— Ни взглядом, ни словом не обнаружу сего
грубого чувства пред вами, — отвечал с оттенком веселости князь. — Но она все-таки не очень огорчилась? — прибавил он озабоченным голосом.
Неточные совпадения
Какого рода это
чувство — я не знаю; может быть, это ревность, и согласен, что ревность —
чувство весьма
грубое, азиатское, средневековое, но, как бы то ни было, оно охватывает иногда все существо мое.
— Ревность действительно
чувство весьма
грубое, — начал на это рассуждать Миклаков, — но оно еще понятно и почти законно, когда вытекает из возбужденной страсти; но вы-то ревнуете не потому, что сами любите княгиню, а потому только, что она имеет великую честь и счастие быть вашей супругой и в силу этого никогда не должна сметь опорочить честь вашей фамилии и замарать чистоту вашего герба, — вот это-то
чувство, по-моему, совершенно фиктивное и придуманное.
Там я был волен, делал что хотел, никто мне не мешал; вместо этих пошлых речей, грязных людей, низких понятий,
грубых чувств там были мертвая тишина и невозмущаемый досуг.
— Я ничем этого не заслужила… Вы сами должны были бы подумать, как нехорошо, когда в умном человеке, имеющем свои убеждения, вдруг видишь порыв
грубых чувств. Я не могу теперь говорить связно, но я все-таки не хочу давать вам право, да и никому на свете… будто я сама довела вас до этого.
Неточные совпадения
— Я очень благодарю вас за ваше доверие, но… — сказал он, с смущением и досадой чувствуя, что то, что он легко и ясно мог решить сам с собою, он не может обсуждать при княгине Тверской, представлявшейся ему олицетворением той
грубой силы, которая должна была руководить его жизнью в глазах света и мешала ему отдаваться своему
чувству любви и прощения. Он остановился, глядя на княгиню Тверскую.
— Да, — сказала она, — но Толстой
грубее. В нем много взятого от разума же, из мутного источника. И мне кажется, что ему органически враждебно
чувство внутренней свободы. Анархизм Толстого — легенда, анархизм приписывается к числу его достоинств щедростью поклонников.
Самгин выпил рюмку коньяка, подождал, пока прошло ощущение ожога во рту, и выпил еще. Давно уже он не испытывал столь острого раздражения против людей, давно не чувствовал себя так одиноким. К этому
чувству присоединялась тоскливая зависть, — как хорошо было бы обладать
грубой дерзостью Кутузова, говорить в лицо людей то, что думаешь о них. Сказать бы им:
Считая неспособность к сильным взрывам
чувств основным достоинством интеллигента, Самгин все-таки ощущал, что его антипатия к Безбедову разогревается до ненависти к нему, до острого желания ударить его чем-нибудь по багровому, вспотевшему лицу, по бешено вытаращенным глазам, накричать на Безбедова
грубыми словами. Исполнить все это мешало Самгину
чувство изумления перед тем, что такое унизительное, дикое желание могло возникнуть у него. А Безбедов неистощимо бушевал, хрипел, задыхаясь.
Он, во имя истины, развенчал человека в один животный организм, отнявши у него другую, не животную сторону. В
чувствах видел только ряд кратковременных встреч и
грубых наслаждений, обнажая их даже от всяких иллюзий, составляющих роскошь человека, в которой отказано животному.