Наш спутник, капитан Т., смотрел на все это и покусывал редкие усы. Это был боевой офицер, с
большим рубцом на шее от японской пули. Ни в каких взглядах мы с ним не сходились, но все-таки он мне ужасно нравился; чувствовался цельный человек, с настоящим мужеством в груди, с достоинством, которое ни перед чем не сломится. Во всем, что он говорил, чуялась искренность и, главное, искание.
Неточные совпадения
Горбат, лопатки выпятились, одно ребро сломано, на руке нет
большого пальца и на всем теле
рубцы от плетей и шпицрутенов, полученных им когда-то.
Всё
больше и
больше покрывалась
рубцами и кровоподтеками спина, ягодицы, ляжки и даже бока истязуемого, и за каждым ударом раздавались глухие звуки, которых не мог сдержать истязуемый.
Турецкое правительство преследовало его, и он, вероятно, в эти два года подвергался
большим опасностям; я раз увидел у него на шее широкий
рубец, должно быть, след раны; но он об этом говорить не любит.
Да уж изменился больно ён, прежде-то, при мундире да при орденах, красавец лихой был, а тут осунулся, почернел, опять и одежа… одначе я-таки признал его, по
рубцу больше: на левой щеке
рубец был, в Дагестане ему в набеге шашкой вдарили…
— Это значит… — говорил я в тени самому себе и мыши, грызущей старые корешки на книжных полках шкафа, — это значит, что здесь не имеют понятия о сифилисе и язва эта никого не пугает. Да-с. А потом она возьмет и заживет.
Рубец останется… Так, так, и
больше ничего? Нет, не
больше ничего! А разовьется вторичный — и бурный при этом — сифилис. Когда глотка болит и на теле появятся мокнущие папулы, то поедет в больницу Семен Хотов, тридцати двух лет, и ему дадут серую мазь… Ага!..