— Много может молитва праведника, — с набожным вздохом промолвила Аксинья Захаровна. — Един праведник за тысячу грешников умоляет… Не прогневался еще до конца на нас, грешных, Царь Небесный,
посылает в мир праведных… Вот и у нас своя молитвенница есть… Сестра Патапу-то Максимычу, матушка Манефа комаровская. Может, слыхали?
Неточные совпадения
И принимается девка за «душеспа́сенье»:
в скит
пойдет, либо выпросит у отца кельенку поставить на задворице, и
в ней, надев черный сарафан и покрыв черным платком голову,
в знак отреченья от
мира, станет за псалтырь заказные сорокоусты читать да деревенских мальчишек грамоте обучать, — тем и кормится.
Ругался
мир ругательски,
посылал ко всем чертям Емельяниху, гроб безо дна, без покрышки сулил ей за то, что и жить путем не умела и померла не путем: суд по мертвому телу навела на деревню… Что гусей было перерезано, что девок да молодок к лекарю да к стряпчему было посылано, что исправнику денег было переплачено! Из-за кого ж такая мирская сухота? Из-за паскуды Емельянихи, что не умела с мужем жить, не умела
в его делах концы хоронить, не умела и умереть как следует.
«Пущай его растет, — решили бы мужики, —
в годы войдет, за
мир в рекруты
пойдет, — плакать по нем будет некому».
Как решил я родное Заволжье покинуть, сам с собой тогда рассуждал: «Куда ж мне теперь, безродному, приклонить бедную голову, где сыскать душевного
мира и тишины, где найти успокоение помыслов и забвение всего, что было со мной?..» Решил
в монастырь
идти, да подальше, как можно подальше от здешних мест.
И аще исполните мое слово —
в сем
мире будет вам от людей похвала и
слава, а
в будущем веце от Господа неизглаголанное блаженство…» Как услышал я такие глаголы, тотчас игумну земно поклонился, стал просить его благословенья на подвиг дальнего странства.
— Все, кто тебя ни заверял, — одна плутовская ватага, — сказал наконец Колышкин, — все одной шайки. Знаю этих воров — нагляделся на них
в Сибири. Ловки добрых людей облапошивать: кого по
миру пустят, а кого
в поганое свое дело до той меры затянут, что
пойдет после
в казенных рудниках копать настоящее золото.
— Смертью все смирилось, — продолжал Пантелей. —
Мир да покой и вечное поминание!.. Смерть все мирит… Когда Господь повелит грешному телу
идти в гробную тесноту, лежать
в холодке,
в темном уголке, под дерновым одеялом, а вольную душеньку выпустит на свой Божий простор — престают тогда все счеты с людьми, что вживе остались… Смерть все кроет, Алексеюшка, все…
Правду сказать, он не то чтоб настоящим ходоком от
миру был, чтоб нарочно
в город
посылали его с жалобой, на это он ни за что бы
в свете не
пошел.
В прежние годы из нашей Чищи [Чищею называется безлесная полоса вдоль левого берега Волги шириною верст на двадцать, двадцать пять и больше.] валенок да шляпа на весь крещеный
мир шли, а теперь катальщики чуть не с голоду мрут…
Во-первых, пожелав вам душевного спасения, вкупе же и телесного здравия, а во иноческих трудах благопоспешения,
в скорбях же утешения и достижения преподобных отец небесного лика,
посылаем мы от великих духовных лиц, господина митрополита кир Кирилла и от наместника святыя митрополии Белокриницкия кир Онуфрия, епископа браиловского,
мир и Божие благословение…»
— Когда б судьба моя не такая была, когда б не
в кельях, а
в миру я жила, волею замуж я не
пошла бы, — так, подняв голову, начала говорить чернобровая смуглянка, и яркий багрянец разлился по лицу ее.
А была б я дочь отецкая, да жила б я
в миру у хороших родителей, не выдали б они меня замуж, разве сама бы охотой
пошла.
— Молись же Богу, чтоб он скорей
послал тебе человека, — сказала Аграфена Петровна. — С ним опять, как
в детстве бывало, и светел и радошен вольный свет тебе покажется, а людская неправда не станет мутить твою душу.
В том одном человеке вместится весь
мир для тебя, и, если будет он жить по добру да по правде, успокоится сердце твое, и больше прежнего возлюбишь ты добро и правду. Молись и ищи человека. Пришла пора твоя.
Глядя на какой-нибудь невзрачный, старинной архитектуры дом в узком, темном переулке, трудно представить себе, сколько в продолжение ста лет сошло по стоптанным каменным ступенькам его лестницы молодых парней с котомкой за плечами, с всевозможными сувенирами из волос и сорванных цветов в котомке, благословляемых на путь слезами матери и сестер… и
пошли в мир, оставленные на одни свои силы, и сделались известными мужами науки, знаменитыми докторами, натуралистами, литераторами.
Неточные совпадения
Красивая, здоровая. // А деток не дал Бог! // Пока у ней гостила я, // Все время с Лиодорушкой // Носилась, как с родным. // Весна уж начиналася, // Березка распускалася, // Как мы домой
пошли… // Хорошо, светло //
В мире Божием! // Хорошо, легко, // Ясно н а ́ сердце.
Весь
мир представлялся испещренным черными точками,
в которых, под бой барабана, двигаются по прямой линии люди, и всё
идут, всё
идут.
Мы тронулись
в путь; с трудом пять худых кляч тащили наши повозки по извилистой дороге на Гуд-гору; мы
шли пешком сзади, подкладывая камни под колеса, когда лошади выбивались из сил; казалось, дорога вела на небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она все поднималась и наконец пропадала
в облаке, которое еще с вечера отдыхало на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала
в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство распространилось по всем моим жилам, и мне было как-то весело, что я так высоко над
миром: чувство детское, не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять.
— А зачем же так вы не рассуждаете и
в делах света? Ведь и
в свете мы должны служить Богу, а не кому иному. Если и другому кому служим, мы потому только служим, будучи уверены, что так Бог велит, а без того мы бы и не служили. Что ж другое все способности и дары, которые розные у всякого? Ведь это орудия моленья нашего: то — словами, а это делом. Ведь вам же
в монастырь нельзя
идти: вы прикреплены к
миру, у вас семейство.
— Да не позабудьте, Иван Григорьевич, — подхватил Собакевич, — нужно будет свидетелей, хотя по два с каждой стороны.
Пошлите теперь же к прокурору, он человек праздный и, верно, сидит дома, за него все делает стряпчий Золотуха, первейший хапуга
в мире. Инспектор врачебной управы, он также человек праздный и, верно, дома, если не поехал куда-нибудь играть
в карты, да еще тут много есть, кто поближе, — Трухачевский, Бегушкин, они все даром бременят землю!