Вожеватов. Да, правду; а бесприданницам так нельзя. К кому расположена, нисколько этого не скрывает. Вот Сергей Сергеич Паратов в прошлом году появился, наглядеться на него
не могла, а он месяца два поездил, женихов всех отбил, да и след его простыл, исчез неизвестно куда.
Паратов. Отец моей невесты — важный чиновный господин, старик строгий: он слышать
не может о цыганах, о кутежах и о прочем; даже не любит, кто много курит табаку. Тут уж надевай фрак и parlez franзais! [Говорите по-французски! (франц.)] Вот я теперь и практикуюсь с Робинзоном. Только он, для важности, что ли, уж не знаю, зовет меня «ля Серж», а не просто «Серж». Умора!
Паратов. Помилуйте, за кого же вы меня принимаете! Если женщина свободна, ну, тогда другой разговор… Я, Лариса Дмитриевна, человек с правилами, брак для меня дело священное. Я этого вольнодумства терпеть
не могу. Позвольте узнать: ваш будущий супруг, конечно, обладает многими достоинствами?
Лариса. Что вы говорите! Разве вы забыли? Так я вам опять повторю все сначала. Я год страдала, год
не могла забыть вас, жизнь стала для меня пуста; я решилась наконец выйти замуж за Карандышева, чуть не за первого встречного. Я думала, что семейные обязанности наполнят мою жизнь и помирят меня с ней. Явились вы и говорите: «Брось все, я твой». Разве это не право? Я думала, что ваше слово искренне, что я его выстрадала.
Карандышев. Уж вы слишком невзыскательны. Кнуров и Вожеватов мечут жребий, кому вы достанетесь, играют в орлянку — и это не оскорбление? Хороши ваши приятели! Какое уважение к вам! Они не смотрят на вас, как на женщину, как на человека, — человек сам располагает своей судьбой; они смотрят на вас как на вещь. Ну, если вы вещь, это другое дело. Вещь, конечно, принадлежит тому, кто ее выиграл, вещь и обижаться
не может.
Неточные совпадения
Лариса. С кем вы равняетесь? Возможно ли такое ослепление… Сергей Сергеич… это идеал мужчины. Вы понимаете, что такое идеал? Быть
может, я ошибаюсь, я еще молода,
не знаю людей; но это мнение изменить во мне нельзя, оно умрет со мною!
Карандышев.
Не понимаю-с,
не понимаю, что в нем особенного; ничего, ничего
не вижу. Смелость какая-то, дерзость… Да это всякий
может, если захочет.
Паратов. Ничего, он
не обидчив… Вот отводите свою душу,
могу его вам дня на два, на три предоставить.
Я немножко виноват перед ней, то есть так виноват, что
не должен бы и носу к ним показывать; ну, а теперь она выходит замуж, значит, старые счеты покончены, и я
могу опять явиться, поцеловать ручки у ней и у тетеньки.
Кнуров. Вы
можете мне сказать, что она еще и замуж-то
не вышла, что еще очень далеко то время, когда она
может разойтись с мужем. Да, пожалуй,
может быть, что и очень далеко, а ведь,
может быть, что и очень близко. Так лучше предупредить вас, чтоб вы еще
не сделали какой-нибудь ошибки, чтоб знали, что я для Ларисы Дмитриевны ничего
не пожалею… Что вы улыбаетесь?
Кнуров. Вы,
может быть, думаете, что такие предложения
не бывают бескорыстны?
Лариса. На ваш вопрос я вам
не отвечу, Сергей Сергеич,
можете думать обо мне что вам угодно.
Паратов. Да почем ты знаешь, что
не станет? А
может быть, и станет.
Евфросинья Потаповна. Так поди сам! А уж я ноги отходила; я еще,
может быть,
не евши с утра. (Уходит.)
Карандышев. Да, господа, я
не только смею, я имею право гордиться и горжусь! Она меня поняла, оценила и предпочла всем. Извините, господа,
может быть,
не всем это приятно слышать; но я счел своим долгом поблагодарить публично Ларису Дмитриевну за такое лестное для меня предпочтение. Господа, я сам пью и предлагаю выпить за здоровье моей невесты!
Робинзон. Они пошутить захотели надо мной; ну, и прекрасно, и я пошучу над ними. Я с огорчения задолжаю рублей двадцать, пусть расплачиваются. Они думают, что мне общество их очень нужно — ошибаются; мне только бы кредит; а то я и один
не соскучусь, я и solo
могу разыграть очень веселое. К довершению удовольствия, денег бы занять…
Кнуров. Вы мне мешаете, а я вам.
Может быть, вы
не боитесь соперничества? Я тоже
не очень опасаюсь; а все-таки неловко, беспокойно; гораздо лучше, когда поле чисто.
Лариса. Что вы говорите! Я мужа своего, если уж
не любить, так хоть уважать должна; а как
могу я уважать человека, который равнодушно сносит насмешки и всевозможные оскорбления! Это дело кончено: он для меня
не существует. У меня один жених: это вы.
Паратов. Нет, я
не так выразился; допускаете ли вы, что человек, скованный по рукам и по ногам неразрывными цепями,
может так увлечься, что забудет все на свете, забудет и гнетущую его действительность, забудет и свои цепи?
Стыда
не бойтесь, осуждений
не будет. Есть границы, за которые осуждение
не переходит; я
могу предложить вам такое громадное содержание, что самые злые критики чужой нравственности должны будут замолчать и разинуть рты от удивления.
Карандышев. Она сама виновата: ее поступок заслуживал наказания. Я ей говорил, что это за люди; наконец она сама
могла, она имела время заметить разницу между мной и ими. Да, она виновата, но судить ее, кроме меня, никто
не имеет права, а тем более оскорблять. Это уж мое дело; прощу я ее или нет; но защитником ее я обязан явиться. У ней нет ни братьев, ни близких; один я, только один я обязан вступиться за нее и наказать оскорбителей. Где она?
Неточные совпадения
Хлестаков. Я
не шутя вам говорю… Я
могу от любви свихнуть с ума.
Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою
не то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого, что и на свете еще
не было, что
может все сделать, все, все, все!
Правдин. Мы вас теперь
не кликали, и вы
можете идти, куда шли.
— И так это меня обидело, — продолжала она, всхлипывая, — уж и
не знаю как!"За что же, мол, ты бога-то обидел?" — говорю я ему. А он
не то чтобы что, плюнул мне прямо в глаза:"Утрись, говорит,
может, будешь видеть", — и был таков.
Прыщ был уже
не молод, но сохранился необыкновенно. Плечистый, сложенный кряжем, он всею своею фигурой так, казалось, и говорил:
не смотрите на то, что у меня седые усы: я
могу! я еще очень
могу! Он был румян, имел алые и сочные губы, из-за которых виднелся ряд белых зубов; походка у него была деятельная и бодрая, жест быстрый. И все это украшалось блестящими штаб-офицерскими эполетами, которые так и играли на плечах при малейшем его движении.