Из окна Настиной светлицы, приходившейся как раз над Алексеевой боковушей, спустилась на снурке записочка…
Окна выходили на огород, занесенный сугробами, заметить некому.
Неточные совпадения
Долго толковали про бедовую участь Ивана Григорьича. Он уехал, Аксинья Захаровна по хозяйству
вышла за чем-то. Груня стояла у
окна и задумчиво обрывала поблекшие листья розанели. На глазах у ней слезы. Патап Максимыч заметил их, подошел к Груне и спросил ласково...
Восемь лет как в затворе сидела, из дому ни разу не
выходила: старый ревнивец, под страхом потасовки, к
окнам даже запретил ей подходить.
Однажды в сумерки, когда Аксинья Захаровна, набродившись досыта, приустала и легла в боковуше посумерничать, Настя
вышла из душной, прокуренной ладаном моленной в большую горницу и там, стóя у
окна, глядела на догоравшую в небе зарю. Было тихо, как в могиле, только из соседней комнаты раздавались мерные удары маятника.
— Дурак! — крикнул вскипевший гневом Чапурин и порывисто
вышел из горницы, хлопнув дверью, так что
окна зазвенели.
— Двадцать два года ровнехонько, — подтвердил Самоквасов. — Изо дня в день двадцать два года… И как в большой пожар у нас дом горел, как ни пытались мы тогда из подвала его вывести — не пошел… «Пущай, — говорит, — за мои грехи живой сгорю, а из затвора не
выйду». Ну, подвал-от со сводами,
окна с железными ставнями — вживе остался, не погорел…
Скромно
вышла Фленушка из Манефиной кельи, степенно прошла по сенным переходам. Но только что завернула за угол, как припустит что есть мочи и лётом влетела в свою горницу. Там у
окна, пригорюнясь, сидела Марья головщица.
Самгин оглядывался. Комната была обставлена, как в дорогом отеле, треть ее отделялась темно-синей драпировкой, за нею — широкая кровать, оттуда доносился очень сильный запах духов. Два открытых
окна выходили в небольшой старый сад, ограниченный стеною, сплошь покрытой плющом, вершины деревьев поднимались на высоту окон, сладковато пахучая сырость втекала в комнату, в ней было сумрачно и душно. И в духоте этой извивался тонкий, бабий голосок, вычерчивая словесные узоры:
Около избушки не было ни дворика, ни загородки. Два
окна выходили к огородам, а два в поле. Избушка почти вся была заставлена и покрыта лопатами, кирками, граблями, грудами корзин, в углу навалены были драницы, ведра и всякий хлам.
В их большом каменном доме было просторно и летом прохладно, половина
окон выходила в старый тенистый сад, где весной пели соловьи; когда в доме сидели гости, то в кухне стучали ножами, во дворе пахло жареным луком — и это всякий раз предвещало обильный и вкусный ужин.
Неточные совпадения
Дорогой, в вагоне, он разговаривал с соседями о политике, о новых железных дорогах, и, так же как в Москве, его одолевала путаница понятий, недовольство собой, стыд пред чем-то; но когда он
вышел на своей станции, узнал кривого кучера Игната с поднятым воротником кафтана, когда увидал в неярком свете, падающем из
окон станции, свои ковровые сани, своих лошадей с подвязанными хвостами, в сбруе с кольцами и мохрами, когда кучер Игнат, еще в то время как укладывались, рассказал ему деревенские новости, о приходе рядчика и о том, что отелилась Пава, — он почувствовал, что понемногу путаница разъясняется, и стыд и недовольство собой проходят.
«Для Бетси еще рано», подумала она и, взглянув в
окно, увидела карету и высовывающуюся из нее черную шляпу и столь знакомые ей уши Алексея Александровича. «Вот некстати; неужели ночевать?» подумала она, и ей так показалось ужасно и страшно всё, что могло от этого
выйти, что она, ни минуты не задумываясь, с веселым и сияющим лицом
вышла к ним навстречу и, чувствуя в себе присутствие уже знакомого ей духа лжи и обмана, тотчас же отдалась этому духу и начала говорить, сама не зная, что скажет.
После обеда Сергей Иванович сел со своею чашкой кофе у
окна в гостиной, продолжая начатый разговор с братом и поглядывая на дверь, из которой должны были
выйти дети, собиравшиеся за грибами.
Она мне кинула взгляд, исполненный любви и благодарности. Я привык к этим взглядам; но некогда они составляли мое блаженство. Княгиня усадила дочь за фортепьяно; все просили ее спеть что-нибудь, — я молчал и, пользуясь суматохой, отошел к
окну с Верой, которая мне хотела сказать что-то очень важное для нас обоих…
Вышло — вздор…
Стали мы болтать о том, о сем… Вдруг, смотрю, Казбич вздрогнул, переменился в лице — и к
окну; но
окно, к несчастию,
выходило на задворье.