Неточные совпадения
Старик Колобов зажился в Заполье. Он точно обыскивал весь город. Все-то ему нужно было видеть, со всеми поговорить, везде побывать. Сначала все дивились чудному старику, а потом привыкли. Город нравился Колобову, а еще больше нравилась река Ключевая. По утрам он почти
каждый день уходил купаться, а потом садился
на бережок и проводил целые часы в каком-то созерцательном настроении. Ах, хороша река, настоящая кормилица.
Эти слова
каждый раз волновали Галактиона. Деревня тоже давно надоела ему, да и делать здесь было нечего, — и без него отец с Емельяном управятся. Собственно удерживало Галактиона последнее предприятие: он хотел открыть дорогу зауральской крупчатке туда,
на Волгу, чтоб обеспечить сбыт надолго. Нужно было только предупредить других, чтобы снять сливки.
От думы они поехали
на Соборную площадь, а потом
на главную Московскую улицу. Летом здесь стояла непролазная грязь, как и
на главных улицах, не говоря уже о предместьях, как Теребиловка, Дрекольная, Ерзовка и Сибирка. Миновали зеленый кафедральный собор, старый гостиный двор и остановились у какого-то двухэтажного каменного дома. Хозяином оказался Голяшкин. Он
каждого гостя встречал внизу, подхватывал под руку, поднимал наверх и передавал с рук
на руки жене, испитой болезненной женщине с испуганным лицом.
Она своею грациозною, легкою походкой вышла и через минуту вернулась с мокрым полотенцем, бутылкой сельтерской воды и склянкой нашатырного спирта. Когда он с жадностью выпил воду, она велела ему опять лечь, положила мокрое полотенце
на голову и дала понюхать спирта. Он сразу отрезвел и безмолвно смотрел
на нее. Она так хорошо и любовно ухаживала за ним, как сестра, и все выходило у нее так красиво,
каждое движение.
Ечкин
каждый раз давал старухе по три рубля
на чай и купил ее этим простым путем.
У Бубновых в доме было попрежнему. Та же Прасковья Ивановна, тот же доктор, тот же умильный братец и тот же пивший мертвую хозяин. В последнее время Прасковья Ивановна как-то особенно ласково заглядывала
на Галактиона и
каждый раз упрашивала его остаться или как-нибудь посидеть вечерком.
Как это ни странно, но до известной степени Полуянов был прав. Да, он принимал благодарности, а что было бы, если б он все правонарушения и казусы выводил
на свежую воду? Ведь за
каждым что-нибудь было, а он все прикрывал и не выносил сору из избы. Взять хоть ту же скоропостижную девку, которая лежит у попа
на погребе: она из Кунары, и есть подозрение, что это работа Лиодорки Малыгина и Пашки Булыгина. Всех можно закрутить так, что ни папы, ни мамы не скажут.
— Нет, верно! Ты слыхал про винокуренные заводы Прохорова и К o? Там дело миллионное, твердое, поставленное.
На три губернии работает, и
каждый уголок у них обнюхан. Просунься-ка к ним: задавят. Так?
Маленькая полечка все время наблюдала гостя и, когда он делал что-нибудь против этикета, сдержанно улыбалась и вопросительно смотрела
на гувернантку, точно
на каланчу, которая могла
каждую минуту выкинуть сигнал тревоги.
Устенька отлично понимала этот немой язык и волновалась за
каждую неловкость Галактиона: он гремел чайною ложечкой, не умел намазать масла
на хлеб, решительно не знал, что делать с сандвичами.
Рядом с Харитиной
на первой скамье сидел доктор Кочетов. Она была не рада такому соседству и старалась не дышать, чтобы не слышать перегорелого запаха водки. А доктор старался быть с ней особенно любезным, как бывают любезными
на похоронах с дамами в трауре: ведь она до некоторой степени являлась тоже героиней настоящего судного дня. После подсудимого публика уделяла ей самое большое внимание и следила за
каждым ее движением. Харитина это чувствовала и инстинктивно приняла бесстрастный вид.
— Что ж, я очень рад… А что касается Харитона Артемьича, так не
каждое лыко в строку. Как
на него взглянет.
Замараев
каждый раз думал, что Серафима утишилась и признала его за равноправного родственника, но
каждое утро его разочаровывало в этом, — утром к Серафиме не было приступа, и она не отвечала ему и даже не смотрела
на него.
Даже жалованье служащим он платил
на пятачок меньше при
каждой выдаче.
Харитина вбежала к себе в квартиру по лестнице, как сумасшедшая, и сейчас же затворила двери
на ключ, точно Галактион гнался за ней по пятам и мог ворваться
каждую минуту.
Впрочем, Галактион почти не жил дома, а все разъезжал по делам банка и делам Стабровского. Прохоров не хотел сдаваться и вел отчаянную борьбу. Стороны зашли уже слишком далеко, чтобы помириться
на пустяках. Стабровский с
каждым годом развивал свои операции все шире и начинал теснить конкурента уже
на его территории. Весь вопрос сводился только
на то, которая сторона выдержит дольше. О пощаде не могло быть и речи.
Корреспонденция действительно была хлесткая,
на тему о водочной войне и дешевках, причем больше всего доставалось Галактиону. Прослежен был
каждый его шаг, все подсчитано и разобрано. Галактион прочел два раза, пожал плечами и равнодушно проговорил...
Он выбегал встречать его
на крыльцо и по первому взгляду знал вперед, в каком настроении Галактион Михеич Вахрушка изучал это серьезное лицо с строгими глазами, походку,
каждое движение и всем любовался.
Харитон Артемьич, как
на службу, отправлялся
каждый день утром
на фабрику, чтобы всласть поругаться с Ечкиным и хоть этим отвести душу.
— А затем, сватушка, что три сына у меня. Хотел
каждому по меленке оставить, чтобы родителя поминали… Ох, нехорошо!.. Мучники наши в банк закладываются, а мужик весь хлеб
на базары свез. По деревням везде ситцы да самовары пошли… Ослабел мужик. А тут водкой еще его накачивают… Все за легким хлебом гонятся да за своим лакомством. Что только и будет!..
Каждый удар топора, раздававшийся
на Городище, осуществлял его заветную мечту.
— Ах, уж эта мне сибирская работа! — возмущался он, разглядывая
каждую щель. — Не умеют сделать заклепку как следует… Разве это машина? Она у вас будет хрипеть, как удавленник, стучать, ломаться… Тьфу! Посадка велика, ход тяжелый,
на поворотах будет сваливать
на один бок, против речной струи поползет черепахой, — одним словом, горе луковое.
Мы, старики, прошли тяжелую школу, с нами были несправедливы, и мы были несправедливы, и это нас мучило, делало несчастными и отравляло даже то маленькое счастье,
на какое имеет право
каждая козявка.
— Испортили они тебя, Устинья Тарасовна, — повторяла старуха при
каждом удобном случае. — Погляжу я
на тебя, как тебе скушно дома-то.
Он больше не был он, доктор Кочетов, а тот, другой, Бубнов, который вот так же лежал
на диване, опухший от пьянства и боявшийся
каждого шороха.
На следующий день Полуянов явился в золотых очках и даже подстриг бороду а la граф Шамбор. Нельзя, дело было слишком серьезное, и
каждая мелочь имела свое значение.
Молчаливые муки написаны были
на лицах, светились лихорадочным светом в глазах, и
каждое движение точно было связано этою голодною мукой.
Мисс Дудль
каждый раз удивлялась и даже целовала Устеньку. Эти поцелуи походили
на прикладывание мраморной плиты. И все-таки мисс Дудль была чудная девушка, и Устенька училась, наблюдая эту выдержанную английскую мисс.
Она не стала пить чай, хотя отец и Ечкин
каждый вечер ждали ее возвращения, как было и сегодня, а прошла прямо в свою комнату, заперлась
на крючок и бросилась
на кровать.
Выпущенный из тюрьмы Полуянов теперь занимался у Замараева в кассе. С ним опять что-то делалось — скучный такой, строгий и ни с кем ни слова. Единственным удовольствием для Полуянова было хождение по церквам. Он и с собой приносил какую-то церковную книгу в старинном кожаном переплете, которую и читал потихоньку от свободности. О судах и законах больше не было и помину, несмотря
на отчаянное приставанье Харитона Артемьича, приходившего в кассу почти
каждый день, чтобы поругаться с зятем.
Банковские воротилы были в страшной тревоге, то есть Мышников и Штофф. Они совещались ежедневно, но не могли прийти ни к какому результату. Дело в том, что их компаньон по пароходству Галактион держал себя самым странным образом, и
каждую минуту можно было ждать, что он подведет. Сначала Штофф его защищал, а потом, когда Галактион отказался платить Стабровскому, он принужден был молчать и слушать. Даже Мышников, разоривший столько людей и всегда готовый
на новые подвиги, — даже Мышников трусил.
Мышников теперь даже старался не показываться
на публике и с горя проводил все время у Прасковьи Ивановны. Он за последние годы сильно растолстел и тянул вместе с ней мадеру. За бутылкой вина он
каждый день обсуждал вопрос, откуда Галактион мог взять деньги. Все богатые люди наперечет. Стабровский выучен и не даст, а больше не у кого. Не припрятал ли старик Луковников? Да нет, — не такой человек.