мои, да, знать,
Господь его надоумил: положил-таки на себя крест…
Кирсанов даже не всегда
слушался этих напоминаний: не поедет он к этому знакомому, пусть сердится этот
господин, или: работа не уйдет, время еще есть, а он досидит вечер здесь.
— Да что дома? Дома всё состоит в моей воле, только отец, по обыкновению, дурачится, но ведь это совершенный безобразник сделался; я с ним уж и не говорю, но, однако ж, в тисках держу, и, право, если бы не мать, так указал бы дверь. Мать всё, конечно, плачет; сестра злится, а я им прямо сказал, наконец, что я
господин своей судьбы и в доме желаю, чтобы меня…
слушались. Сестре по крайней мере всё это отчеканил, при матери.