Неточные совпадения
Кто ни пришел, всякому: «Милости просим — честь да место к русскому хлебу да соли!..» Ну ничего, нас не объедят.
Кроме того, народ тысячами каждый год в отхожи промыслá расходится:
кто в лоцманá,
кто в Астрахань на вонючие рыбны ватаги,
кто в Сибирь на золотые прииски,
кто в Самарские степи пшеницу жать.
Чуть не по всем нагорным селеньям каждый крестьянин хоть самую пустую торговлю ведет:
кто хлебом,
кто мясом по базарам переторговывает,
кто за рыбой в Саратов ездит да зимой по деревням ее продает,
кто сбирает тряпье, овчины, шерсть, иной строевой лес с Унжи да с Немды гонят; есть и «напольные мясники», что кошек да собак бьют да шкурки их скорнякам продают.
Зато
кому удастся выбиться из этой — прах ее возьми — общины да завестись хоть не великим куском земли собственной, тому житье не плохое: земля на Горах родит хорошо.
Кто говорил, что клад Кузьмы Рощина достался ему,
кто заверял, что знается Данило с разбойниками, а в Муромских лесах в те поры они еще «пошаливали», оттого и пошла молва по народу, будто богатство Даниле на дуване досталось.
Кто Поташову становился поперек дороги: деревни, дома, лошади, собаки, жены, дочери добром не хотел уступить, того и в домну сажали.
—
Кому покидаешь именье? — спросили умиравшего.
—
Кто одолеет, — с усмешкой Андрей отвечал, и те злобные слова последними его словами были.
Тяжбы начались, опеки…
Кто ж одолел? Опекуны да те еще, что вершали дела…
На иные дела гусаров нельзя посылать — их берег Поташов, а надо же бывало иной раз
кому язык мертвой петлей укоротить, у
кого воза с товарами властной рукой отбить,
кого в стену замуровать,
кого в пруд послать карасей караулить.
Прошел Великий пост, пора бы домой Мокею Данилычу, а его нет как нет. Письма Марко Данилыч в Астрахань пишет и к брату, и к знакомым; ни от
кого нет ответа. Пора б веселы́м пирком да за свадебку, да нет одного жениха, а другой без брата не венчается. Мину́л цветной мясоед, настало крапивное заговенье. Петровки подоспели, про Мокея Данилыча ни слуху ни духу. Пали, наконец, слухи, что ни Мокея, ни смолокуровских приказчиков в Астрахани нет, откупные смолокуровские воды пустуют, остались ловцам не сданные.
Стоило ей словечко промолвить за
кого из провинившихся домочадцев, тотчас гнев на милость сменялся.
И не было из них ни единого,
кто бы за Дуню в огонь и в воду не пошел бы.
Ничем не оскорблялась Ольга Панфиловна, кроме только одного: ежели
кто усомнится в ее «благородстве», ежели скажет
кто, что чин губернского секретаря не важен.
— Надо ему приехать, надо, Сергевнушка, — тоже ведь заговенье, — с усмешкой сказала Ольга Панфиловна, лукаво прищурив быстро бегавшие глазки. — До
кого ни доведись, всяк к заговенью к своей хозяюшке торопится. А ты хоть и не заправская, а тоже хозяйка.
Кто тебя кормит да жалует, на тех ты сплетки плетешь…
У
кого из раскольников покойник случится — Анисья Терентьевна псалтырь над ним читает, праздник Господень либо хозяйские именины придут — она службу в моленной справляет.
Брала за выручку с
кого погодно, с
кого так: за азбуку плата, за часовник другая, за псалтырь третья.
«Рыскает он, — поучала учеников Анисья Терентьевна, — рыскает окаянный враг Божий по земле, и
кто, Богу не помолясь, спать ляжет,
кто в никонианскую церковь войдет,
кто в постный день молока хлебнет аль мастерицу в чем не послушает, того железными крюками тотчас на мученье во ад преисподний стащит».
— Да чтой-то ты, Анисья Терентьевна?.. Помилуй, ради Христа, с чего ты взяла такие слова мне говорить? — взволнованным голосом, но решительно сказала ей на то Дарья Сергевна. — Что тебе за дело?
Кто просит твоих советов да поучений?
До
кого ни доведись, всякому занятно посудить, порядить…
— Да что
кому за дело? — с досадой молвила Дарья Сергевна.
От ерника балда, от балды шишка, от шишки
ком!..
Видите, какая от нее благодарность-то — у
кого ест да пьет, на того и зло мыслит.
Горе, коль есть его с
кем размыкать, — еще не горе, а только полгоря.
А ей
кому поделиться печалью?
— Да, Марко Данилыч, вот уж и восемь годков минуло Дунюшке, — сказала Дарья Сергевна, только что встали они из-за стола, — пора бы теперь ее хорошенько учить. Грамоту знает, часослов прошла, втору кафизму читает, с завтрашнего дня думаю ее за письмо посадить… Да этого мало… Надо вам подумать,
кому бы отдать ее в настоящее ученье.
—
Кому же, как не вам, ее учить, Дарья Сергевна?.. — молвил Марко Данилыч. — Не Терентьиху же приставить…
— Так другого
кого поищите, — молвила Дарья Сергевна. — Подумайте об этом, Марко Данилыч.
— Сегодня поста перелом, Христов праздник не за горами.
Кого располагаете звать страстную службу да светлу заутреню в моленной отправить?..
—
Кого позвать? Опричь Красноглазихи, некого, — ответил Марко Данилыч.
— Зачем певицу? Брать так уж пяток либо полдюжину. Надо, чтоб и пение, и служба вся были как следует, по чину, по уставу, — сказал Смолокуров. — Дунюшки ради хоть целый скит приволоку́, денег не пожалею… Хорошо бы старца какого ни на есть, да где его сыщешь? Шатаются, шут их возьми, волочатся из деревни в деревню — шатуны, так шатуны и есть… Нечего делать, и со старочкой, Бог даст, попразднуем… Только вот беда, знакомства-то у меня большого нет на Керженце. Послать-то не знаю к
кому.
— Все это хорошо и добро, — молвил как-то раз Марко Данилыч, — одно только не ладно, к иночеству, слышь, у вас молоденьких-то дев склоняют, особливо тех,
кто побогаче… Расчетец — останется девка в обители, все родительское наследие туда внесет… Таковы, матушка Макрина, про скиты обносятся повсюдные слухи.
— Ну вот этого я уж и не знаю, как сделать… И придумать не могу,
кого отпустить с ней. Черных работниц хоть две, хоть три предоставлю, а чтоб в горницах при Дунюшке жить — нет у меня таковой на примете.
— Как? — удивился и с досадой промолвил Марко Данилыч. — А дом-от как же?.. Хозяйство-то?.. Дом-от тогда на
кого я покину?
—
Кто смеет сказать про вас что-нибудь нехорошее?.. — вскликнул Марко Данилыч и, быстро вскочив с дивана, зашагал по горнице крупными шагами. — Головы на плечах не унесет,
кто посмеет сказать нехорошее слово!
Разыгралася, разгулялася Сура-река — // Она устьицем пала в Волгу-матушку, // На том устьице на Сурском част ракитов куст, // А у кустика ракитова бел-горюч камень лежит. // Кругом камешка того добрые молодцы сидят, // А сидят они, думу думают на дуване, // Кому-то из молодцев что достанется на долю…
— Да ведь
кто пьет кофей, тот ков на Христа строит, — усмехнулся Марко Данилыч. — Так, что ли, у вас говорится?
Глядел сумрачно, невесело, мало с
кем говорил, тяжкая кручина одолевала сердце его.
Дома совсем не то: в немногих купеческих семействах уездного городка ни одной девушки не было, чтобы подходила она к Дуне по возрасту, из женщин редкие даже грамоте знали; дворянские дома были для Дуни недоступны — в то время не только дворяне еще, приказный даже люд, уездные чиновники, смотрели свысока на купцов и никак не хотели равнять себя даже с теми, у
кого оборотов бывало на сотни тысяч.
Шестнадцати лет еще не было Дуне, когда воротилась она из обители, а досужие свахи то́тчас одна за другой стали подъезжать к Марку Данилычу — дом богатый, невеста одна дочь у отца, —
кому не охота Дунюшку в жены себе взять. Сунулись было свахи с купеческими сыновьями из того городка, где жили Смолокуровы, но всем отказ, как шест, был готов. Сына городского головы сватали — и тому тот же ответ.
— Рано еще, всего восьмой час, — молвил Марко Данилыч. — Погуляем… Может, еще
кого из знакомых повстречаем.
— Не сглазил ли ее
кто? Мудреного тут нет. Народу много, а на нее, голубоньку, есть на что посмотреть, — молвила Дарья Сергевна. — Спрысну ее через уголек — Бог даст, полегчает… Ложитесь со Христом, Марко Данилыч; утро вечера мудренее… А я, что надо, сделаю над ней.
Кто-то кашлянул в соседней горнице. Выглянул туда Марко Данилыч.
— Большого знакомства не имел, а кой у
кого встречались, — ответил Петр Степаныч. — Мельница еще у него на Иргизе, как раз возле немецких колоний.
Когда рыбный караван приходит к Макарью, ставят его вверх по реке, на Гребновской пристани, подальше ото всего, чтоб не веяло на ярманку и на другие караваны душком «коренной». Баржи расставляются в три либо в четыре ряда, глядя по тому, сколь велик привоз. На караван ездят только те,
кому дело до рыбы есть. Поглядеть на вонючие рыбные склады в несколько миллионов пудов из одного любопытства никто не поедет — это не чай, что горами навален вдоль Сибирской пристани.
Наперед повестил Василий Фадеев всех,
кто не знавал еще Марка Данилыча, что у него на глазах горло зря распускать не годится и, пока не велит он го́ловы крыть, стой без шапок, потому что любит почет и блюдет порядок во всем.
— Был
кто за рыбой? — отрывисто спросил Василья Фадеева Смолокуров, не поднимая глаза с бумаги и взглядом даже не отвечая на отдаваемые со всех сторон ему поклоны.
— Надобности кой-какие бывали… у них… — запинаясь, отвечал приказчик. — У
кого обувь порвалась,
кому рубаху надо было справить… Не помногу давано-с.
—
Кто смел в караване собак разводить? — грозно вскрикнул Марко Данилыч, изо всей силы пихнув сапогом кутяшку. С жалобным визгом взлетела собачонка кверху, ударилась о́ пол и, поджав хвост, прихрамывая, поплелась в казенку.