Неточные совпадения
Репертуар русских слов у Лизы находился
в несоответствии с пожиравшей ее жаждой рассказать мне новость, и свое объяснение она закончила при помощи
рук.
— Порфир Порфирыч Селезнев, литератор из мелкотравчатых… Прошу любить и жаловать. Да… Полюбите нас черненькими… хе-хе!.. А впрочем, не
в этом дело-с… ибо я пришел познакомиться с молодым человеком. Вашу
руку…
Бывают такие особенные люди, которые одним видом уничтожают даже приготовленное заранее настроение. Так было и здесь. Разве можно было сердиться на этого пьяного старика? Пока я это думал, мелкотравчатый литератор успел пожать мою
руку, сделал преуморительную гримасу и удушливо расхохотался.
В следующий момент он указал глазами на свою отставленную с сжатым кулаком левую
руку (я подумал, что она у него болит) и проговорил...
— Агапычу сто лет… — здоровался он с буфетчиком, перекладывая деньги из правой
руки в левую.
Я заметил, что Пепко под влиянием аффекта мог достигнуть высоких красот истинного красноречия, и впечатление нарушалось только несколько однообразной жестикуляцией, —
в распоряжении Пепки был всего один жест: он как-то смешно совал левую
руку вперед, как это делают прасолы, когда щупают воз с сеном.
Есть даже нечто трогательное
в этом сближении, и, выражаясь высоким слогом, можно определить настоящий момент следующей формулой:
в недрах «Федосьиных покровов», у кипящего самовара, далекий северо-восток подал
руку далекому югу…
Стоило ли ехать сюда, на туманный чухонский север, и не лучше ли было бы оставаться там, откуда прилетают эти письма
в самодельных конвертах с сургучными печатями, сохраняя еще
в себе как бы теплоту любящей
руки?..
Пепко принял позу «последнего римлянина» к трагически воздел
руки горе. Кстати,
в этой позе Пепко видел все свои права на блестящее будущее и гордился ей.
За этим немедленно следовал целый реестр искупающих поступков, как очистительная жертва. Всякое правонарушение требует жертв… Например, придумать и сказать самый гнусный комплимент Федосье, причем недурно поцеловать у нее
руку, или не умываться
в течение целой недели, или — прочитать залпом самый большой женский роман и т. д. Странно, чем ярче было такое раскаяние и чем ужаснее придумывались очищающие кары, тем скорее наступала новая «ошибка».
В психологии преступности есть своя логика…
—
В каком смысле? — осведомилась Ночь, подавая мне холодную, длинную и худую
руку.
Затем Пепко сделал
рукой свой единственный жест, сладко зажмурил глаза и кончил тем, что бросился на свою кровать. Это было непоследовательно, как и дальнейшие внешние проявления собственной Пепкиной эмоции. Он лежал на кровати ничком и болтал ногами; он что-то бормотал, хихикал и прятал лицо
в подушку; он проявлял вообще «резвость дитяти».
Не нужно было особенной проницательности, чтобы догадаться о существовании какой-то невидимой женской
руки, протягивавшейся
в «Федосьины покровы» прямо к сердцу Пепки.
Пятиалтынный нашелся, и Пепко согнул его двумя пальцами, — у него была страшная сила
в руках. Этот фокус привел фельдшера
в восторг, и он расцеловал подававшего надежды молодого человека.
Вечер закончился полной победой Пепки: он провожал свою Любовь и этим уже уничтожал провизора. Я никого не провожал, но тоже чувствовал себя недурно, потому что
в передней Надя так крепко пожала мою
руку и прошептала...
— Не
в этом дело, юноша… — бормотал Порфир Порфирыч, ухватив меня за
руку. — Не
в этом дело-с, а впрочем, весьма наплевать…
Ну, гробовщик осмотрел натуру оного пьяницы и предложил ему преломить хлеб, а затем облек
в этакую подлую похоронную хламиду, дал
в руки черный фонарь и рек: «Иди факельщиком и получай мзду, даже до двух двугривенных».
Не получив утром газеты, Пепко тоже прилетел
в «академию», чтобы узнать новость из первых
рук. Он был вообще
в скверном настроения духа и выругался за всех. Все чувствовали, что нужно что-то такое предпринять, что-то устроить, вообще вывернуться Фрей сердито кусал свои усы и несколько раз ударял кулаком по столу, точно хотел вышибить из него какую-то упрямую мысль, не дававшуюся добром.
Пепко ломал
руки и бегал по комнате, как зверь,
в первый раз попавшийся
в клетку. Мне было и досадно за легкомыслие Пепки, и обидно за него, и жаль несчастной девушки с испуганными глазами.
«Наше солнце» уже близилось к горизонту багровым раскаленным шаром, точно невидимая
рука хотела опустить его
в Финский залив, чтобы охладить немного.
Мы сделали самый подробный обзор всего Парголова и имели случай видеть целый ряд сцен дачной жизни.
В нескольких местах винтили, на одной даче слышались звуки рояля и доносился певший женский голос, на самом краю составилась партия
в рюхи, причем играли гимназисты, два интендантских чиновника и дьякон. У Пепки чесались
руки принять участие
в последнем невинном удовольствии, но он не решился быть навязчивым.
— Дачники… ххе!.. А наплевать, вот тебе и дачники!.. Выйдет какая-нибудь немецкая кикимора, оденет на себя банты да фанты и сидит идолом… тьфу!.. Вот взял бы да своими
руками удавил… Сидела бы
в городе, а туда же, на дачи тащится!
Но дачник умер бы у себя на даче, а пение доносилось с улицы. Мы оделись и попали к месту действия одними из первых. Прямо на шоссе,
в пыли, лежал Васька, скрестив по-покойницки
руки на груди. Над ним стоял какой-то среднего роста господин
в военном мундире и хриплым басом читал...
Произошла целая история. Сбежались дачники и приняли участие. Кто-то уговорил Ивана Павлыча уйти
в ресторан, а Васька попал
в руки городового. Он защищался отчаянно, пока не обессилел.
— Н-на, получай… — хрипел Васька, отдавая свою особу
в руки правосудия. — Только не подавись, смотри.
После поездки
в Юкки твоя Гретхен примет православие, а ты будешь целовать
руку у этой старой фрау с бантами…
Разница была
в величине и
в том, что женские
руки сумели убрать ее и прикрасить благодаря дешевеньким дачным обоям, драпировкам из дешевого ситца и цветам.
Лицо Шуры вдруг приняло серьезное выражение, и она почти торжественно протянула мне свою
руку. Я еще больше смутился и готов был наговорить Наденьке дерзостей, потому что она своей рекомендацией ставила меня
в самое нелепое положение. Но вместо дерзостей я проговорил каким-то не своим голосом...
Она просто и серьезно подала мне
руку, и я торжественно ввел
в залу своих дам.
Вся эта немногосложная и ничтожная по содержанию сцена произошла на расстоянии каких-нибудь двух минут, но мне показалось, что это была сама вечность, что я уже не я, что все люди превратились
в каких-то жалких букашек, что общая зала «Розы» ужасная мерзость, что со мной под
руку идет все прошедшее, настоящее и будущее, что пол под ногами немного колеблется, что пахнет какими-то удивительными духами, что ножки Шуры отбивают пульс моего собственного сердца.
О, я готов был идти вот с этой незнакомкой Шурой под
руку целую жизнь и чувствовал, как сердце замирает
в груди от наплыва неизведанного чувства.
Весь вечер пронесся
в каком-то тумане. Я не помню, о чем шел разговор, что я сам говорил, — я даже не заметил, что Пепко куда-то исчез, и был очень удивлен, когда лакей подошел и сказал, что он меня вызывает
в буфет. Пепко имел жалкий и таинственный вид. Он стоял у буфета с рюмкой водки
в руках.
Я сейчас же забыл о Пепкиной трагедии и вспомнил о ней только
в антракте, когда гулял под
руку с Александрой Васильевной
в трактирном садике. Любочка сидела на скамейке и ждала… Я узнал ее, но по малодушию сделал вид, что не узнаю, и прошел мимо. Это было бесцельно-глупо, и потом мне было совестно. Бедная девушка, вероятно, страдала, ожидая возвращения коварного «предмета». Александра Васильевна крепко опиралась на мою
руку и
в коротких словах рассказала свою биографию.
Наденька опять впала
в самопожертвенное настроение, отказалась от моей другой
руки и быстро пошла вперед одна, оставив нас tete-а-tete. [наедине (франц.).]
Милая Наденька жертвовала собой еще раз, и можно себе представить ее положение, если бы я взял да и остался. Но я этого, конечно, не сделал и начал прощаться. Наденька понимала, как мне больно уходить
в свою нору, и с особой выразительностью пожала мне
руку.
Она закрыла лицо
руками и зарыдала. Теперь уж я сделал движение
в ожидании истерики.
Это, очевидно, был бред сумасшедшего. Я молча взял Любочку за
руку и молча повел гулять. Она сначала отчаянно сопротивлялась, бранила меня, а потом вдруг стихла и покорилась.
В сущности она от усталости едва держалась на ногах, и я боялся, что она повалится, как сноп. Положение не из красивых, и
в душе я проклинал Пепку
в тысячу первый раз. Да, прекрасная логика: он во всем обвинял Федосью, она во всем обвиняла меня, — мне оставалось только пожать
руку Федосье, как товарищу по человеческой несправедливости.
Эта девушка как раз была налицо, — она тихо раскачивалась на своей качели с книгой
в руках.
—
В тебе говорит зависть, мой друг, но ты еще можешь проторить себе путь к бессмертию, если впоследствии напишешь свои воспоминания о моей бурной юности. У всех великих людей были такие друзья, которые нагревали свои
руки около огня их славы… Dixi. [Я кончил (лат.).] Да, «песня смерти» — это вся философия жизни, потому что смерть — все, а жизнь — нуль.
Мое отчаяние продолжалось целую неделю, потом оно мне надоело, потом я окончательно махнул
рукой на литературу. Не всякому быть писателем… Я старался не думать о писаной бумаге, хоть было и не легко расставаться с мыслью о грядущем величии. Началась опять будничная серенькая жизнь, походившая на дождливый день. Расспрощавшись навсегда с собственным величием, я обратился к настоящему, а это настоящее,
в лице редактора Ивана Ивановича, говорило...
— Что вы пишете мелочи, молодой человек? Вы написали бы нам вещицу побольше… Да-с. Главное — название. Что там ни говори, а название — все… Французы это отлично, батенька, понимают: «Огненная женщина», «
Руки, полные крови, роз и золота». Можно подпустить что-нибудь таинственное
в названии, чтобы у читателя заперло дух от одной обложки…
— А, черт, все равно… Катай Ивану Иванычу. Только название нужно другое… Что-нибудь этакое, понимаешь, забористое: «На волосок от погибели», «Бури сердца», «Тигр
в юбке». Иван Иваныч с
руками оторвет…
Пепко сел, покачал похмельной головой и, взглянув
в окно, только развел
руками. Он узнал медичку Анну Петровну. Я вчера совершенно забыл предупредить его, что она собирается к нам.
В сенях было темно, и Спирька успокоился только тогда, когда при падавшем через дверь свете увидел спавшего Фрея, Гришука и Порфира Порфирыча. Все спали, как зарезанные. Пепко сделал попытку разбудить, но из этого ничего не вышло, и он трагически поднял
руки кверху.
— А, понимаю, — протянула Анна Петровна одним звуком, и потрепанный черный зонтик
в ее
руке сделал нетерпеливое движение. — Я приехала, кажется, не во-время.
Он шарил около себя
руками и приходил
в отчаяние: деньги были потеряны во время ночной прогулки. Этот случай рассмешил Спирьку до слез.
— Нет, это вы забываетесь и считаете меня круглой дурой. Не беспокойтесь, живая не дамся
в руки. Не таковская… Самой дороже стоит. Я ведь не посмотрю, что вы ученая, и прямо глаза выцарапаю… да. Я
в ваши дела не мешаюсь: любите, кого хотите, а меня оставьте.
… От ликующих,
Праздно болтающих,
Обагряющих
руки в крови,
Уведя меня
в стан погибающих
За великое дело любви.
В одно непрекрасное утро я свернул
в трубочку свой роман и отправился к Ивану Иванычу. Та же контора, тот же старичок секретарь и то же стереотипное приглашение зайти за ответом «недельки через две». Я был уверен
в успехе и не волновался особенно. «Недельки» прошли быстро. Ответ я получил лично от самого Ивана Иваныча. Он вынес «объемистую рукопись», по привычке, как купец, взвесил ее на
руке и изрек...
В довершение всего встречаю Александру Васильевну, которая шла под
руку с каким-то франтиком во фраке.
После танцев Александра Васильевна захотела пить, и я был счастлив, что имел возможность предложить ей порцию мороженого. Мы сидели за мраморным столиком и болтали всякий вздор, который
в передаче является уже полной бессмыслицей. Ее кавалер демонстративно прошел мимо нас уже три раза, но Александра Васильевна умышленно не замечала его, точно отвоевывала себе каждую четверть часа. Наконец, кончилось и мороженое. Она поднялась, подавая
руку, и устало проговорила...