Неточные совпадения
— Был такой грех, Флегонт Василич… В том роде, как утенок попался: ребята с покоса привели. Главная причина — не прост человек. Мало ли бродяжек в лето-то пройдет
по Ключевой; все они на
один покрой, а этот какой-то мудреный и нас всех дурачками зовет…
— Богатимый поп… Коней
одних у него с тридцать будет, больше сотни десятин запахивает. Опять хлеба у попа не в проворот:
по три года хлеб в кладях лежит.
Ермилыч даже закрыл глаза, когда задыхавшийся под напором бешенства писарь ударил кулаком
по столу. Бродяга тоже съежился и только мигал своими красными веками. Писарь выскочил из-за стола, подбежал к нему, погрозил кулаком, но не ударил, а израсходовал вспыхнувшую энергию на окно, которое распахнул с треском, так что жалобно зазвенели стекла. Сохранял невозмутимое спокойствие
один Вахрушка, привыкший к настоящему обращению всякого начальства.
— К Булыгиным, — коротко ответил Лиодор, свешиваясь в седле по-татарски, на
один бок.
—
Одна мебель чего мне стоила, — хвастался старик, хлопая рукой
по дивану. — Вот за эту орехову плачено триста рубликов… Кругленькую копеечку стоило обзаведенье, а нельзя супротив других ниже себя оказать. У нас в Заполье по-богатому все дома налажены, так оно и совестно свиньей быть.
Одно у него: крещеный
по нашему православному закону.
Михей Зотыч был
один, и торговому дому Луковникова приходилось иметь с ним немалые дела, поэтому приказчик сразу вытянулся в струнку, точно
по нему выстрелили. Молодец тоже был удивлен и во все глаза смотрел то на хозяина, то на приказчика. А хозяин шел, как ни в чем не бывало, обходя бунты мешков, а потом маленькою дверцей провел гостя к себе в низенькие горницы, устроенные по-старинному.
— И своей фальшивой и привозные. Как-то наезжал ко мне
по зиме
один такой-то хахаль, предлагал купить
по триста рублей тысячу. «У вас, говорит, уйдут в степь за настоящие»… Ну, я его, конечно, прогнал. Ступай, говорю, к степнякам, а мы этим самым товаром не торгуем… Есть, конечно, и из мучников всякие. А только деньги дело наживное: как пришли так и ушли. Чего же это мы с тобой в сухую-то тары-бары разводим? Пьешь чай-то?
— Посмотрим, — бормотал он, поглядывая на Галактиона. — Только ведь в устье-то вода будет
по весне долить. Сила не возьмет…
Одна другую реки будут подпирать.
— Ты у меня поговори, Галактион!.. Вот сынка бог послал!.. Я о нем же забочусь, а у него пароходы на уме. Вот тебе и пароход!.. Сам виноват, сам довел меня. Ох, согрешил я с вами:
один умнее отца захотел быть и другой туда же… Нет, шабаш! Будет веревки-то из меня вить… Я и тебя, Емельян, женю
по пути. За
один раз терпеть-то от вас. Для кого я хлопочу-то, галманы вы этакие? Вот на старости лет в новое дело впутываюсь, петлю себе на шею надеваю, а вы…
Известно было только
одно, что он был «
по старой вере».
Анфуса Гавриловна все это слышала из пятого в десятое, но только отмахивалась обеими руками: она хорошо знала цену этим расстройным свадебным речам. Не
одно хорошее дело рассыпалось вот из-за таких бабьих шепотов. Лично ей жених очень нравился, хотя она многого и не понимала в его поведении. А главное, очень уж пришелся он
по душе невесте. Чего же еще надо? Серафимочка точно помолодела лет на пять и была совершенно счастлива.
Выворочены были из кладовых старинные сундуки с заготовленным уже раньше приданым,
по столам везде разложены всевозможные новые материи, —
одним словом, работа шла вовсю.
Веселилась и радовалась
одна невеста, Серафима Харитоновна. Очень уж
по сердцу пришелся ей молодой жених, и она видела только его
одного. Скорее бы только все кончилось… С нею он был сдержанно-ласков, точно боялся проявить свою жениховскую любовь. Только раз Галактион Михеич сказал невесте...
Появились какие-то совсем неизвестные люди, которых знал
по своим степным делам
один Харитон Артемьич, но сейчас открещивался от них обеими руками.
Этот Шахма был известная степная продувная бестия; он любил водить компанию с купцами и разным начальством. О его богатстве ходили невероятные слухи, потому что в
один вечер Шахма иногда проигрывал
по нескольку тысяч, которые платил с чисто восточным спокойствием.
По наружности это был типичный жирный татарин, совсем без шеи, с заплывшими узкими глазами. В своей степи он делал большие дела, и купцы-степняки не могли обойти его власти. Он приехал на свадьбу за триста верст.
От новых знакомых получалось
одно впечатление; все жили по-богатому — и писарь, и мельник, и поп, — не в пример прочим народам.
— А вы того не соображаете, что крупчатка хлеб даст народам? — спросил писарь. — Теперь на
одной постройке сколько народу орудует, а дальше — больше. У которых мужичков хлеб-то
по три года лежит, мышь его ест и прочее, а тут на, получай наличные денежки. Мужичок-то и оборотится с деньгами и опять хлебца подвезет.
Сказано — сделано, и старики ударили
по рукам. Согласно уговору Михей Зотыч должен был ожидать верного слугу в Баклановой, где уже вперед купил себе лошадь и телегу. Вахрушка скоро разделался с писарем и на другой день ехал уже в
одной телеге с Михеем Зотычем.
— Разе это работа, Михей Зотыч? На два вершка в глубину пашут… Тьфу! Помажут кое-как сверху — вот и вся работа. У нас в Чердынском уезде земелька-то
по четыре рублика ренды за десятину ходит, — ну, ее и холят. Да и какая земля — глина да песок. А здесь
одна божецкая благодать… Ох, бить их некому, пшеничников!
Солдат никак не мог примириться с этой теорией спасения души, но покорялся
по солдатской привычке, — все равно нужно же кому-нибудь служить. Он очень скоро подпал под влияние своего нового хозяина, который расшевелил его крестьянские мысли. И как ловко старичонко умел наговаривать, так
одно слово к другому и лепит, да так складно.
Другой вопрос, который интересовал старого мельника, был тот, где устроить рынок. Не покупать же хлеб в Заполье, где сейчас сосредоточивались все хлебные операции.
Один провоз съест. Мелкие торжки, положим, кое-где были, но нужно было выбрать из них новин пункт. Вот в Баклановой
по воскресеньям бывал подвоз хлеба, и в других деревнях.
— Милый, милый! — шептала она в исступлении, закрывая глаза. — Только
один раз. Разве та, другая, умеет любить? А я-то тосковала
по нем, я-то убивалась!
Все Заполье переживало тревожное время. Кажется, в самом воздухе висела мысль, что жить по-старинному, как жили отцы и деды, нельзя. Доказательств этому было достаточно, и самых убедительных, потому что все они били запольских купцов прямо
по карману. Достаточно было уже
одного того, что благодаря новой мельнице старика Колобова в Суслоне открылся новый хлебный рынок, обещавший в недалеком будущем сделаться серьезным конкурентом Заполью. Это была первая повестка.
Одним словом, зажили по-настоящему, как в других прочих местах, особенно когда появились два адвоката, Мышников и Черевинский, забившие сразу местных доморощенных ходатаев и дельцов.
Этот прилив новых людей закончился нотариусом Меридиановым, тоже своим человеком, — он был сын запольского соборного протопопа, — и двумя следователями. Говорили уже о земстве, которое не сегодня-завтра должно было открыться. Все эти новые люди устраивались по-своему и не хотели знать старых порядков, когда всем заправлял
один исправник Полуянов да два ветхозаветных заседателя.
Теперь во время бессонницы Галактион
по ночам уходил на мельницу и бродил там из
одного этажа в другой, как тень.
Старик как-то по-заячьи прислушивался к грузному движению верхнего камня, припадавшего
одним краем.
Больше отец и сын не проговорили ни
одного слова. Для обоих было все ясно, как день. Галактион, впрочем, этого ожидал и вперед приготовился ко всему. Он настолько владел собой, что просмотрел с отцом все книги, отсчитался
по разным статьям и дал несколько советов относительно мельницы.
Когда Галактион вышел, Михей Зотыч вздохнул и улыбнулся. Вот это так сын… Правильно пословица говорится:
один сын — не сын, два сына — полсына, а три сына — сын. Так оно и выходит, как по-писаному. Да, хорош Галактион. Другого такого-то и не сыщешь.
Галактион слушал эту странную исповедь и сознавал, что Харитина права. Да, он отнесся к ней по-звериному и, как настоящий зверь, схватил ее давеча. Ему сделалось ужасно совестно. Женатый человек, у самого две дочери на руках, и вдруг кто-нибудь будет так-то по-звериному хватать его Милочку… У Галактиона даже пошла дрожь
по спине при
одной мысли о такой возможности. А чем же Харитина хуже других? Дома не у чего было жить, вот и выскочила замуж за первого встречного. Всегда так бывает.
— Муж? — повторила она и горько засмеялась. — Я его
по неделям не вижу… Вот и сейчас закатился в клуб и проиграет там до пяти часов утра, а завтра в уезд отправится. Только и видела… Сидишь-сидишь
одна, и одурь возьмет. Тоже живой человек… Если б еще дети были… Ну, да что об этом говорить!.. Не стоит!
А между тем в тот же день Галактиону был прислан целый ворох всевозможных торговых книг для проверки.
Одной этой работы хватило бы на месяц. Затем предстояла сложная поверка наличности с поездками в разные концы уезда. Обрадовавшийся первой работе Галактион схватился за дело с медвежьим усердием и просиживал над ним ночи. Это усердие не
по разуму встревожило самого Мышникова. Он под каким-то предлогом затащил к себе Галактиона и за стаканом чая, как бы между прочим, заметил...
Галактион отлично понимал только
одно, что она находится под каким-то странным влиянием своего двоюродного брата Голяшкина и все делает
по его совету.
— Это ваше счастие… да… Вот вы теперь будете рвать
по частям, потому что боитесь влопаться, а тогда, то есть если бы были выучены, начали бы глотать большими кусками, как этот ваш Мышников… Я знаю несколько таких полированных купчиков, и все на
одну колодку… да. Хоть ты его в семи водах мой, а этой вашей купеческой жадности не отмыть.
Для Луковникова ясно было
одно, что новые умные люди подбираются к их старозаветному сырью и к залежавшимся купеческим капиталам, и подбираются настойчиво. Ему делалось даже страшно за то будущее, о котором Ечкин говорил с такою уверенностью. Да, приходил конец всякой старинке и старинным людям. Как хочешь, приспособляйся по-новому. Да, страшно будет жить простому человеку.
Луковникову пришлось
по душе и это название: славяночка. Ведь придумает же человек словечко! У меня, мол, дочь, хоть и полька, а тоже славяночка.
Одна кровь.
— Конечно, конечно… Виноват, у вас является сам собой вопрос, для чего я хлопочу? Очень просто. Мне не хочется, чтобы моя дочь росла в одиночестве. У детей свой маленький мир, свои маленькие интересы, радости и огорчения.
По возрасту наши девочки как раз подходят, потом они будут дополнять
одна другую, как представительницы племенных разновидностей.
Одно такое мертвое тело он возил чуть не
по всему уезду и
по пути завез на мельницу к Ермилычу, а когда Ермилыч откупился, тело очутилось на погребе попа Макара.
В
одно прекрасное утро была запряжена заслуженная кобыла, и поп Макар покатил в Заполье. Здесь он прежде всего толкнулся к соборному протопопу, с которым вместе учился в семинарии, и
по пунктам изложил нанесенную Полуяновым обиду.
Галактион понимал только
одно, что не сегодня-завтра все конкурсные плутни выплывут на свежую воду и что нужно убираться отсюда подобру-поздорову. Штоффу он начинал не доверять. Очень уж хитер немец. Вот только бы банк поскорее открыли. Хлопоты
по утверждению банковского устава вел в Петербурге Ечкин и писал, что все идет отлично.
Полуянов в какой-нибудь месяц страшно изменился, начиная с того, что уже
по необходимости не мог ничего пить. С лица спал пьяный опух, и он казался старше на целых десять лет. Но всего удивительнее было его душевное настроение, складывавшееся из двух неравных частей: с
одной стороны — какое-то детское отчаяние, сопровождавшееся слезами, а с другой — моменты сумасшедшей ярости.
— Ведь я младенец сравнительно с другими, — уверял он Галактиона, колотя себя в грудь. — Ну, брал… ну, что же из этого? Ведь
по грошам брал, и даже стыдно вспоминать, а кругом воровали на сотни тысяч. Ах, если б я только мог рассказать все!.. И все они правы, а я вот сижу. Да это что… Моя песня спета. Будет, поцарствовал.
Одного бы только желал, чтобы меня выпустили на свободу всего на
одну неделю: первым делом убил бы попа Макара, а вторым — Мышникова. Рядом бы и положил обоих.
— Опять ты глуп… Раньше-то ты сам цену ставил на хлеб, а теперь будешь покупать
по чужой цене. Понял теперь? Да еще сейчас вам, мелкотравчатым мельникам, повадку дают, а после-то всех в
один узел завяжут… да… А ты сидишь да моргаешь… «Хорошо», говоришь. Уж на что лучше… да… Ну, да это пустяки, ежели сурьезно разобрать. Дураков учат и плакать не велят… Похожи есть патреты. Вот как нашего брата выучат!
Потом ему делалось обидно, что другие малыгинские зятья все зажили по-новому, кончая Галактионом, и только он
один остался точно за штатом.
— Как это он мне сказал про свой-то банк, значит, Ермилыч, меня точно осенило. А возьму, напримерно, я, да и открою ссудную кассу в Заполье, как ты полагаешь? Деньжонок у меня скоплено тысяч за десять, вот рухлядишку побоку, — ну, близко к двадцати набежит. Есть другие мелкие народы, которые прячут деньжонки
по подпольям… да.
Одним словом, оборочусь.
— Братец, совсем вы забыли нас, — жаловался он. — А мы тут померли от скуки… Емельян-то уезжает
по ночам в Суслон, а я все
один. Хоть бы вы меня взяли к себе в Заполье, братец… Уж я бы как старался.
— Меж мужем и женой
один бог судья, мамаша, а вторая причина… Эх, да что тут говорить! Все равно не поймете. С добром я ехал домой, хотел жене во всем покаяться и зажить по-новому, а она меня на весь город ославила. Кому хуже-то будет?
В
одно прекрасное утро Полуянов признался следователю, что больше половины привлеченных к делу лиц оговорил
по злобе.
— Молода ты, Харитина, — с подавленною тоской повторял Полуянов, с отеческой нежностью глядя на жену. — Какой я тебе муж был? Так,
одно зверство. Если бы тебе настоящего мужа… Ну, да что об этом говорить! Вот останешься
одна, так тогда устраивайся уж по-новому.