Тогда-то свершилось «падение Керженца». Семьдесят семь скитов было разорено рассыльщиками. Голова Александра дьякона скатилась под
топором палача в Нижнем Новгороде, несколько старцев сожжено на кострах возле села Пафнутова. И сорок тысяч старообрядцев, не считая женщин, бежало из Керженских лесов за литовский рубеж в подданство короля польского.
Отыскали наконец… Бедный, несчастный Антон! не застал царевича в живых. Даньяр лежал в беспамятстве на трупе сына; он не видел лекаря, а то б убил его. Татаре бросились было на Антона, но его освободили недельщики, присланные уж с приказанием великого князя взять его под стражу и заковать в железа. Антон не противился; он знал, что участь его решена, он понимал Ивана Васильевича и помнил, что слово грозного владыки не мимо идет. Невинный, он должен был подклонить голову под
топор палача.
Человек, гибнувший прежде под
топором палача, становится полезным работником в стране, которая более, чем какая-либо другая, нуждается в рабочей силе; пытка заботливо отстраняется при первой возможности, и, таким образом, на практике приготовлено ее уничтожение.
Прошедшее — широкий путь крови, скитания, нужд; будущее — тесное, жесткое домовище, откуда он, живой, с печатью греха и отчуждения, вставая, пугает живых, откуда он не может выйти, не встретив
топора палача или заступа старообрядческого могильщика.
Неточные совпадения
На нем гуляет, веселится //
Палач и алчно жертвы ждет: // То в руки белые берет, // Играючи,
топор тяжелый, // То шутит с чернию веселой.
Опричники ввели его с связанными руками, без кафтана, ворот рубахи отстегнут. За князем вошел главный
палач, Терешка, засуча рукава, с блестящим
топором в руках. Терешка вошел, потому что не знал, прощает ли царь Серебряного или хочет только изменить род его казни.
Слетаются вороны издалека, кличут друг друга на богатый пир, а кого клевать, кому очи вымать, и сами не чуют, летят да кричат! Наточен
топор, наряжен
палач; по дубовым доскам побегут, потекут теплой крови ручьи; слетят головы с плеч, да неведомо чьи!»
—
Палач палачу рознь! — произнес он, покосившись в угол избы. — Ино рядовой человек, ино начальный; ино простых воров казнить, ино бояр, что подтачивают царский престол и всему государству шатанье готовят. Я в разбойный приказ не вступаюсь; мой
топор только и сечет, что изменничьи боярские головы!
Перед нею Федосей плавал в крови своей, грыз землю и скреб ее ногтями; а над ним с
топором в руке на самом пороге стоял некто еще ужаснее, чем умирающий: он стоял неподвижно, смотрел на Ольгу глазами коршуна и указывал пальцем на окровавленную землю: он торжествовал, как Геркулес, победивший змея: улыбка, ядовито-сладкая улыбка набегала на его красные губы: в ней дышала то гордость, то презрение, то сожаленье — да, сожаленье
палача, который не из собственной воли, но по повелению высшей власти наносит смертный удар.