вызвали отвратительную беседу о девушках, — это оскорбило меня до бешенства, и я
ударил солдата Ермохина кастрюлей по голове. Сидоров и другие денщики вырвали меня из неловких рук его, но с той поры я не решался бегать по офицерским кухням.
Досекин рассказал мне всё, что известно о нём: служил он в Москве, и когда разгорелось там восстание, видимо, оно
ударило солдата. Весной после переворота явился он в деревню и тогда был совсем не в себе: трезвый прячется ото всех, ходит согнув шею и уставя глаза в землю, а напьётся — встанет середь улицы на коленки и, земно кланяясь во все стороны, просит у людей прощения, за что — не говорит. Тогда мужики ещё не сократились, злоба против солдат жива была, и они издевались над пьяным.
Поручик размахнулся шашкою и
ударил солдата по плечу. Солдат отшатнулся, молча втянул голову и побежал вниз по откосу. Худой и длинный артиллерийский капитан, с бледным лицом, с огромными глазами, сидел верхом неподвижно. Он понял, — теперь уж ничего не поделаешь.
Неточные совпадения
— Я
солдат! Понимаешь? — отчаянно закричал медник,
ударив себя кулаком в грудь, как в доску, и яростно продолжал: — Служил ему два срока, унтер, — ну? Так я ему… я его…
Самгину показалось, что Николай приподнял
солдата от земли и стряхнул его с ружья, а когда
солдат повернулся к нему спиною, он,
ударив его прикладом, опрокинул, крича:
Когда арестованные, генерал и двое штатских, поднялись на ступени крыльца и следом за ними волною хлынули во дворец люди, — озябший Самгин отдал себя во власть толпы, тотчас же был втиснут в двери дворца, отброшен в сторону и
ударил коленом в спину
солдата, —
солдат, сидя на полу, держал между ног пулемет и ковырял его каким-то инструментом.
Нехлюдов подождал, пока
солдат установил самовар (офицер проводил его маленькими злыми глазами, как бы прицеливаясь, куда бы
ударить его). Когда же самовар был поставлен, офицер заварил чай. Потом достал из погребца четвероугольный графинчик с коньяком и бисквиты Альберт. Уставив всё это на скатерть, он опять обратился к Нехлюдову.
Катишь почти знала, что она не хороша собой, но она полагала, что у нее бюст был очень хорош, и потому она любила на себя смотреть во весь рост… перед этим трюмо теперь она сняла с себя все платье и, оставшись в одном только белье и корсете, стала примеривать себе на голову цветы, и при этом так и этак поводила головой, делала глазки, улыбалась, зачем-то поднимала руками грудь свою вверх; затем вдруг вытянулась, как
солдат, и,
ударив себя по лядвее рукою, начала маршировать перед зеркалом и даже приговаривала при этом: «Раз, два, раз, два!» Вообще в ней были некоторые солдатские наклонности.