Неточные совпадения
Музыка и деревня поглотили почти совершенно их первые два года супружеской
жизни; потом князь сделался мировым посредником, хлопотал искреннейшим образом о народе; в конце концов, однако, музыка, народ и деревня принаскучили ему, и он уехал с женой за границу, где прямо направился в Лондон, сошелся, говорят, там очень близко с русскими
эмигрантами; но потом вдруг почему-то уехал из Лондона, вернулся в Россию и поселился в Москве.
Все это неизгладимыми чертами запечатлелось в моей памяти; но обстоятельства
жизни моей и совершенно другие интересы отвлекли меня, конечно, очень много от этих воспоминаний; вдруг теперь этот Жуквич, к которому ты, кажется, немного уже меня ревнуешь, прочел мне на днях письмо о несчастных заграничных польских
эмигрантах, которые мало что бедны, но мрут с голоду, — пойми ты, Гриша, мрут с голоду, — тогда как я, землячка их, утопаю в довольстве…
То, что он говорил, было симпатично, но тон его мне не понравился. В нем слишком чувствовалась экс-знаменитость, глухо раздраженная тем, что года идут, ненавистный Бонапарт заставляет плясать по своей дудке всю Европу, а он, Ледрю, должен глохнуть в безвестной, тусклой
жизни эмигранта, никому не опасного и даже во Франции уже наполовину забытого.
Неточные совпадения
На всем моем долгом веку я не встречал русского
эмигранта, который по прошествии более двадцати лет
жизни на чужбине (и так полной всяких испытаний и воздействий окружающей среды) остался бы столь ярким образцом московской интеллигенции 30-х годов на барско-бытовой почве.
Опять — несколько шагов назад, но тот
эмигрант, о котором сейчас пойдет речь, соединяет в своем лице несколько полос моей
жизни и столько же периодов русского литературного и общественного движения. Он так и умер
эмигрантом, хотя никогда не был ни опасным бунтарем, ни вожаком партии, ни ярым проповедником «разрывных» идей или издателем журнала с громкой репутацией.
Такие наблюдатели, как Тэн и Луи Блан, писали об английской
жизни как раз в эти годы. Второй и тогда еще проживал в Лондоне в качестве
эмигранта. К нему я раздобылся рекомендательным письмом, а также к Миллю и к Льюису. О приобретении целой коллекции таких писем я усердно хлопотал. В Англии они полезнее, чем где-либо. Англичанин вообще не очень приветлив и на иностранца смотрит скорее недоверчиво, но раз вы ему рекомендованы, он окажется куда обязательнее и, главное, гостеприимнее француза и немца.
Моим чичероне по тогдашнему Лондону (где я нашел много совсем нового во всех сферах
жизни) был г. Русанов, сотрудник тех журналов и газет, где и я сам постоянно писал, и как раз живший в Лондоне на положении
эмигранта.
В прямом смысле, конечно, нет; но если взять всю совокупность его деятельности за последние двадцать лет его
жизни, его пропаганду, его credo неохристианского анархиста чистой воды, то — не будь он Лев Николаевич Толстой, он давно бы очутился в местах"довольно отдаленных", откуда мог бы перебраться и за границу. Весь его умственный, нравственный и общественный склад был характерен для самого типичного
эмигранта.