Неточные совпадения
— Знамо,
не сама
пойдешь, — спокойно отвечал Патап Максимыч. — Отец с матерью вживе — выдадут.
Не век же тебе в девках сидеть… Вам с Паранькой
не хлеб-соль родительскую отрабатывать, — засиживаться нечего. Эка, подумаешь, девичье-то дело какое, — прибавил он, обращаясь к жене и к матери Манефе, — у самой только и
на уме, как бы замуж, а
на речах: «
не хочу» да «
не пойду».
Ровно отуманило Алексея, как услышал он хозяйский приказ
идти в Настину светлицу. Чего во сне
не снилось, о чем если иной раз и приходило
на ум, так разве как о деле несбыточном, вдруг как с неба свалилось.
— Где ее сыщешь? — печально молвил Иван Григорьич. —
Не жену надо мне, мать детям нужна. Ни богатства, ни красоты мне
не надо, деток бы только любила, заместо бы родной матери была до них. А такую и днем с огнем
не найдешь. Немало я думал, немало
на вдов да
на девок
умом своим вскидывал. Ни единая
не подходит… Ах, сироты вы мои, сиротки горькие!.. Лучше уж вам за матерью следом в сыру землю
пойти.
— Что ж, матушка, дело молодое — шутки да смехи еще
на уме… Судьбы Господь
не посылает ли? — умильно спросила мать Евсталия. — Женишка
не приискали ль родители-то?
—
Не ропщу я
на Господа.
На него возверзаю печали мои, — сказал, отирая глаза, Алексей. — Но послушай, родной, что дальше-то было… Что было у меня
на душе, как
пошел я из дому, того рассказать
не могу… Свету
не видел я — солнышко высоко, а я ровно темной ночью брел…
Не помню, как сюда доволокся…
На уме было — хозяин каков? Дотоле его я
не видывал, а слухов много слыхал: одни сказывают — добрый-предобрый, другие говорят — нравом крут и лют, как зверь…
—
Не греши
на Фленушку, Максимыч, — заступилась Аксинья Захаровна. — Девка с печали совсем
ума решилась!.. Сам посуди, каково ей будет житье без матушки!.. Куда
пойдет? Где голову приклонит?
Алексей поклонился. Надо бы сказать что-нибудь, да речи
на ум не шли.
— Какие теперь дела! — со вздохом молвил Патап Максимыч. —
На ум ничего нейдет… Это мой приказчик —
посылал его кой-куда, сегодня воротился. Да и слушать
не могу его теперь — после.
— Заверещала, ничего нé видя! — крикнул он. —
Не в саван кутают,
не во гроб кладут… Дело хорошее — дальня сторона уму-разуму учит… Опять же Алехе от хозяйских посылов отрекаться
не стать…
На край света
пошлют, и туда поезжай.
— Мать Юдифа во всем со мной согласна, а за ней и все Улангерски обители
пойдут, — сказала Манефа. — А коли сказать тебе, друг мой, откровенно, сама-то я сильно еще колеблюсь… Ни
на что решиться
не могу…
Ум раздвоенный, а дело великое!.. Колеблюсь!.. Себя-то бы вечно
не погубить, да и других бы в напасть
не ввести.
А сам
на уме: «И тому
не хотел я сказать, как
на Ветлугу его
посылал, и вон какое дело вышло…
Не было б и теперь чего?..
Не сказать ли уж лучше до отъезда?.. Да нет, нет!.. Тот был сорвиголова, а этот смиренник, тихоня, водой его
не замутишь… Лучше после… Опять же как-то и
не приходится самому дочь сватать… Обиняком бы как-нибудь. Подошлю-ка я к нему Никитишну!.. Да успеем еще!.. Это дело
не волк — в лес
не уйдет!»
День потянулся вяло. Попробовала было Арина Петровна в дураки с Евпраксеюшкой сыграть, но ничего из этого не вышло. Не игралось, не говорилось, даже пустяки как-то
не шли на ум, хотя у всех были в запасе целые непочатые углы этого добра. Насилу пришел обед, но и за обедом все молчали. После обеда Арина Петровна собралась было в Погорелку, но Иудушку даже испугало это намерение доброго друга маменьки.
Богомолка долго еще рассказывала. Много было странного и наивного, но она относилась ко всему с таким глубоким благоговением, что улыбка
не шла на ум. Лицо ее смотрело серьезно и успокоенно, как бывает у очень верующих людей после причастия. Видимо, из своего долгого путешествия, полного тяжелых лишений, собеседница наша несла с собою в душе нечто новое, бесконечно для нее дорогое, что всю остальную жизнь заполнит теплом, счастьем и миром.
Неточные совпадения
Митрофан. Как
не такое!
Пойдет на ум ученье. Ты б еще навезла сюда дядюшек!
— Что ты! с
ума, никак, спятил!
пойдет ли этот к нам? во сто раз глупее были — и те
не пошли! — напустились головотяпы
на новотора-вора.
Левин встречал в журналах статьи, о которых
шла речь, и читал их, интересуясь ими, как развитием знакомых ему, как естественнику по университету, основ естествознания, но никогда
не сближал этих научных выводов о происхождении человека как животного, о рефлексах, о биологии и социологии, с теми вопросами о значении жизни и смерти для себя самого, которые в последнее время чаще и чаще приходили ему
на ум.
— Потом поймешь. Разве ты
не то же сделала? Ты тоже переступила… смогла переступить. Ты
на себя руки наложила, ты загубила жизнь… свою (это все равно!) Ты могла бы жить духом и разумом, а кончишь
на Сенной… Но ты выдержать
не можешь и, если останешься одна, сойдешь с
ума, как и я. Ты уж и теперь как помешанная; стало быть, нам вместе
идти, по одной дороге!
Пойдем!
Мы собрались опять. Иван Кузмич в присутствии жены прочел нам воззвание Пугачева, писанное каким-нибудь полуграмотным казаком. Разбойник объявлял о своем намерении
идти на нашу крепость; приглашал казаков и солдат в свою шайку, а командиров увещевал
не супротивляться, угрожая казнию в противном случае. Воззвание написано было в грубых, но сильных выражениях и должно было произвести опасное впечатление
на умы простых людей.