Неточные совпадения
— И впрямь пойду на мороз, — сказал Алексей и, надев полушубок, пошел за околицу. Выйдя на дорогу, крупными шагами зашагал он, понурив голову.
Прошел версту,
прошел другую, видит мост через овраг, за мостом дорога на две стороны расходится. Огляделся Алексей, опознал место и, в раздумье постояв на мосту, своротил налево в свою деревню Поромово.
— Да в кельи захотела, — смеясь, сказал Патап Максимыч. — Иночество, говорит, желаю надеть. Да ничего, теперь блажь из головы, кажись, вышла. Прежде такая невеселая
ходила, а теперь совсем
другая стала — развеселая. Замуж пора ее, кумушка, вот что.
— Уж я лаской с ней: вижу, окриком не возьмешь, — сказал Патап Максимыч. — Молвил, что про свадьбу год целый помину не будет, жениха, мол, покажу, а год сроку даю на раздумье. Смолкла моя девка, только все еще невеселая
ходила. А на
другой день одумалась, с утра бирюком глядела, к обеду так и сияет, пышная такая стала да радостная.
Прогуляв деньги, лошадей да коров спустил, потом из дому помаленьку стал продавать, да года два только и дела делал, что с базара на базар ездил: по субботам в Городец, по воскресеньям в Катунки, по понедельникам в Пучеж, — так целую неделю, бывало, и разъезжает, а неделя
прошла,
другая пришла, опять за те же разъезды.
У Насти от сердца отлегло. Сперва думала она, не узнала ль чего крестнинькая. Меж девками за Волгой, особенно в скитах,
ходят толки, что иные старушки по каким-то приметам узнают, сохранила себя девушка аль потеряла. Когда Никитишна, пристально глядя в лицо крестнице, настойчиво спрашивала, что с ней поделалось, пришло Насте на ум, не умеет ли и Никитишна девушек отгадывать. Оттого и смутилась. Но, услыхав, что крестная речь завела о
другом, тотчас оправилась.
С первого шага Манефа стала в первом ряду келейниц. Отец отдал ей все, что назначил в приданое, сверх того щедро оделял дочку-старицу деньгами к каждому празднику. Это доставило Манефе почетное положенье в скиту. Сначала Платонида верховодила ею,
прошел год,
другой, Манефа старше тетки стала.
Лесники засуетились. Пяти минут не
прошло, как все уж ехали
друг за дружкой по узкой лесной тропе.
Солнечная молонья рассыпается по небу ровно огненными волосами, бьет по земле не шибко, а ровно манна небесная
сходит, и гром от нее совсем
другой…
Прошел год,
другой после получения наследства.
В самый смертный час подозвала мать Назарета Веру Иевлевну, велела ей вынуть из подголовка ключ от подземелья и взяла с нее зарок со страшным заклятьем самой туда
ходить, но
других никого не пускать.
Сойдя с паперти, шедшая впереди всех Манефа остановилась, пропустила мимо себя ряды инокинь и, когда вслед за ними пошла Марья Гавриловна, сделала три шага ей навстречу. Обе низко поклонились
друг другу.
Прошла неделя,
другая, третья, и зоркий глаз бабушки Абрамовны, лазившей за чем-то на чердак, подкараулил, как в темном уголке сада, густо заросшем вишеньем, Масляников не то шептал что-то Маше на ухо, не то целовал ее.
То у одного окна постоит, то у
другого, то присядет, то опять зачнет
ходить из угла в угол.
Теперь хозяин ровно
другой стал:
ходит один, про что-то сам с собой бормочет, зачнет по пальцам считать,
ходит,
ходит, да вдруг и станет на месте как вкопанный, постоит маленько, опять зашагает…
Словно
другой хозяин стал, в раздумье все
ходит…
С начала болезни Манефы Фленушка совсем было
другая стала: не только звонкого хохота не было от нее слышно, не улыбалась даже и с утра до ночи с наплаканными глазами
ходила.
Две заботы у ней: первая забота, чтоб Алексей без нужного дела не слонялся пó дому и отнюдь бы не
ходил в верхние горницы,
другая забота — не придумает, что делать с братцем любезным…
Думает день, думает
другой, много годов
прошло, а он все думает, откуда денег на палаты достать.
Ходит тогда Ярило ночною порой в белом объяринном [Объярь — волнистая шелковая материя (муар) с серебряными струями, иногда с золотыми.] балахоне, на головушке у него венок из алого мака, в руках спелые колосья всякой яри [Яровой хлеб: пшеница, ячмень, овес, греча, просо и
другие.].
Другие песни раздаются на кладбищах… Поют про «калинушку с малинушкой — лазоревый цвет», поют про «кручинушку, крытую белою грудью, запечатанную крепкою думой», поют про то, «как
прошли наши вольные веселые дни, да наступили слезовы-горьки времена». Не жарким весельем, тоской горемычной звучат они… Нет, то новые песни, не Ярилины.
Впереди пошли Василий Борисыч с Назаретою. За ними, рассыпавшись кучками, пересмеиваясь и весело болтая, прыгали шаловливые белицы. Фленушка подзадоривала их запеть мирскую. Но что
сходило с рук игуменьиной любимице и баловнице всей обители, на то
другие не дерзали. Только Марьюшка да Устинья Московка не прочь были подтянуть Фленушке, да и то вполголоса.
Про него между старообрядцами
ходили слухи, будто он сын грузинского царя,
другие называли его даже сыном императрицы Екатерины II.
Тут же и «кукушку крестят». Для того, нагнув две молодые березки, связывают верхушки их платками, полотенцами или лентами и вешают на них два креста-тельника [Тельник — крест, носимый на шее.]. Под березками расстилают платки, кладут на них сделанную из кукушкиных слезок [Растение Orchis maculata.] птичку, и, надев на нее крест, попарно девушка с девушкой
ходят друг другу навстречу вокруг березок, припевая...
— Что ж матушка!.. Матушке своя жизнь, нам
другая… Не век же в кельях жить, этак не увидишь, как и молодость
пройдет… Пропустить ее не долго, а в
другой раз молода не будешь… Пожить хочется, Таня, пожить!..
— Да видите ли что, Алексей Трифоныч, — протяжно и внушительно стал говорить ему маклер. — Теперь вы в купцы еще не записаны, однако ж, заплативши гильдию, все-таки на линии купца стоите… Вам бы одежу-то сменить… По-крестьянскому
ходить теперь вам не приходится… Наденьте-ка хороший сюртук, да лаковые сапоги, да модную шляпу либо фуражку — совсем
другое уваженье к вам будет…
— Ну, эти игры там не годятся, про них и не поминайте — не то как раз осмеют… — сказал маклер. —
Другие надобно знать… Да я обучу вас по времени… А теперь — прежде всего оденьтесь как следует, на руки перчатки наденьте в обтяжку, да чтоб завсегда перчатки были чистые… Под скобку тоже вам
ходить не приходится… Прежде портного — зайдите вы к цирюльнику, там обстригут вас, причешут.
Прошло минут с пять; один молчит,
другой ни слова. Что делать, Алексей не придумает — вон ли идти, на диван ли садиться, новый ли разговор зачинать, или, стоя на месте, выжидать, что будет дальше… А Сергей Андреич все по комнате
ходит, хмуря так недавно еще сиявшее весельем лицо.
— Ну, вот видишь ли, матушка, — начала Виринея. — Хворала ведь она, на волю не выходила, мы ее, почитай, недели с три и в глаза не видывали, какая есть Марья Гавриловна. А на
другой день после твоего отъезда оздоровела она, матушка, все болести как рукой сняло, веселая такая стала да проворная,
ходит, а сама попрыгивает: песни мирские даже пела. Вот грех-то какой!..
Проходил Самоквасов по городку вплоть дó вечера и уж думал на
другой день квартиры искать в деревнях подгородных, но ему и тут удалой ямщик пригодился. Только вышел он поутру на улицу, Федор Афанасьич тут как тут — усталых, взмыленных коней проваживает… Окликал его Петр Степаныч.
Фленушка с Марьюшкой ушли в свои горницы, а
другие белицы, что
ходили гулять с Прасковьей Патаповной, на дворе стояли и тоже плакали. Пуще всех ревела, всех голосистей причитала Варвара, головница Бояркиных, ключница матери Таисеи. Она одна из Бояркиных
ходила гулять к перелеску, и когда мать Таисея узнала, что случилось, не разобрав дела, кинулась на свою любимицу и так отхлестала ее по щекам, что у той все лицо раздуло.
И в душевном смятенье стал
ходить он по горницам; то на одном кресле посидит, то на
другом, то к окну подойдет и глядит на безлюдную улицу, то перед печкой остановится и зачнет медные душники разглядывать… А сам то и дело всем телом вздрагивает…