Вспыхнула Параша, зарделась как маков цвет. Вспало ей на мысли, что Устинья от кого-нибудь выведала про ночное гулянье в Улангере и о нем грозится рассказать Аксинье Захаровне. «Что будет тогда? — думает Параша в
сильной тревоге. — Пропадать моей головушке! Хоть заживо в гроб ложись!.. Житья не будет, заколотят тятенька с мамынькой до полу́смерти».
Не спал в этом доме еще Белоярцев. Он проходил по своей комнате целую ночь в
сильной тревоге. То он брал в руки один готовый слепок, то другой, потом опять он бросал их и тоже только перед утром совсем одетый упал на диван, не зная, как вести себя завтра.
— Как, в концерт! — говорил Александр в
сильной тревоге, — в концерт, опять в эту толпу, в самый блеск мишуры, лжи, притворства… нет, не поеду…
Нет никакой возможности верно передать внутренние движения человека в минуты
сильной тревоги: в эти минуты человек, говоря относительно, перестрадает и передумает более чем в целые годы тихого, невозмутимого существования.
И временами успокаивалась, а минутами в прозрении сердца ощущала столь
сильную тревогу, что к горлу поднимался крик — то ли о немедленном ответе, то ли о немедленной помощи.
Неточные совпадения
Она увлекла побледневшую и как-то еще более растрепавшуюся Варвару в ее комнату, а Самгин, прислонясь к печке, облегченно вздохнул: здесь обыска не было.
Тревога превратилась в радость, настолько
сильную, что потребовалось несколько сдержать ее.
Это все равно, как если, когда замечтаешься, сидя одна, просто думаешь: «Ах, как я его люблю», так ведь тут уж ни
тревоги, ни боли никакой нет в этой приятности, а так ровно, тихо чувствуешь, так вот то же самое, только в тысячу раз
сильнее, когда этот любимый человек на тебя любуется; и как это спокойно чувствуешь, а не то, что сердце стучит, нет, это уж
тревога была бы, этого не чувствуешь, а только оно как-то ровнее, и с приятностью, и так мягко бьется, и грудь шире становится, дышится легче, вот это так, это самое верное: дышать очень легко.
Я помню, как испугался я, двенадцатилетний ребенок, когда меня, никогда еще не видавшего пожаров, разбудил слишком
сильный шум пожарной
тревоги.
Одной ночью разразилась
сильная гроза. Еще с вечера надвинулись со всех сторон тучи, которые зловеще толклись на месте, кружились и сверкали молниями. Когда стемнело, молнии, не переставая, следовали одна за другой, освещая, как днем, и дома, и побледневшую зелень сада, и «старую фигуру». Обманутые этим светом воробьи проснулись и своим недоумелым чириканьем усиливали нависшую в воздухе
тревогу, а стены нашего дома то и дело вздрагивали от раскатов, причем оконные стекла после ударов тихо и жалобно звенели…
За ним забежал Коля, тоже на минуту; этот в самом деле торопился и был в
сильной и мрачной
тревоге.