Неточные совпадения
—
Не пущайте, дурачки! — засмеялся старик. — Обеими руками держитесь за меня… А отпустите —
больше и
не увидите.
— Богатимый поп… Коней одних у него с тридцать будет,
больше сотни десятин запахивает. Опять хлеба у попа
не в проворот: по три года хлеб в кладях лежит.
— И писарь богатимый…
Не разберешь, кто кого богаче.
Не житье им здесь, а масленица… Мужики богатые, а земля — шуба шубой. Этого и званья нет, штобы навоз вывозить на пашню: земля-матушка сама родит. Вот какие места здесь… Крестьяны государственные, наделы у них
большие, — одним елевом, пшеничники. Рожь сеют только на продажу… Да тебе-то какая печаль? Вот привязался человек!
— А привык я. Все пешком
больше хожу: которое место пешком пройдешь, так оно памятливее. В Суслоне чуть было
не загостился у твоего зятя, у писаря… Хороший мужик.
Пришлось «огорчиться» одному. Налил себе Харитон Артемьич самую
большую рюмку, «протодьяконскую», хлопнул и,
не закусывая, повторил.
— Стрела, а
не девка! — еще
больше некстати похвалил ее захмелевший домовладыка. — Вот посмотри, Михей Зотыч, она и мне ложку деревянную приволокет: знает мой карахтер. Еще
не успеешь подумать, а она уж сделала.
Он получал свою выгоду и от дешевого и от дорогого хлеба, а
больше всего от тех темных операций в безграмотной простоватой орде, благодаря которым составилось
не одно крупное состояние.
По внешнему виду Заполье ничего особенного из себя
не представляло: маленький уездный городок с пятнадцатью тысячами жителей, и
больше ничего.
Старик шел
не торопясь. Он читал вывески, пока
не нашел то, что ему нужно. На
большом каменном доме он нашел громадную синюю вывеску, гласившую
большими золотыми буквами: «Хлебная торговля Т.С.Луковникова». Это и было ему нужно. В лавке дремал благообразный старый приказчик. Подняв голову, когда вошел странник, он машинально взял из деревянной чашки на прилавке копеечку и, подавая, сказал...
— Вот ращу дочь, а у самого кошки на душе скребут, — заметил Тарас Семеныч, провожая глазами убегавшую девочку. — Сам-то стар становлюсь, а с кем она жить-то будет?.. Вот нынче какой народ пошел: козырь на козыре. Конечно, капитал будет, а только деньгами зятя
не купишь, и через золото
большие слезы льются.
— Особенное тут дело выходит, Тарас Семеныч. Да…
Не спросился Емельян-то, видно, родителя. Грех тут
большой вышел… Там еще, на заводе, познакомился он с одною девицей… Ну, а она
не нашей веры, и жениться ему нельзя, потому как или ему в православные идти, или ей в девках сидеть. Так это самое дело и затянулось: ни взад ни вперед.
— Место-то найдется, да я
не люблю себя стеснять… А там я сам
большой, сам маленький, и никому до меня дела нет.
Жених держал себя с
большим достоинством и знал все порядки по свадебному делу. Он приезжал каждый день и проводил с невестой как раз столько времени, сколько нужно — ни
больше, ни меньше. И остальных девушек
не забывал: для каждой у него было свое словечко. Все невестины подруги полюбили Галактиона Михеича, а старухи шептали по углам...
— Зачем? — удивился Штофф. — О, батенька, здесь можно сделать
большие дела!.. Да, очень
большие! Важно поймать момент… Все дело в этом. Край благодатный, и кто пользуется его богатствами? Смешно сказать… Вы посмотрите на них: никто дальше насиженного мелкого плутовства
не пошел, или скромно орудует на родительские капиталы, тоже нажитые плутовством. О, здесь можно развернуться!.. Только нужно людей, надежных людей. Моя вся беда в том, что я русский немец… да!
Этот Шахма был известная степная продувная бестия; он любил водить компанию с купцами и разным начальством. О его богатстве ходили невероятные слухи, потому что в один вечер Шахма иногда проигрывал по нескольку тысяч, которые платил с чисто восточным спокойствием. По наружности это был типичный жирный татарин, совсем без шеи, с заплывшими узкими глазами. В своей степи он делал
большие дела, и купцы-степняки
не могли обойти его власти. Он приехал на свадьбу за триста верст.
— Это, голубчик, гениальнейший человек, и другого такого нет,
не было и
не будет. Да… Положим, он сейчас ничего
не имеет и бриллианты поддельные, но я отдал бы ему все, что имею. Стабровский тоже хорош, только это уж другое: тех же щей, да пожиже клей. Они там, в Сибири,
большие дела обделывали.
— Отлично. Нам веселее… Только вот старичонко-то того… Я его просто боюся. Того гляди, какую-нибудь штуку отколет. Блаженный
не блаженный, а около этого. Такие-то вот странники
больше по папертям стоят с ручкой.
Теперь роли переменились. Женившись, Галактион сделался совершенно другим человеком. Свою покорность отцу он теперь выкупал вызывающею самостоятельностью, и старик покорился, хотя и
не вдруг. Это была серьезная борьба. Михей Зотыч сердился
больше всего на то, что Галактион начал относиться к нему свысока, как к младенцу, — выслушает из вежливости, а потом все сделает по-своему.
Больше всего Галактион был доволен, что отец уехал на заводы заканчивать там свои дела и
не мешался в дело.
— А вы того
не соображаете, что крупчатка хлеб даст народам? — спросил писарь. — Теперь на одной постройке сколько народу орудует, а дальше —
больше. У которых мужичков хлеб-то по три года лежит, мышь его ест и прочее, а тут на, получай наличные денежки. Мужичок-то и оборотится с деньгами и опять хлебца подвезет.
Впрочем, Галактион упорно отгонял от себя все эти мысли. Так, глупость молодая, и
больше ничего. Стерпится — слюбится. Иногда Серафима пробовала с ним заговаривать о серьезных делах, и он видел только одно, что она ровно ничего
не понимает. Старается подладиться к нему и
не умеет.
Когда исправничий экипаж покатил дальше, Вахрушка снял шапку и перекрестился. Он еще долго потом оглядывался и встряхивал головой. С этого момента он проникся безграничным удивлением к смелости Михея Зотыча: уж если исправника Полуянова
не испугался, так чего же ему бояться
больше?
Она
больше не робела перед мужем и с затаенною радостью чувствовала, что он начинает ее любить.
— Как же ты мог любить, когда совсем
не знал меня? Да я тебе и
не нравилась. Тебе
больше нравилась Харитина.
Не отпирайся, пожалуйста, я все видела, а только мне было тогда почти все равно. Очень уж надоело в девицах сидеть. Тоска какая-то, все
не мило. Я даже злая сделалась, и мамаша плакала от меня. А теперь я всех люблю.
Были приглашены также мельник Ермилыч и поп Макар. Последний долго
не соглашался ехать к староверам, пока писарь
не уговорил его. К самому новоселью подоспел и исправник Полуянов, который обладал каким-то чутьем попадать на такие праздники. Одним словом, собралась
большая и веселая компания. Как-то все выходило весело, начиная с того, что Харитон Артемьевич никак
не мог узнать зятя-писаря и все спрашивал...
Мальчик совсем увлекся, увлекся сразу и ничего
больше не видел, кроме запольской красавицы с ее поджигающим смехом, вызывающею улыбкою и бойкою речью.
Больше всего доставлял хлопот дорогой тестюшка, с которым никто
не мог управиться, кроме Галактиона. Старших дочерей он совсем
не признавал, да и любимицу Харитину тоже. Раз ночью с ним сделалось совсем дурно. Стерегший гостя Вахрушка только махал руками.
— На одну восьмую копейки с пуда
больше, чем на рынке… Это… это составит за пять тысяч пудов ровно шесть рублей двадцать пять копеек. Кажется, я выражаюсь ясно? Ведь деньги
не валяются на дороге?
За эти четыре года мельница
не только окупилась, но и дала
большой доход.
Серафима слушала мужа только из вежливости. В делах она попрежнему ничего
не понимала. Да и муж как-то
не умел с нею разговаривать. Вот, другое дело, приедет Карл Карлыч, тот все умеет понятно рассказать. Он вот и жене все наряды покупает и даже в шляпах знает
больше толку, чем любая настоящая дама. Сестра Евлампия никакой заботы
не знает с мужем, даром, что немец, и щеголяет напропалую.
— Да и радоваться нечему. Из маленького дела
не выскочишь. Мне, собственно, и делать на мельнице
больше нечего.
Немец чего-то
не договаривал, а Галактион
не желал выпытывать. Нужно, так и сам скажет. Впрочем, раз ночью они разговорились случайно совсем по душам. Обоим что-то
не спалось. Ночевали они в писарском доме, и разговор происходил в темноте. Собственно, говорил
больше немец, а Галактион только слушал.
А есть такое дело, которое ничего
не боится, скажу
больше: ему все на пользу — и урожай и неурожай, и разорение и богатство, и даже конкуренция.
Больше отец и сын
не проговорили ни одного слова. Для обоих было все ясно, как день. Галактион, впрочем, этого ожидал и вперед приготовился ко всему. Он настолько владел собой, что просмотрел с отцом все книги, отсчитался по разным статьям и дал несколько советов относительно мельницы.
Вернувшись домой, Галактион почувствовал себя чужим в стенах, которые сам строил. О себе и о жене он
не беспокоился, а вот что будет с детишками? У него даже сердце защемило при мысли о детях. Он
больше других любил первую дочь Милочку, а старший сын был баловнем матери и дедушки. Младшая Катя росла как-то сама по себе, и никто
не обращал на нее внимания.
— Ну, а что зелье-то наше? — сурово спросила ее Анфуса Гавриловна, — она все
больше и
больше не любила Харитину.
Отправляясь в первый раз с визитом к своему другу Штоффу, Галактион испытывал тяжелое чувство. Ему еще
не случалось фигурировать в роли просителя, и он испытывал
большое смущение. А вдруг Штофф сделает вид, что
не помнит своих разговоров на мельнице? Все может быть.
Было часов одиннадцать, и Евлампия Харитоновна еще спала, чему Галактион был рад. Он
не любил эту модницу
больше всех сестер. Такая противная бабенка, и ее мог выносить только один Штофф.
Он схватил ее и привлек к себе. Она
не сопротивлялась и только смотрела на него своими темными
большими глазами. Галактион почувствовал, что это молодое тело
не отвечает на его безумный порыв ни одним движением, и его руки распустились сами собой.
— А вот и нет… Сама Прасковья Ивановна. Да… Мы с ней
большие приятельницы. У ней муж горький пьяница и у меня около того, — вот и дружим… Довезла тебя до подъезда, вызвала меня и говорит: «На, получай свое сокровище!» Я ей рассказывала, что любила тебя в девицах. Ух! умная баба!.. Огонь. Смотри,
не запутайся… Тут
не ты один голову оставил.
— Это ваше счастие… да… Вот вы теперь будете рвать по частям, потому что боитесь влопаться, а тогда, то есть если бы были выучены, начали бы глотать
большими кусками, как этот ваш Мышников… Я знаю несколько таких полированных купчиков, и все на одну колодку… да. Хоть ты его в семи водах мой, а этой вашей купеческой жадности
не отмыть.
Умный старик понимал, что попрежнему девушку воспитывать нельзя, а отпустить ее в гимназию
не было сил. Ведь только и свету было в окне, что одна Устенька. Да и она тосковать будет в чужом городе. Думал-думал старик, и ничего
не выходило; советовался кое с кем из посторонних — тоже
не лучше. Один совет — отправить Устеньку в гимназию. Легко сказать, когда до Екатеринбурга
больше четырехсот верст! Выручил старика из затруднения неожиданный и странный случай.
К Ечкину старик понемногу привык, даже
больше — он начал уважать в нем его удивительный ум и еще более удивительную энергию. Таким людям и на свете жить. Только в глубине души все-таки оставалось какое-то органическое недоверие именно к «жиду», и с этим Тарас Семеныч никак
не мог совладеть. Будь Ечкин кровный русак, совсем бы другое дело.
— Вот что, Тарас Семеныч, я недавно ехал из Екатеринбурга и все думал о вас… да. Знаете, вы делаете одну величайшую несправедливость. Вас это удивляет? А между тем это так… Сами вы можете жить, как хотите, — дело ваше, — а зачем же молодым запирать дорогу? Вот у вас девочка растет, мы с ней
большие друзья, и вы о ней
не хотите позаботиться.
За ним уже установилась репутация миллионера, и Тарас Семеныч, по купеческому уважению ко всякому капиталу, относился к нему при редких встречах с
большим вниманием, хотя и
не любил его.
Агния молча проглотила эту обиду и все-таки
не переставала любить Галактиона. В их доме он один являлся настоящим мужчиной, и она любила в нем именно этого мужчину, который делает дом. Она тянулась к нему с инстинктом здоровой, неиспорченной натуры, как растение тянется к свету. Даже грубая несправедливость Галактиона
не оттолкнула ее, а точно еще
больше привязала. Даже Анфуса Гавриловна заметила это тяготение и сделала ей строгий выговор.
— Вот тебе и зять! — удивлялся Харитон Артемьич. — У меня все зятья такие:
большая родня — троюродное наплевать. Ты уж лучше к Булыгиным-то
не ходи, только себя осрамишь.
Вечером поздно Серафима получила записку мужа, что он по неотложному делу должен уехать из Заполья дня на два. Это еще было в первый раз, что Галактион
не зашел проститься даже с детьми. Женское сердце почуяло какую-то неминуемую беду, и первая мысль у Серафимы была о сестре Харитине. Там Галактион, и негде ему
больше быть… Дети спали. Серафима накинула шубку и пешком отправилась к полуяновской квартире. Там еще был свет, и Серафима видела в окно, что сестра сидит у лампы с Агнией. Незачем было и заходить.
Серафима
больше не верила мужу и переживала теперь жгучую боль.
— Свое-то маленькое бросил, Галактион Михеич, а за
большим чужим погнался. С бритоусыми и табашниками начал знаться, с жидами и немцами смесился… Они-то, как волки, пришли к нам, а ты в ихнюю стаю забежал… Ох, нехорошо, Галактион Михеич! Ох, велики наши грехи, и конца им нет!.. Зачем подружию милую обидел? Чадо милое,
не лютуй,
не злобься,
не впадайся в ненужную ярость, ибо великий ответ дадим на великом судилище христове…