Неточные совпадения
— А больно хороша река, вот и глядел… ах, хороша!.. Другой
такой, пожалуй, и
не найти… Сердце радуется.
— Был
такой грех, Флегонт Василич… В том роде, как утенок попался: ребята с покоса привели. Главная причина —
не прост человек. Мало ли бродяжек в лето-то пройдет по Ключевой; все они на один покрой, а этот какой-то мудреный и нас всех дурачками зовет…
— Полюбил я тебя, как середа пятницу… Как увидал,
так и полюбил. Сроду
не видались, а увиделись — и сказать нечего. Понял?.. Хи-хи!.. А картошку любишь? Опять
не понял, служба… Хи-хи!.. Спи, дурачок.
Ермилыч даже закрыл глаза, когда задыхавшийся под напором бешенства писарь ударил кулаком по столу. Бродяга тоже съежился и только мигал своими красными веками. Писарь выскочил из-за стола, подбежал к нему, погрозил кулаком, но
не ударил, а израсходовал вспыхнувшую энергию на окно, которое распахнул с треском,
так что жалобно зазвенели стекла. Сохранял невозмутимое спокойствие один Вахрушка, привыкший к настоящему обращению всякого начальства.
— Разве
так лошадей выводят? — кричит молодой человек, спешиваясь и выхватывая у Ахметки повод. — Родитель, ты ее сзаду пугай… Да
не бойся. Ахметка, а ты чего стоишь?
— Вот
так фунт! — ахнул Харитон Артемьич,
не вполне доверяя словам странного человека. — Слыхивал я про твои чудеса, Михей Зотыч, а все-таки оно тово…
— Один сын —
не сын, два сына — полсына, а три сына — сын…
Так старинные люди сказывали, Харитон Артемьич. Зато вот у тебя три дочери.
— Ну, ну, ладно! — оборвала ее Анфуса Гавриловна. — Девицы, вы приоденьтесь к обеду-то.
Не то штоб уж совсем на отличку, а как порядок требовает. Ты, Харитинушка, барежево платье одень, а ты, Серафимушка, шелковое, канаусовое, которое тебе отец из Ирбитской ярманки привез… Ох, Аграфена, сняла ты с меня голову!.. Ну, надо ли было дурище наваливаться на
такого человека, а?.. Растерзать тебя мало…
— Я тебе наперво домишко свой покажу, Михей Зотыч, — говорил старик Малыгин
не без самодовольства, когда они по узкой лесенке поднимались на террасу. — В прошлом году только отстроился. Раньше-то некогда было. Семью на ноги поднимал, а меня господь-таки благословил: целый огород девок. Трех с рук сбыл, а трое сидят еще на гряде.
— Вот это ты напрасно, Харитон Артемьич. Все
такой припас, што хуже пороху. Грешным делом, огонек пыхнет,
так костер костром, — к слову говорю, а
не беду накликаю.
— Што, на меня любуешься? — пошутил Колобов, оправляя пониток. — Уж каков есть: весь тут. Привык по-домашнему ходить, да и дорожка выпала
не близкая. Всю Ключевую, почитай, пешком прошел. Верст с двести будет…
Так оно по-модному-то и неспособно.
— А привык я. Все пешком больше хожу: которое место пешком пройдешь,
так оно памятливее. В Суслоне чуть было
не загостился у твоего зятя, у писаря… Хороший мужик.
Одно имя суслонского писаря заставило хозяина даже подпрыгнуть на месте. Хороший мужик суслонский писарь? Да это прямой разбойник, только ему нож в руки дать… Живодер и христопродавец
такой, каких белый свет
не видывал. Харитон Артемьич раскраснелся, закашлялся и замахал своими запухшими красными руками.
—
Не принимаю я огорчения-то, Харитон Артемьич. И скусу
не знаю в вине, какое оно
такое есть.
Не приводилось отведывать смолоду, а теперь уж года ушли учиться.
«Вот гостя господь послал: знакомому черту подарить,
так назад отдаст, — подумал хозяин, ошеломленный
таким неожиданным ответом. — Вот тебе и сват. Ни с которого краю к нему
не подойдешь. То ли бы дело выпили, разговорились, — оно все само бы и наладилось, а теперь разводи бобы всухую. Ну, и сват, как кривое полено:
не уложишь ни в какую поленницу».
Тоже
такой зятек,
не обрадуешься…
Это простое приветливое слово сразу ободрило Анфусу Гавриловну, и она посмотрела на гостя, как на своего домашнего человека, который сору из избы
не вынесет. И
так у него все просто, по-хорошему. Старик полюбился ей сразу.
— Есть и
такой грех, Тарас Семеныч. Житейское дело… Надо обженить Галактиона-то, пока
не избаловался.
— Другие и пусть живут по-другому, а нам и
так ладно. Кому надо,
так и моих маленьких горниц
не обегают. Нет, ничего, хорошие люди
не брезгуют… Много у нас в Заполье этих других-то развелось. Модники… Смотреть-то на них тошно, Михей Зотыч. А все через баб… Испотачили бабешек, вот и мутят: подавай им все по-модному.
— Есть и
такой грех.
Не пожалуемся на дела, нечего бога гневить. Взысканы через число… Только опять и то сказать, купца к купцу тоже
не применишь. Старинного-то, кондового купечества немного осталось, а развелся теперь разный мусор. Взять вот хоть этих степняков, — все они с бору да с сосенки набрались. Один приказчиком был, хозяина обворовал и на воровские деньги в люди вышел.
— И своей фальшивой и привозные. Как-то наезжал ко мне по зиме один такой-то хахаль, предлагал купить по триста рублей тысячу. «У вас, говорит, уйдут в степь за настоящие»… Ну, я его, конечно, прогнал. Ступай, говорю, к степнякам, а мы этим самым товаром
не торгуем… Есть, конечно, и из мучников всякие. А только деньги дело наживное: как пришли
так и ушли. Чего же это мы с тобой в сухую-то тары-бары разводим? Пьешь чай-то?
— Да
так нужно было, Тарас Семеныч… Ведь я
не одну невесту для Галактиона смотреть пришел, а и себя
не забыл. Тоже жениться хочу.
Другой
такой реки и в Расее с огнем
не сыщешь.
— Нет,
не то… Особенный он, умственный. Всякое дело рассудит… А то упрется на чем,
так точно на пень наехал.
— Особенное тут дело выходит, Тарас Семеныч. Да…
Не спросился Емельян-то, видно, родителя. Грех тут большой вышел… Там еще, на заводе, познакомился он с одною девицей… Ну, а она
не нашей веры, и жениться ему нельзя, потому как или ему в православные идти, или ей в девках сидеть.
Так это самое дело и затянулось: ни взад ни вперед.
— Ведь вот вы все
такие, — карал он гостя. — Послушать,
так все у вас как по-писаному, как следует быть… Ведь вот сидим вместе, пьем чай, разговариваем, а
не съели друг друга. И дела раньше делали… Чего же Емельяну поперек дороги вставать? Православной-то уж ходу никуда нет… Ежели уж
такое дело случилось,
так надо по человечеству рассудить.
— И то я их жалею, про себя жалею. И Емельян-то уж в годах. Сам
не маленький… Ну, вижу, помутился он, тоскует… Ну, я ему раз и говорю: «Емельян, когда я помру, делай, как хочешь. Я с тебя воли
не снимаю».
Так и сказал. А при себе
не могу дозволить.
Уходя от Тараса Семеныча, Колобов тяжело вздохнул. Говорили по душе, а главного-то он все-таки
не сказал. Что болтать прежде времени? Он шел опять по Хлебной улице и думал о том, как здесь все переменится через несколько лет и что главною причиной перемены будет он, Михей Зотыч Колобов.
— Да
так… Грешным делом, огонек пыхнет, вы за водой, да в болоте и завязнете. Верно говорю…
Не беду накликаю, а к примеру.
Емельян, по обыкновению, молчал, точно его кто на ключ запер. Ему было все равно: Суслон
так Суслон, а хорошо и на устье. Вот Галактион другое, — у того что-то было на уме, хотя старик и
не выпытывал прежде времени.
Похаять места, конечно, нельзя, а все-таки
не то, что под Суслоном.
— А я бы
так не ушел отсюда, — думал вслух Галактион, любуясь местом.
— А вот и мешает! За двумя зайцами погонишься, ни одного
не поймаешь… Надо выкинуть дурь-то из головы. Я вот покажу тебе
такой пароход…
— Что же мне говорить? — замялся Галактион. — Из твоей воли я
не выхожу.
Не перечу… Ну, высватал, значит
так тому делу и быть.
Эта сцена более всего отозвалась на молчавшем Емельяне. Большак понимал, что это он виноват, что отец самовольно хочет женить Галактиона на немилой, как делывалось в старину. Боится старик, чтобы Галактион
не выкинул
такую же штуку, как он, Емельян. Вот и торопится… Совестно стало большаку, что из-за него заедают чужой век. И что это накатилось на старика? А Галактион выдержал до конца и ничем
не выдал своего настроения.
— Она
не посмотрела бы, что
такие лбы выросли… Да!.. — выкрикивал старик, хотя сыновья и
не думали спорить. — Ведь мы
так же поженились, да прожили век
не хуже других.
Откуда он был родом и кто
такой — никто
не знал, даже единственный сын Михей Зотыч.
Оказалось, как всегда бывает в
таких случаях, что и того нет, и этого недостает, и третьего
не хватает, а о четвертом и совсем позабыли.
— Ну, капитал дело наживное, — спорила другая тетка, —
не с деньгами жить… А вот карахтером-то ежели в тятеньку родимого женишок издастся,
так уж оно
не того… Михей-то Зотыч, сказывают, двух жен в гроб заколотил. Аспид настоящий, а
не человек. Да еще сказывают, что у Галактиона-то Михеича уж была своя невеста на примете, любовным делом, ну, вот старик-то и торопит, чтобы огласки какой
не вышло.
Анфуса Гавриловна все это слышала из пятого в десятое, но только отмахивалась обеими руками: она хорошо знала цену этим расстройным свадебным речам.
Не одно хорошее дело рассыпалось вот из-за
таких бабьих шепотов. Лично ей жених очень нравился, хотя она многого и
не понимала в его поведении. А главное, очень уж пришелся он по душе невесте. Чего же еще надо? Серафимочка точно помолодела лет на пять и была совершенно счастлива.
И действительно, Галактион интересовался, главным образом, мужским обществом. И тут он умел себя поставить и просто и солидно: старикам — уважение, а с другими на равной ноге. Всего лучше Галактион держал себя с будущим тестем, который закрутил с самого первого дня и мог говорить только всего одно слово: «Выпьем!» Будущий зять оказывал старику внимание и делал
такой вид, что совсем
не замечает его беспросыпного пьянства.
Галактиону Михеичу вдруг сделалось совестно, потому что он
не мог ответить невесте
так же искренне и просто. Собственно невеста ему и нравилась, ему хотелось иногда ее приласкать, сказать ласковое словечко, но все как-то
не выходило, да и свадебные гости мешали. Жениху с невестой
не приходилось оставаться с глазу на глаз.
— Я здесь совсем чужой, — откровенно объяснял Штофф. — Да и вы тоже
не совсем свой… Впрочем, ничего, привыкнете со временем. Первое время мне приходилось довольно-таки тяжеленько, а теперь ничего, обтерпелся.
Около этого богатыря собиралась целая толпа поклонников, следивших за каждым его движением, как следят все поклонники за своими любимцами. Разве это
не артист, который мог выпивать каждый день по четверти ведра водки? И хоть бы пошатнулся.
Таким образом, Сашка являлся главным развлечением мужской компании.
Не получая ответа на
такие вопросы, немец принимал сонный вид и начинал сосать свои лепешки.
— Мы ведь тут, каналья ты этакая, живем одною семьей, а я у них, как посаженый отец на свадьбе… Ты, ангел мой, еще
не знаешь исправника Полупьянова. За глаза меня
так навеличивают. Хорош мальчик, да хвалить некому… А впрочем,
не попадайся, ежели что — освежую… А русскую хорошо пляшешь?
Не умеешь? Ах ты, пентюх!.. А вот постой, мы Харитину в круг выведем. Вот
так девка: развей горе веревочкой!
— Это, голубчик, гениальнейший человек, и другого
такого нет,
не было и
не будет. Да… Положим, он сейчас ничего
не имеет и бриллианты поддельные, но я отдал бы ему все, что имею. Стабровский тоже хорош, только это уж другое: тех же щей, да пожиже клей. Они там, в Сибири, большие дела обделывали.
—
Не будет добра, Флегонт Васильич. Все говорят, что неправильная свадьба. Куда торопились-то? Точно на пожар погнали. Так-то выдают невест с заминочкой… А все этот старичонко виноват. От него все…
Можно себе представить общее удивление. Писарь настолько потерялся, что некоторое время
не мог выговорить ни одного слова. Да и все другие точно онемели. Вот
так гостя бог послал!..
Не успели все опомниться, а мудреный гость уже в дверях.
— Вот умница! — похвалил гость. — Это и мне
так впору догадаться… Ай да молодец писарь, хоть на свадьбу и
не звали!..
Не тужи, потом позовут, да сам
не пойдешь: низко будет.