Неточные совпадения
— Сначала речь про кельи поведи,
не заметил бы, что мысли меняешь.
Не то твоим
словам веры
не будет, — говорила Фленушка. — Скажи: если, мол, ты меня в обитель
не пустишь, я, мол, себя
не пожалею: либо руки на себя наложу, либо какого ни на есть парня возьму в полюбовники да «уходом» за него и уйду…
Увидишь, какой тихонький после твоих речей будет… Только ты скрепи себя, что б он ни делал. Неровно и ударит:
не робей, смело говори да строго, свысока.
— Так и отцу говори, — молвила Фленушка, одобрительно покачивая головою. — Этими самыми
словами и говори, да опричь того, «уходом» пугни его. Больно ведь
не любят эти тысячники, как им дочери такие
слова выговаривают… Спесивы, горды они… Только ты
не кипятись, тихим
словом говори. Но смело и строго… Как раз проймешь, струсит…
Увидишь.
Видела Настя, как пришел Алексей,
видела, как вышел, и ни
слова из отцовских речей
не проронила… И думалось ей, что во сне это ей видится, а меж тем от нечаянной радости сердце в груди так и бьется.
Свиделись они впервые на супрядках. Как взглянула Матренушка в его очи речистые, как услышала
слова его покорные да любовные, загорелось у ней на сердце, отдалась в полон молодцу… Все-то цветно да красно до той поры было в очах ее, глядел на нее Божий мир светло-радостно, а теперь мутятся глазыньки, как
не видят друга милого. Без Якимушки и цветы
не цветно цветут, без него и деревья
не красно растут во дубравушке,
не светло светит солнце яркое, мглою-мороком кроется небо ясное.
— Большой провинности
не было, — хмурясь и нехотя отвечал Чапурин, — а покрепче держать ее
не мешает… Берегись беды, пока нет ее, придет, ни замками, ни запорами тогда
не поможешь…
Видишь ли что? — продолжал он, понизив голос. — Да смотри, чтоб
слова мои
не в пронос были.
— А я-то про что тебе говорю? — сказал Колышкин, вдоль и поперек знавший своего крестного. — Про что толкую?.. С первого
слова я смекнул, что у тебя на уме…
Вижу, хочет маленько поглумиться, затейное дело правским показать… Ну что ж, думаю, пущай его потешится… Другому
не спущу, а крестному как
не спустить?..
— А вот я тебя за такие
слова на поклоны поставлю, — вскричала мать Виринея, — да недели две, опричь черствой корки, ты у меня в келарне ничего
не увидишь!.. Во святой обители про идольские басни говорить!.. А!.. Вот постой ты у меня, непутная, погоди, дай только матушке Манефе приехать… Посидишь у меня в темном чулане, посидишь!.. Все скажу, все.
Все стояли рядами недвижно, все были погружены в богомыслие и молитву, никто
слова не молвит, никто на сторону
не взглянет: оборони Бог —
увидит матушка Манефа, а она зоркая, даром что черный креп покрывает половину лица ее.
Прочел Алексей записочку. Пишет Настя, что стосковалась она, долго
не видя милого, и хочет сейчас сойти к нему. Благо пора выдалась удобная: набродившись с утра, Аксинья Захаровна заснула, работницы, глядя на нее, тоже завалились сумерничать… Черкнул Алексей на бумажке одно
слово «приходи», подвязал ее на снурок. Птичка полетела кверху.
Слышат гробные жильцы все,
видят все — что люди на земле делают,
слова только молвить
не могут…
— Ты, голубчик Алексей Трифоныч, Андрея Иваныча
не опасайся, — внушительно сказал Колышкин. —
Не к допросу тебя приводит. Сору из избы он
не вынесет. Это он так, из одного любопытства. Охотник,
видишь ты, до всего этакого: любит расспрашивать, как у нас на Руси народ живет… Если он и в книжку с твоих
слов записывать станет,
не сумневайся… Это он для себя только, из одного, значит, любопытства… Сказывай ему, что знаешь, будь с Андрей Иванычем душа нараспашку, сердце на ладонке…
Не ответила Аркадия, промолчала и мать Никанора,
слова не сказали и Дементий с работниками… Только пристальней прежнего стали они поглядывать на закрой неба [Закрой неба — нижний край видимого горизонта.],
не увидят ли где хоть тоненькую струйку дыма… Нет, нигде
не видно… А в воздухе тишь невозмутимая: пух вылетел из перины, когда грохнули ее белицы в повозку, и пушинки
не летят в сторону, а тихо, плавно опускаются книзу. И по ветру нельзя опознать, откуда и куда несется пожар.
— Живала она в хороших людях, в Москве, —
слово за
словом роняла Фленушка. — Лучше ее никто из наших девиц купеческих порядков
не знает… За тобой ходить, говоришь, некому — так я-то у тебя на что?.. От кого лучше уход
увидишь?.. Я бы всей душой рада была… Иной раз чем бы и
не угодила, ты бы своею любовью покрыла.
— Сто лет во все окна глаза прогляди, никакого царевича здесь
не увидишь, — брюзгливо промолвила Марьюшка в ответ на
слова Вари улангерской.
Меж тем Василий Борисыч в келарне с девицами распевал.
Увидев, что с обительского двора съезжает кибитка Марка Данилыча, на половине перервал он «Всемирную славу» и кинулся стремглав на крыльцо, но едва успел поклониться и мельком взглянуть на уезжавшую Дуню. Смолокуров отдал ему степенный поклон и громко крикнул прощальное
слово. Она
не взглянула. Как вкопанный стал на месте Василий Борисыч. Давно из виду скрылась кибитка, а он все глядел вслед улетевшей красотке…
— Прискорбно,
не поверишь, как прискорбно мне, дорогой ты мой Василий Борисыч, — говорила ему Манефа. — Ровно я гоню тебя вон из обители, ровно у меня и места ради друга
не стало.
Не поскорби, родной, сам
видишь, каково наше положение. Языки-то людские, ой-ой, как злы!.. Иная со скуки да от нечего делать того наплетет, что после только ахнешь. Ни с того ни с сего насудачат… При соли хлебнется, к
слову молвится, а тут и пошла писать…
Неточные совпадения
Его послушать надо бы, // Однако вахлаки // Так обозлились,
не дали // Игнатью
слова вымолвить, // Особенно Клим Яковлев // Куражился: «Дурак же ты!..» // — А ты бы прежде выслушал… — // «Дурак же ты…» // — И все-то вы, // Я
вижу, дураки!
Стародум(читает). «…Я теперь только узнал… ведет в Москву свою команду… Он с вами должен встретиться… Сердечно буду рад, если он увидится с вами… Возьмите труд узнать образ мыслей его». (В сторону.) Конечно. Без того ее
не выдам… «Вы найдете… Ваш истинный друг…» Хорошо. Это письмо до тебя принадлежит. Я сказывал тебе, что молодой человек, похвальных свойств, представлен…
Слова мои тебя смущают, друг мой сердечный. Я это и давеча приметил и теперь
вижу. Доверенность твоя ко мне…
Но в то же время выискались и другие, которые ничего обидного в
словах князя
не видели.
И второе искушение кончилось. Опять воротился Евсеич к колокольне и вновь отдал миру подробный отчет. «Бригадир же,
видя Евсеича о правде безнуждно беседующего, убоялся его против прежнего
не гораздо», — прибавляет летописец. Или, говоря другими
словами, Фердыщенко понял, что ежели человек начинает издалека заводить речь о правде, то это значит, что он сам
не вполне уверен, точно ли его за эту правду
не посекут.
К удивлению, бригадир
не только
не обиделся этими
словами, но, напротив того, еще ничего
не видя, подарил Аленке вяземский пряник и банку помады.
Увидев эти дары, Аленка как будто опешила; кричать —
не кричала, а только потихоньку всхлипывала. Тогда бригадир приказал принести свой новый мундир, надел его и во всей красе показался Аленке. В это же время выбежала в дверь старая бригадирова экономка и начала Аленку усовещивать.