Неточные совпадения
—
Ох, уж эта родня!.. Одна сухота, — плачущим голосом говорила Аксинья Захаровна. — Навязался мне на шею!.. Одна остуда в доме. Хоть бы
ты его хорошенько поначалил, Максимыч.
— Что
тебе, Максимыч, слушать глупые речи мои? — молвила на то Аксинья Захаровна. —
Ты голова. Знаю, что ради меня, не ради его, непутного, Микешку жалеешь. Да сколь же еще из-за него, паскудного, мне слез принимать, глядя на твои к нему милости? Ничто ему, пьянице, ни в прок, ни в толк нейдет. Совсем, отято́й, сбился с пути.
Ох, Патапушка, голубчик
ты мой, кормилец
ты наш, не кори за Микешку меня, горемычную. Возрадовалась бы я, во гробу его видючи в белом саване…
—
Ох, родная
ты моя, — говорила она Никитишне, садясь на стул и опуская руки, — моченьки моей не стало, совсем измучилась…
— Нечего тут, — сказала она, — облокайся скорей да рожу-то свою бесстыжую помой, космы-то причеши…
Ох, бить-то
тебя некому!..
— Про этого врага у меня и помышленья нет, Максимыч, — плаксиво отвечала Аксинья Захаровна. — Себя сгубил, непутный, да и с меня головоньку снимает, из-за него только попреки одни… Век бы его не видела!.. Твоя же воля была оставить Микешку. Хоть он и брат родной мне, да я бы рада была радешенька на сосне его видеть… Не он навязался на шею мне,
ты, батько, сам его навязал… Пущай околел бы его где-нибудь под кабаком,
ох бы не молвила… А еще попрекаешь!
— Э-эх! все мы грешники перед Господом! — наклоняя голову, сказал игумен. —
Ох,
ох,
ох! грехи наши тяжкие!.. Согрешил и я, окаянный, — разрешил!.. Что станешь делать?.. Благослови и
ты, отец Спиридоний, на рюмочку — ради дорогих гостей Господь простит…
О-ох, любезненькой
ты мой, как бы знал
ты нашу монастырскую жизнь…
— И теперь знаю, что оно безо всякого сумнения,
ты ведь только Фома неверный, — сказал Стуколов. — Нет, не поеду… не смогу ехать, головушки не поднять…
Ох!.. Так и горит на сердце, а в голову ровно молотом бьет.
— Да уж, видно, надо будет в Осиповку приехать к
тебе, — со стонами отвечал Стуколов. — Коли Господь поднимет, праздник-от я у отца Михаила возьму…
Ох!.. Господи помилуй!.. Стрельба-то какая!.. Хворому человеку как теперь по распутице ехать?..
Ох… Заступнице усердная!.. А там на Фоминой к
тебе буду…
Ох!.. Уксусу бы мне, что ли, к голове-то, либо капустки кочанной?..
— Бога она не боится!.. Умереть не дает Божьей старице как следует, — роптала она. — В черной рясе да к лекарям лечиться грех-от какой!.. Чего матери-то глядят, зачем дают Марье Гавриловне в обители своевольничать!.. Слыхано ль дело, чтобы старица, да еще игуменья, у лекарей лечилась?.. Перед самой-то смертью праведную душеньку ее опоганить вздумала!..
Ох, злодейка, злодейка
ты, Марья Гавриловна… Еще немца, пожалуй, лечить-то привезут — нехристя!.. Ой!.. Тошнехонько и вздумать про такой грех…
— Ахти Господи!..
Ох, Владыка милостивый!.. Что ж это будет такое!.. — заохал Пантелей. — И не грех
тебе, Алексеюшка, в такое дело входить?..
Тебе бы хозяина поберечь… Мне бы хоть, что ли, сказал… Ах
ты, Господи, Царь Небесный!.. Так впрямь и на золото поехали?
— Знаем мы, какое золото на Ветлуге родится, — отвечал Пантелей. — Там, Алексеюшка, все родится: и мягкое золото, и целковики, в подполье работанные, и бумажки-красноярки, своей самодельщины… Издавна на Ветлуге живут тем промыслом…
Ох уж мне эти треклятые проходимцы!.. На осине бы им висеть — поди-ка
ты, как отуманили они, окаянные, нашего хозяина.
— Да что это?.. Мать Пресвятая Богородица!.. Угодники преподобные!.. — засуетилась Аксинья Захаровна, чуя недоброе в смутных речах дочери. — Параша, Евпраксеюшка, — ступайте в боковушу, укладывайте тот чемодан… Да ступайте же, Христа ради!.. Увальни!.. Что
ты, Настенька?.. Что это?.. Ах
ты, Господи, батюшка!.. Про что знает Фленушка?.. Скажи матери-то, девонька!.. Материна любовь все покроет…
Ох, да скажи же, Настенька… Говори, голубка, говори, не мучь
ты меня!.. — со слезами молила Аксинья Захаровна.
—
Ох, сказала, дитятко, сказала, родная
ты моя, — еще тише промолвила Аксинья Захаровна.
—
Ох!.. чтоб
тебя!.. — чуть не вскрикнула Устинья.
— Погубитель
ты мой!.. Злодей
ты этакой!.. Забыла твоя совесть, чем обещался
ты мне?..
Ох, погубила я с
тобой свою головоньку!..
— Ах, Фленушка! — с сердечным умиленьем нежно и ласково продолжала игуменья. — Чего я в то время про
тебя не передумала!.. Дорогá ведь
ты сердцу моему, Фленушка!..
Ох, как дорога
ты — и помыслить не можешь того!..
— Полно, а
ты полно, Фленушка!.. Полно, моя дорогая!.. — взволнованным донельзя голосом уговаривала ее сама до слез растроганная Манефа. — Ну что это
тебе запало в головоньку!.. Верю, моя ластушка, верю, голубушка, что любишь меня… А мне-то как не любить
тебя!..
Ох, Фленушка, Фленушка!.. Знала бы
ты да ведала!..
—
Ох, уж
ты, боярин!.. На грех посадила я
тебя на первое место, — молвила Манефа и подала знак, что хочет сама говорить.
—
Ох, Семенушка, и подумать-то страшно, — дрожащим голосом, чуть не со слезами промолвил Василий Борисыч. — Нешто,
ты думаешь, спустит он, хоша и женюсь на Прасковье? Он ее, поди, за первостатейного какого-нибудь прочит… Все дело испорчу ему, замыслы нарушу… Живого в землю закопает. Сам говоришь, что зверь, медведь…
—
Ох, уж, право, не знаю, что мне и думать, — жалобно промолвил Василий Борисыч. — Дело-то, как ни поверни, со всех сторон никуда не годится… Попутал меня окаянный!.. Да и то скажу я
тебе, Семенушка, по душе скажу, как старинному другу, надежному приятелю, только уж не выдай
ты меня…
Ох, милый
ты, милый, сердечный
ты мой!..
—
Ох, ехать бы
тебе со мной, Васенька, у меня же в кибитке и место есть.
Неточные совпадения
А нам земля осталася… // Ой
ты, земля помещичья! //
Ты нам не мать, а мачеха // Теперь… «А кто велел? — // Кричат писаки праздные, — // Так вымогать, насиловать // Кормилицу свою!» // А я скажу: — А кто же ждал? — //
Ох! эти проповедники! // Кричат: «Довольно барствовать! // Проснись, помещик заспанный! // Вставай! — учись! трудись!..»
Скотинин.
Ох, братец, друг
ты мой сердешный! Со мною чудеса творятся. Сестрица моя вывезла меня скоро-наскоро из моей деревни в свою, а коли так же проворно вывезет меня из своей деревни в мою, то могу пред целым светом по чистой совести сказать: ездил я ни по что, привез ничего.
— Скажи-ка, хорошо на мне сидит мундир?..
Ох, проклятый жид!.. как под мышками режет!.. Нет ли у
тебя духов?
— Нет, нет; никогда и нигде! — вскрикнула Соня, — за
тобой пойду, всюду пойду! О господи!..
Ох, я несчастная!.. И зачем, зачем я
тебя прежде не знала! Зачем
ты прежде не приходил? О господи!
—
Ох уж эти брюзгливые! Принципы!.. и весь-то
ты на принципах, как на пружинах; повернуться по своей воле не смеет; а по-моему, хорош человек, — вот и принцип, и знать я ничего не хочу. Заметов человек чудеснейший.