Неточные совпадения
Осерчал Сушила, пригрозил хозяину: «Помни, говорит, ты это слово, Патап Максимыч,
а я его не забуду, — такое
дело состряпаю, что бархатный салоп
на собольем меху станешь дарить попадье, да уж поздно будет, не возьму».
— Это ты хорошо говоришь, дружок, по-Божьему, — ласково взяв Алексея за плечо, сказал Патап Максимыч. — Господь пошлет; поминай чаще Иева
на гноищи. Да… все имел, всего лишился,
а на Бога не возроптал; за то и подал ему Бог больше прежнего. Так и ваше
дело —
на Бога не ропщите, рук не жалейте да с Богом работайте, Господь не оставит вас — пошлет больше прежнего.
Самый первый токарь, которым весь околоток не нахвалится, пришел наниматься незваный, непрошеный!.. Не раз подумывал Чапурин спосылать в Поромово к старику Лохматому — не отпустит ли он, при бедовых
делах, старшего сына в работу, да все отдумывал… «Ну,
а как не пустит, да еще после насмеется, ведь он, говорят, мужик крутой и заносливый…» Привыкнув жить в славе и почете, боялся Патап Максимыч посмеху от какого ни
на есть мужика.
Манефа, напившись чайку с изюмом, — была великая постница, сахар почитала скоромным и сроду не употребляла его, — отправилась в свою комнату и там стала расспрашивать Евпраксию о порядках в братнином доме: усердно ли Богу молятся, сторого ли посты соблюдают, по скольку кафизм в
день она прочитывает; каждый ли праздник службу правят, приходят ли
на службу сторонние,
а затем свела речь
на то, что у них в скиту большое расстройство идет из-за епископа Софрония,
а другие считают новых архиереев обли́ванцами и слышать про них не хотят.
— Знамо, не сама пойдешь, — спокойно отвечал Патап Максимыч. — Отец с матерью вживе — выдадут. Не век же тебе в девках сидеть… Вам с Паранькой не хлеб-соль родительскую отрабатывать, — засиживаться нечего. Эка, подумаешь, девичье-то
дело какое, — прибавил он, обращаясь к жене и к матери Манефе, — у самой только и
на уме, как бы замуж,
а на речах: «не хочу» да «не пойду».
— Да, — вступилась мать Манефа, — в нынешнее время куда как тяжко приходится жить сиротам. Дороговизна!.. С каждым
днем все дороже да дороже становится,
а подаяния сиротам, почитай, нет никакого. Масленица
на дворе — ни гречневой мучки
на блины, ни маслица достать им негде. Такая бедность, такая скудость, что един только Господь знает, как они держатся.
— Получай.
Дели поровну:
на пять обителей по пяти целковых. Пускай их едят блины
на Масленице. Подлей чайку-то, Захаровна.
А ты, Фленушка, что не пьешь? Пей, сударыня: не хмельное, не вредит.
—
А баба-то, пожалуй, и правдой обмолвилась, — сказал тот, что постарше был. — Намедни «хозяин» при мне
на базаре самарского купца Снежкова звал в гости,
а у того Снежкова сын есть, парень молодой, холостой; в Городце частенько бывает. Пожалуй, и в самом
деле не свадьба ль у них затевается.
— Стану глядеть, Максимыч, — отвечала Аксинья. — Как не смотреть за молодыми девицами! Только, по моему глупому разуму, напрасно ты про Настю думаешь, чтоб она такое
дело сделала… Скор ты больно
на речи-то, Максимыч!.. Давеча девку насмерть напугал.
А с испугу мало ль какое слово иной раз сорвется. По глупости, спросту сказала.
— Как отцу сказано, так и сделаем, — «уходом», — отвечала Фленушка. — Это уж моих рук
дело, слушайся только меня да не мешай. Ты вот что делай: приедет жених, не прячься, не бегай, говори с ним, как водится, да словечко как-нибудь и вверни, что я, мол, в скитах выросла, из детства, мол, желание возымела Богу послужить, черну рясу надеть…
А потом просись у отца
на лето к нам в обитель гостить, не то матушку Манефу упроси, чтоб она оставила у вас меня. Это еще лучше будет.
— Чтоб отец твоих слез не видал, — повелительно сказала Фленушка. — Он крут, так и с ним надо быть крутой.
Дело на хорошей дороге, не испорть.
А про Алексея отцу сказать и думать не моги.
Народ, что у него работал, не сподручен к такому
делу: иной и верен был, и человек постоянный, да по посуденной части толку не смыслит,
а у другого и толк был в голове, да положиться
на него боязно.
—
А я вот что, Алексеюшка, думаю, — с расстановкой начал Патап Максимыч. — Поговорить бы тебе с отцом, не отпустит ли он тебя ко мне в годы. Парень ты золотой, до всякого нашего
дела доточный, про токарное
дело нечего говорить, вот хоть насчет сортировки и всякого другого распоряженья… Я бы тебя в приказчики взял. Слыхал, чать, про Савельича покойника?
На его бы место тебя.
— Проведи его туда. Сходи, Алексеюшка, уладь
дело, — сказал Патап Максимыч, —
а то и впрямь игуменья-то ее
на поклоны поставит. Как закатит она тебе, Фленушка, сотни три лестовок земными поклонами пройти, спину-то, чай, после не вдруг разогнешь… Ступай, веди его… Ты там чини себе, Алексеюшка, остальное я один разберу…
А к отцу-то сегодня сходи же. Что до воскресенья откладывать!
— Так… Так будет, — сказала Никитишна. — Другой год я в Ключове-то жила, как Аксиньюшка ее родила.
А прошлым летом двадцать лет сполнилось, как я домом хозяйствую… Да… Сама я тоже подумывала, куманек, что пора бы ее к месту. Не хлеб-соль родительскую ей отрабатывать,
а в девках засиживаться ой-ой нескладное
дело. Есть ли женишок-от
на примете,
а то не поискать ли?
— Уж я лаской с ней: вижу, окриком не возьмешь, — сказал Патап Максимыч. — Молвил, что про свадьбу год целый помину не будет, жениха, мол, покажу,
а год сроку даю
на раздумье. Смолкла моя девка, только все еще невеселая ходила.
А на другой
день одумалась, с утра бирюком глядела, к обеду так и сияет, пышная такая стала да радостная.
Прогуляв деньги, лошадей да коров спустил, потом из дому помаленьку стал продавать, да года два только и
дела делал, что с базара
на базар ездил: по субботам в Городец, по воскресеньям в Катунки, по понедельникам в Пучеж, — так целую неделю, бывало, и разъезжает,
а неделя прошла, другая пришла, опять за те же разъезды.
Сказывал людям Никифор Захарыч, что по торговым
делам разъезжает,
а на самом
деле из кабака в кабак метался, только
на разуме и было что гульба да бражничанье.
И пошел наш Никифор
на сухом берегу рыбу ловить:
день в кабаке:
а ночь по клетям, — что плохо лежит, то добыча ему.
Пропившийся Никифор занялся волчьим промыслом, но
дела свои и тут неудачно повел. Раз его
на баране накрыли, вдругорядь
на корове. Последний-то раз случилось неподалеку от Осиповки. Каково же было Патапу Максимычу с Аксиньей Захаровной, как мимо дому их вели братца любезного со звоном да с гиканьем,
а молодые парни «волчью песню» во все горло припевали...
— Так-то так, уж я
на тебя как
на каменну стену надеюсь, кумушка, — отвечала Аксинья Захаровна. — Без тебя хоть в гроб ложись. Да нельзя же и мне руки-то сложить. Вот умница-то, — продолжала она, указывая
на работницу Матрену, — давеча у меня все полы перепортила бы, коли б не доглядела я вовремя. Крашены-то полы дресвой вздумала мыть…
А вот что, кумушка, хотела я у тебя спросить:
на нонешний
день к ужину-то что думаешь гостям сготовить? Без хлеба, без соли нельзя же их спать положить.
Новые соседи стали у того кантауровца перенимать валеное
дело, до того и взяться за него не умели; разбогатели ли они, нет ли, но за Волгой с той поры «шляпка́» да «верховки» больше не валяют, потому что спросу в Тверскую сторону вовсе не стало,
а по другим местам шляпу тверского либо ярославского образца ни за что
на свете
на голову не наденут — смешно, дескать, и зазорно.
А теперь вот что, — продолжал он, значительно понизив голос после окрику, —
на той неделе, накануне Иванова
дня, Груня именинница.
А тут и по хозяйству не по-прежнему все пошло: в дому все по-старому, и затворы и запоры крепки,
а добро рекой вон плывет, домовая утварь как
на огне горит. Известно
дело: без хозяйки дом, как без крыши, без огорожи; чужая рука не
на то, чтобы в дом нести,
а чтоб из дому вынесть. Скорбно и тяжко Ивану Григорьичу. Как
делу помочь?.. Жениться?
Одно гребтит
на уме бедного вдовца: хозяйку к дому сыскать не хитрое
дело, было б у чего хозяйствовать;
на счастье попадется, пожалуй, и жена добрая, советная,
а где, за какими морями найдешь родну мать чужу детищу?..
— Где ее сыщешь? — печально молвил Иван Григорьич. — Не жену надо мне, мать детям нужна. Ни богатства, ни красоты мне не надо, деток бы только любила, заместо бы родной матери была до них.
А такую и
днем с огнем не найдешь. Немало я думал, немало
на вдов да
на девок умом своим вскидывал. Ни единая не подходит… Ах, сироты вы мои, сиротки горькие!.. Лучше уж вам за матерью следом в сыру землю пойти.
— С ума ты спятил, — отвечал Иван Григорьич. — Хоть бы
делом что сказал,
а то на-тка поди.
На другой
день были смотрины, но не такие, как бывают обыкновенно. Никого из посторонних тут не было, и свахи не было,
а жених, увидав невесту, поступил не по старому чину, не по дедовскому обряду.
А живут те некрасовцы во ослабе: старую веру соблюдают, ни от кого в том нет им запрету;
делами своими
на «кругах» заправляют, турскому султану дани не платят, только как война у турки зачнется, полки свои
на службу выставляют…
А праведнику это
дело завсегда подходящее, потому что он
на том уже стоит.
Ваше
дело женское, еще туда-сюда, потому что домоседничаете и молитвам больше нашего навыкли,
а как наш-от брат примется, курам
на смех — хоть
дело все брось…
В позапрошлом году, зимой, сижу я раз вечером у Семена Елизарыча, было еще из наших человека два; сидим, про
дела толкуем,
а чай разливает матушка Семена Елизарыча, старушка древняя, редко когда и в люди кажется, больше все
на молитве в своем мезонине пребывает.
—
А летом, — продолжал он, — Стужины и другие богатые купцы из наших в Сокольниках да в парке
на дачах живут. Собираются чуть не каждый Божий
день вместе все, кавалеры, и девицы, и молодые замужние женщины. Музыку ездят слушать, верхом
на лошадях катаются.
В тот же
день Салоникея, идучи от вечерни, увидала
на часовенном дворе знакомую молодицу. Зазвала ее к себе, чайком попотчевала, водочкой, пряничками,
а потом и стала ей говорить...
На другой
день столы работникам и народу справлялись. В горницах весело шел именинный пир. Надивиться не могли Снежковы
на житье-бытье Патапа Максимыча… В лесах живет, в захолустье,
а пиры задает, хоть в Москве такие.
И чудное
дело, — прибавил он, — сколько стран, сколько земель исходил я
на своем веку,
а такой слепоты в людях, как здесь, нигде не видывал!
— Сейчас нельзя, — заметил Стуколов. — Чего теперь под снегом увидишь? Надо ведь землю копать,
на дне малых речонок смотреть… Как можно теперь? Коли условие со мной подпишешь, поедем по весне и примемся за работу,
а еще лучше ехать около Петрова
дня, земля к тому времени просохнет… болотисто уж больно по тамошним местам.
Что-то еще там
на Ветлуге будет,
а заведенное
дело изведано — с ним идешь наверняка.
— Не один миллион, три, пять, десять наживешь, — с жаром стал уверять Патапа Максимыча Стуколов. — Лиха беда начать,
а там загребай деньги. Золота
на Ветлуге, говорю тебе, видимо-невидимо. Чего уж я — человек бывалый, много видал золотых приисков — и в Сибири и
на Урале,
а как посмотрел я
на ветлужские палестины, так и у меня с дива руки опустились… Да что тут толковать, слушай. Мы так положим, что
на все
на это
дело нужно сто тысяч серебром.
— Да ты не перебивай моей речи,
а то ввек с тобой не столкуешься, — с досадой молвил Стуколов. — Сто тысяч!.. Эти сто тысяч надо
делить на сто паев, по тысяче рублей пай. Понимаешь?
— Пятьдесят паев ты себе возьми, вложивши за них пятьдесят тысяч, — продолжал Яким Прохорыч. — Не теперь,
а после, по времени, ежели
дело на лад пойдет. Не сможешь один, товарищей найди: хоть Ивана Григорьича, что ли, аль Михайлу Васильича. Это уж твое
дело. Все барыши тоже
на сто паев — сколько кому достанется.
— Жирно, брат, съест! — возразил Патап Максимыч. — Нет, Яким Прохорыч, нечего нам про это
дело и толковать. Не подходящее, совсем пустое
дело!.. Как же это? Будь он хоть патриарх, твой Софрон,
а деньги в складчину давай, коли барышей хочешь…
А то — сам денег ни гроша,
а в половине…
На что это похоже?.. За что?
— Меньше половины нельзя, — решительно ответил Стуколов. — У него в Калужской губернии такое же
дело заводится, тоже
на пятидесяти паях. Землю с золотом покупают теперь у помещика тамошнего, у господина Поливанова, может, слыхал. Деньги дали тому господину немалые,
а епископ своих копейки не истратил.
После Масленицы Патап Максимыч обещался съездить
на Ветлугу вместе с паломником повидать мужиков, про которых тот говорил, и, ежели
дело окажется верным, написать со Стуколовым условие, отсчитать ему три тысячи ассигнациями,
а затем, если
дело в ход пойдет и окажутся барыши, давать ему постепенно до пятидесяти тысяч серебром.
Патап Максимыч только и думает о будущих миллионах. День-деньской бродит взад и вперед по передней горнице и думает о каменных домах в Петербурге, о больницах и богадельнях, что построит он миру
на удивление, думает, как он мели да перекаты
на Волге расчистит, железные дороги как строить зачнет…
А миллионы все прибавляются да прибавляются… «Что ж, — думает Патап Максимыч, — Демидов тоже кузнецом был,
а теперь посмотри-ка, чем стали Демидовы! Отчего ж и мне таким не быть… Не обсевок же я в поле какой!..»
У Патапа Максимыча в самом
деле новые мысли в голове забродили. Когда он ходил взад и вперед по горницам, гадая про будущие миллионы, приходило ему и то в голову, как дочерей устроить. «Не Снежковым чета женихи найдутся, — тогда думал он, —
а все ж не выдам Настасью за такого шута, как Михайло Данилыч… Надо мне людей богобоязненных, благочестивых, не скоморохов, что теперь по купечеству пошли. Тогда можно и небогатого в зятья принять, богатства
на всех хватит».
Артелями в лесах больше работают: человек по десяти, по двенадцати и больше.
На сплав рубить рядят лесников высковские промышленники,
разделяют им
на Покров задатки,
а расчет дают перед Пасхой либо по сплаве плотов. Тут не без обману бывает: во всяком
деле толстосум сумеет прижать бедного мужика, но промеж себя в артели у лесников всякое
дело ведется начистоту… Зато уж чужой человек к артели в лапы не попадайся: не помилует, оберет как липочку и в грех того не поставит.
— Вставайте же, вставайте,
а вы!.. Чего разоспались, ровно маковой воды опились?..
День на дворе! — покрикивал дядя Онуфрий, ходя вдоль нар, расталкивая лесников и сдергивая с них армяки и полушубки.
— Да вон у товарища моего матка какая-то есть… Шут ее знает!.. — досадливо отозвался Патап Максимыч, указывая
на Стуколова. — Всякие дороги, слышь, знает. Коробочка,
а в ней, как в часах, стрелка ходит, — пояснил он дяде Онуфрию… — Так, пустое
дело одно.
В гостях
на свадьбе аль
на крестинах, в праздники тоже храмовые, у людей первым
делом брага да сусло…
а там горшки с табаком гостям
на стол — горшок молотого, да горшок крошеного…