До десятка собак с разнообразным лаем, ворчаньем и хрипеньем бросились на вошедших.
Псы были здоровенные, жирные и презлые. Кроме маленькой шавки, с визгливым лаем задорно бросившейся гостям под ноги, каждая собака в одиночку на волка ходила.
Неточные совпадения
Вороват стал народ: умчит ее
пес, как
пить даст…
Привратник ушел и долго не возвращался. Набежавшие к воротам
псы так и заливались свирепым лаем внутри монастыря. Тут
были слышны и сиплый глухой лай какого-то старинного стража Красноярской обители, и тявканье задорной шавки, и завыванье озлившегося волкопеса, и звонкий лай выжлятника… Все сливалось в один оглушительный содом, а вдали слышались ржанье стоялых коней, мычанье коров и какие-то невразумительные людские речи.
— Писано
было ему, старому
псу, подробно все писано: и как у ворот подольше держать, и какую службу справить, и как принять, и что говорить, и про рыбную пищу писано, и про баню, про все. Прямехонько писано, чтоб, окроме золотого песку, никаких речей не заводил. А он — гляди-ка ты!
Пытался
было Василий Борисыч отговориться недосугами, но Патап Максимыч так решительно сказал ему, чтоб тотчас же шел к нему, что смущенный московский посланник ослушаться не посмел. Как провинившийся перед хозяином
пес, поджав хвост и понурив морду, робко и послушно идет на повелительный зов, так Василий Борисыч пошел в домик Марьи Гавриловны на зов Патапа Максимыча.
— Ну его ко
псам, окаянного!.. — огрызнулась Марьюшка, — Тошнехонько с проклятым! Ни то ни се, ни туда ни сюда… И не поймешь от него ничего… Толкует, до того года, слышь, надо оставить… Когда-де у Самоквасова в приказчиках
буду жить — тогда-де, а теперича старых хозяев опасается… Да врет все, непутный, отводит… А ты убивайся!.. Все они бессовестные!.. Над девицей надсмеяться им нипочем… Все едино, что квасу стакан
выпить.
— А, нет, не говорите!.. Не говорите этого!.. — сказал отец Родион. — В добром деле не должно раскаиваться… Нет, уж вы их привозите… Уж сделайте такое ваше одолжение!.. Параскевой, кажись, невесту-то звать. Старшая-то Анастасия
была, да померла у
пса смердящего!..
— А, почтенный!.. Ты уж и здесь, — весело отозвался ямщик. — А меня, чтоб его пополам да в черепья,
пес его знает, барин какой-то сюда потревожил… Казенна подорожная, да еще «из курьерских…». Вишь, ко́ней-то загнал как, собака, — не отдышатся, сердечные… А мы только что разгулялись
было, зачали про ваше здоровье
пить, а его шайтан тут и принеси… Очередь-то моя — что станешь делать?.. Поехал.
Покрытый морозною пылью, лохматый
пес был так же немногоречив, как его хозяин; он не рычал при приближении человека, а молча вскакивал во весь свой рост в санях, становился передними лапами на край и выжидал первого движения подходившего, чтобы броситься ему на грудь и перекусить горло.
В тот день, который я описываю, пленипотентов полосатый
пес был на своем возвышенном месте и любовался природою. Я его не заметил или не обратил на него внимания, во-первых, потому, что знал его, а во-вторых, потому, что как раз в это самое время увидал на противоположном тротуаре Друкарта и сошел, чтобы поговорить с ним о моих недосугах, мешавших моему участию в спектакле.
В третье королевство переметнулись. Проснулся это генерал ни свет ни заря, — двужильный
пес был, — кликнул Левонтия: «Подавай кофий». А королевич из своего номера знак сделал — «затормозись на минутку».
Неточные совпадения
— Вот-то
пса несытого нелегкая принесла! — чуть-чуть
было не сказали глуповцы, но бригадир словно понял их мысль и не своим голосом закричал:
Ярб уже успел облобызаться с аглицким
псом, с которым, как видно,
был знаком уже давно, потому что принял равнодушно в свою толстую морду живое лобызанье Азора (так назывался аглицкий
пес).
На другой день до того объелись гости, что Платонов уже не мог ехать верхом; жеребец
был отправлен с конюхом Петуха. Они сели в коляску. Мордатый
пес лениво пошел за коляской: он тоже объелся.
Между тем
псы заливались всеми возможными голосами: один, забросивши вверх голову, выводил так протяжно и с таким старанием, как будто за это получал бог знает какое жалованье; другой отхватывал наскоро, как пономарь; промеж них звенел, как почтовый звонок, неугомонный дискант, вероятно молодого щенка, и все это, наконец, повершал бас, может
быть, старик, наделенный дюжею собачьей натурой, потому что хрипел, как хрипит певческий контрабас, когда концерт в полном разливе: тенора поднимаются на цыпочки от сильного желания вывести высокую ноту, и все, что ни
есть, порывается кверху, закидывая голову, а он один, засунувши небритый подбородок в галстук, присев и опустившись почти до земли, пропускает оттуда свою ноту, от которой трясутся и дребезжат стекла.
— Да отвори, жив аль нет? И все-то он дрыхнет! — кричала Настасья, стуча кулаком в дверь, — целые дни-то деньские, как
пес, дрыхнет!
Пес и
есть! Отвори, что ль. Одиннадцатый час.