Маргаритов. Не говори так, дитя мое, не принижай себя; ты меня огорчаешь. Я
знаю свою вину, я загубил твою молодость, ну, вот я же и поправить хочу свою вину. Не обижай отца, не отказывайся наперед от счастья, которого он тебе желает. Ну, прощай! (Целует Людмилу в голову.) Ангел-хранитель над тобой!
Неточные совпадения
— Ну что за охота спать! — сказал Степан Аркадьич, после выпитых за ужином нескольких стаканов
вина пришедший в
свое самое милое и поэтическое настроение. — Смотри, Кити, — говорил он, указывая на поднимавшуюся из-за лип луну, — что за прелесть! Весловский, вот когда серенаду. Ты
знаешь, у него славный голос, мы с ним спелись дорогой. Он привез с собою прекрасные романсы, новые два. С Варварой Андреевной бы спеть.
То, что он теперь, искупив пред мужем
свою вину, должен был отказаться от нее и никогда не становиться впредь между ею с ее раскаянием и ее мужем, было твердо решено в его сердце; но он не мог вырвать из
своего сердца сожаления о потере ее любви, не мог стереть в воспоминании те минуты счастия, которые он
знал с ней, которые так мало ценимы им были тогда и которые во всей
своей прелести преследовали его теперь.
И вдруг они оба почувствовали, что хотя они и друзья, хотя они обедали вместе и пили
вино, которое должно было бы еще более сблизить их, но что каждый думает только о
своем, и одному до другого нет дела. Облонский уже не раз испытывал это случающееся после обеда крайнее раздвоение вместо сближения и
знал, что надо делать в этих случаях.
Народ, доктор и фельдшер, офицеры его полка, бежали к нему. К
своему несчастию, он чувствовал, что был цел и невредим. Лошадь сломала себе спину, и решено было ее пристрелить. Вронский не мог отвечать на вопросы, не мог говорить ни с кем. Он повернулся и, не подняв соскочившей с головы фуражки, пошел прочь от гипподрома, сам не
зная куда. Он чувствовал себя несчастным. В первый раз в жизни он испытал самое тяжелое несчастие, несчастие неисправимое и такое, в котором
виною сам.
— Революция неизбежна, — сказал Самгин, думая о Лидии, которая находит время писать этому плохому актеру, а ему — не пишет. Невнимательно слушая усмешливые и сумбурные речи Лютова, он вспомнил, что раза два пытался сочинить Лидии длинные послания, но, прочитав их, уничтожал, находя в этих хотя и очень обдуманных письмах нечто, чего Лидия не должна
знать и что унижало его в
своих глазах. Лютов прихлебывал
вино и говорил, как будто обжигаясь: