Неточные совпадения
Кабанова. Знаю я, знаю, что вам не по нутру мои слова, да что ж делать-то, я вам не чужая, у меня об вас сердце болит. Я давно вижу, что вам
воли хочется. Ну что ж, дождетесь, поживете и
на воле, когда меня не
будет. Вот уж тогда делайте, что хотите, не
будет над вами старших. А может, и меня вспомянете.
Кабанов. Думайте, как хотите,
на все
есть ваша
воля; только я не знаю, что я за несчастный такой человек
на свет рожден, что не могу вам угодить ничем.
Варвара. Ни за что, так, уму-разуму учит. Две недели в дороге
будет, заглазное дело! Сама посуди! У нее сердце все изноет, что он
на своей
воле гуляет. Вот она ему теперь и надает приказов, один другого грозней, да потом к образу поведет, побожиться заставит, что все так точно он и сделает, как приказано.
Борис. Ваша
воля была на то.
Катерина. Нет у меня
воли. Кабы
была у меня своя
воля, не пошла бы я к тебе. (Поднимает глаза и смотрит
на Бориса.)
Кулигин. Никакой я грубости вам, сударь, не делаю, а говорю вам потому, что, может
быть, вы и вздумаете когда что-нибудь для города сделать. Силы у вас, ваше степенство, много;
была б только
воля на доброе дело. Вот хоть бы теперь то возьмем: у нас грозы частые, а не заведем мы громовых отводов.
Кабанов. Я в Москву ездил, ты знаешь?
На дорогу-то маменька читала, читала мне наставления-то, а я как выехал, так загулял. Уж очень рад, что
на волю-то вырвался. И всю дорогу
пил, и в Москве все
пил, так это кучу, что нб-поди! Так, чтобы уж
на целый год отгуляться. Ни разу про дом-то и не вспомнил. Да хоть бы и вспомнил-то, так мне бы и в ум не пришло, что тут делается. Слышал?
Когда он
был на воле, он работал для, той цели, которую он себе поставил, а именно: просвещение, сплочение рабочего, преимущественно крестьянского народа; когда же он был в неволе, он действовал так же энергично и практично для сношения с внешним миром и для устройства наилучшей в данных условиях жизни не для себя только, но и для своего кружка.
Я, стало быть, вовсе не обвиняю ни монастырку, ни кузину за их взаимную нелюбовь, но понимаю, как молодая девушка, не привыкнувшая к дисциплине, рвалась куда бы то ни
было на волю из родительского дома. Отец, начинавший стариться, больше и больше покорялся ученой супруге своей; улан, брат ее, шалил хуже и хуже, словом, дома было тяжело, и она наконец склонила мачеху отпустить ее на несколько месяцев, а может, и на год, к нам.
Но так как все ему подобные, посылаемые в острог для исправления, окончательно в нем балуются, то обыкновенно и случается так, что они,
побыв на воле не более двух-трех недель, поступают снова под суд и являются в острог обратно, только уж не на два или на три года, а во «всегдашний» разряд, на пятнадцать или на двадцать лет.
Потапыч. Она, сударь, мне сродственница доводится, племянница. Ее отец еще покойным барином
был на волю отпущен; он в Москве при кондитерской должности находился. Как мать у нее померла, ее барыня и взяли на воспитание и оченно любят. А потом у ней и отец теперича помер, значит сирота теперича выходит. Девушка хорошая.
Не прошло полчаса, выходит Безрукой с заседателем на крыльцо, в своей одежде, как
есть на волю выправился, веселый. И заседатель тоже смеется. «Вот ведь, думаю, привели человека с каким отягчением, а между прочим, вины за ним не имеется». Жалко мне, признаться, стало — тоска. Вот, мол, опять один останусь. Только огляделся он по двору, увидел меня и манит к себе пальцем. Подошел я, снял шапку, поклонился начальству, а Безрукой-то и говорит:
Неточные совпадения
Аммос Федорович. С восемьсот шестнадцатого
был избран
на трехлетие по
воле дворянства и продолжал должность до сего времени.
Стародум. Любезная Софья! Я узнал в Москве, что ты живешь здесь против
воли. Мне
на свете шестьдесят лет. Случалось
быть часто раздраженным, ино-гда
быть собой довольным. Ничто так не терзало мое сердце, как невинность в сетях коварства. Никогда не бывал я так собой доволен, как если случалось из рук вырвать добычь от порока.
Почувствовавши себя
на воле, глуповцы с какой-то яростью устремились по той покатости, которая очутилась под их ногами. Сейчас же они вздумали строить башню, с таким расчетом, чтоб верхний ее конец непременно упирался в небеса. Но так как архитекторов у них не
было, а плотники
были неученые и не всегда трезвые, то довели башню до половины и бросили, и только,
быть может, благодаря этому обстоятельству избежали смешения языков.
На несколько дней город действительно попритих, но так как хлеба все не
было («нет этой нужды горше!» — говорит летописец), то волею-неволею опять пришлось глуповцам собраться около колокольни.
«Да вот и эта дама и другие тоже очень взволнованы; это очень натурально», сказал себе Алексей Александрович. Он хотел не смотреть
на нее, но взгляд его невольно притягивался к ней. Он опять вглядывался в это лицо, стараясь не читать того, что так ясно
было на нем написано, и против
воли своей с ужасом читал
на нем то, чего он не хотел знать.